Меткий стрелок. Том IV

Глава 15

На следующий день, едва рассвело, мы уже ехали в его мастерскую. Она располагалась за городом, на окраине Парижа, в небольшом, неприметном ангаре, построенном из дерева и гофрированного железа. Внутри царил полумрак, воздух был пропитан запахом дерева, металла и машинного масла. Повсюду лежали инструменты, чертежи, обрезки ткани и деревянные детали. Стояло несколько станков. И посреди этого хаоса, словно огромное, спящее насекомое, возвышался «Авион III».

Летательный аппарат был похож на огромную летучую мышь из полотна и древесины. Его размах крыла, как и сказал Клеман, составлял двенадцать метров, и он, казалось, полностью заполнял собой пространство ангара. Крылья были изогнуты, словно у птицы, и покрыты туго натянутым полотном, окрашенным в темный, землистый цвет. Каркас, изящный и легкий, был выполнен из тонких деревянных реек, соединенных металлическими креплениями. В центральной части, между крыльями, располагалась небольшая открытая кабина, где, судя по всему, должен был сидеть пилот. Клеман сразу перескочил схему биплана и построил моноплан!

Авион был оборудован двумя пропеллерами с четырьмя лопастями. Каждый из них, как мне объяснил Клеман, был оснащён паровым двигателем мощностью тридцать лошадиных сил. Я заглянул внутрь посмотреть устройство. Двигатели, массивные и тяжелые, с блестящими медными трубками и манометрами, выглядели впечатляюще, но, как я сразу понял, были главной проблемой.

— Я пытался летать на нем «подскоками», — произнес Клеман, его голос был полон горечи, — но не очень успешно. Двигатели развивали слишком мало тяги. Они слишком тяжелы для машины.

Теперь было понятно. Нет тяги — нет полета. Нет полета — нет финансирования. Надо облегчать вес. Оставить один пропеллер в носу, добавить закрылки.

— В правительстве сказали, что это бесперспективно — пожал плечами инженер.

Я обошел «Авион III» кругом, внимательно осматривая каждую деталь. Попросил завести мотор. Даже визуально, без приборов было видно, что винты медленно вращаются. Посидел в кабине. Она была примитивна, высотомер был, датчика скорости, оборотов двигателя не было. Управление — тоже мрак. Тормоз ручной, а не ножной, штурвала нет — только ручка. Плюс всего два режима у двигателей — включил, выключил. Нет, «такой хоккей — нам не нужен». Тут разбиться — легче, чем взлететь.

Я вылез из кабины, в голове у меня уже рождались новые идеи.

— Месье Клеман, — произнес я, поворачиваясь к нему, — эта машина — настоящее чудо. Но у нее есть несколько существенных недостатков.

Адер удивленно поднял бровь.

— Какие же?

— Во-первых, паровые двигатели, — начал я, указывая на массивные агрегаты. — Они слишком тяжелы, слишком громоздки и дают слишком мало мощности. Их нужно заменить на бензиновые. Те же двигатели внутреннего сгорания, что мы используем в автомобилях. Они будут легче, мощнее, эффективнее. Я думаю, что взлететь можно и на одном пропеллере.

Клеман слушал меня с нарастающим интересом.

— Во-вторых, — продолжил я, — отсутствие нормального хвоста. Это критически важно для маневренности и стабильности в полете. Мы можем использовать управляемые поверхности на задней кромке крыльев — закрылки — для увеличения подъемной силы и управления. А хвост… нужен полноценный хвост, с подвижными горизонтальными и вертикальными элементами.

Я сделал паузу, затем добавил:

— Мистер Форд в Детройте — уже начал строить двигательный завод бензиновых двигателей. Я там являюсь совладельцем. Если свяжетесь с ним и его инженерами — думаю там помогут сделать специальный мотор для… четвертого Авиона.

В глазах Адера Клемана читался шок, смешанный с восхищением. Он смотрел на меня, словно на провидца, который только что открыл ему будущее.

— Ну откуда⁈

— Что откуда?

— Сведения про хвост и закрылки? О бензиновом двигателе я думал, но он быстро засоряется и глохнет.

— Нужно специальный керосин высокой очистки — я проигнорировал его вопрос, откуда я узнал схему самолета. И надо отвлечь его от ненужных вопросов.

— Месье Клеман, — произнес я, глядя ему прямо в глаза. — Готовы ли вы пустить меня в акционеры нового предприятия, если я открою финансирование? С вас патенты на устройство летательного аппарата — давайте называть его самолетом — с меня деньги. Честно? Готов вложить пару сотен тысяч франков. Этого хватит на опытный завод. Но надо будет построить аэротрубу.

Адер вытер пот со лба, покачал головой:

— Мистер Уэнхем построил такую трубу в Британии несколько лет назад, я читал его работы насчет аэродинамики…

— Многие ошибки конструирования проще обнаружить еще на земле. Вы согласны?

Инженер кивнул, задумался.

В его глазах я видел не просто колебания, а ожесточенную борьбу между многолетним скептицизмом и невероятным, почти сказочным обещанием. «Авион III», этот огромный, неповоротливый монстр из полотна и дерева, был его детищем, плодом всей его жизни, и любая переделка, любое изменение были для него почти святотатством. Но мои предложения, открывали перед ним совершенно иной путь — путь к настоящему полету, к славе, к признанию. Он, как истинный изобретатель, жаждал этого больше, чем денег. Идея моноплана, управляемых закрылков, легкого и мощного бензинового двигателя — все это, несомненно, звучало для него как музыка, но музыка, которую еще предстояло отрепетировать и сыграть. Клеман понимал, что я предлагаю ему не просто финансирование, а революцию, к которой он, возможно, был не готов. Ему требовалось время, чтобы переварить услышанное, чтобы взвесить все «за» и «против», чтобы представить себе этот новый мир, который мог открыться ему. Уверен, его супруга, мадам Клеман, которая была очарована Калебом, окажет на него должное влияние — в первую очередь объяснит ему откуда у меня подобные знания. Она была из числа тех впечатлительных натур, кто с жадностью хватался за любую мистическую идею, видя в ней подтверждение своих тайных надежд. А Менелик произвел на нее, несмотря на рядовой сеанс, сильное впечатление. Она, несомненно, будет уговаривать мужа согласиться, видя в моем предложении не просто деловую сделку, а некий знак судьбы. Так или иначе, я дал инженеру несколько дней на размышление, а сам продолжил заниматься организационными вопросами.

Следующие несколько недель пролетели в вихре событий, и к первой декаде сентября стало очевидно — наша афера с Менеликом Светлым достигла своего апогея. Париж, до этого лишь шептавший о необыкновенном африканском провидце, теперь буквально гудел. О нас писали все сколько-нибудь значимые газеты и журналы, от серьезных «Ле Фигаро» и «Ле Тан» до желтых бульварных листков, каждый из которых наперебой публиковал новые, все более невероятные истории о чудесном медиуме. Наши репортеры, которым я платил немалые деньги, работали без устали, создавая эффект постоянно нарастающего ажиотажа. Их статьи, наполненные броскими заголовками и псевдонаучными рассуждениями, подкрепленные фотографиями Калеба в его индиговом балахоне, были повсюду.

Возле особняка на площади Вандом круглосуточно толпился народ. Парижане, жаждущие чуда, страждущие утешения или просто любопытные, стояли длинными очередями, надеясь попасть на сеанс. Полицейские патрули лишь усиливали таинственность и эксклюзивность происходящего, превращая каждый визит в особняк в настоящее событие. В нашем импровизированном «клубе», где по вторникам и пятницам собирались сливки французского общества, я уже принимал министров правительства, прокурора Парижа с супругой, армейских генералов в полной форме, известных писателей и художников. Все они жаждали прикоснуться к тайне, услышать «голоса» умерших, получить ответы на свои сокровенные вопросы. План светских визитов был расписан на весь месяц вперед, и я, порой, чувствовал себя не банкиром, а ловким жонглером, удерживающим в воздухе десятки шаров одновременно.

Седьмого сентября, когда Париж был буквально объят «менеликоманией», в нашу обитель прибыл новый, весьма необычный гость — сам Артур Конан Дойл. Великий писатель, чье имя было известно всему миру благодаря его гениальному сыщику Шерлоку Холмсу, приехал в Париж специально, чтобы встретиться с Менеликом. Я знал, что Конан Дойл, несмотря на свой рациональный ум, питал глубокий интерес к спиритизму и оккультизму, верил в мир духов и активно участвовал в сеансах. Его приезд был для нас настоящим подарком — лучшей рекламы и придумать было невозможно.

Я встретил его в гостиной, где уже горел камин, отбрасывая на стены причудливые тени. Конан Дойл был высоким, широкоплечим мужчиной, с массивным лицом и аккуратно подстриженными усами. Писатель носил массивные очки, сразу попросил пепельницу — писатель много курил.

— Весьма рад нашей встречи, граф! — писатель говорил по-английски с явным ирландским акцентом. Будто в рот каши набрал.

— Можно просто Итон. Я недавно был пожалован титулом, еще не привык.

Дойль напоминал мне старого, мудрого медведя, который, несмотря на свою внешнюю неповоротливость, обладал острым умом. Даже странно, что он так подсел на спиритизм, что сорвался из Англии во Францию.

— Благодарю вас за возможность этой встречи. — произнес писатель. — Я и сам много лет уже провожу сеансы, думаю мой интерес к вашему необыкновенному другу понятен.

— Большая честь принимать вас в нашем доме. Подпишите мне Знак четверых?

Я протянул писателю книжку про Шерлока Холмса, пока Конан Дойль ставил автограф, коротко рассказал о новом молодом авторе из Штатов — Джеке Лондоне.

— Да, да, слышал о нем — покивал англичанин — Юконские рассказы отложил почитать, все никак не дойдут руки. Кажется и вы там фигурируете?

Писатель проницательно на меня посмотрел.

— Помог слегка на старте Джеку

— Что же… Прочитаю и если понравится — порекомендую своему издателю.

Я не стал дальше терять времени на светские любезности. Раз Конан Дойл приехал, значит, его нужно было использовать максимально эффективно.

Не откладывая дело в долгий ящик, в тот же вечер провели сеанс с Менеликом. Калеб, как всегда, был на высоте. Он издавал гортанные звуки, закатывал глаза, его тело подрагивало, словно от прикосновения невидимых сил. Я переводил его слова, стараясь придать им максимально мистический, расплывчатый смысл. Вызывали дух Наполеона, Тутанхамона, который моими устами объявил, что в Гизе есть тайная гробница фараона с сокровищами династии. Это произвело на всех присутствующих неизгладимое впечатление.

Отойдя от шока, Конан Дойл попросил вызвать духа его отца, но тут я уже уклонился от подобного мероприятия — слишком легко было теперь попасть в просак. Сослался на сильную усталость медиума, просигналил Калебу, чтобы надкусил капсулу с пищевой краской за щекой. По подбородку альбиноса потекла «кровь»… О, что тут началось. Писатель первый разорвал на круг, подскочил к Менелику, начал мерять пульс. К нему подтянулись все присутствующие. Ахи, протянутые платки… Я просигнализировал охране, чтобы забирали Калеба, дал команду слугам заносить шампанское и закуски.

Конан Дойл был поражен. После сеанса он долго молчал, затем, глубоко вздохнув, произнес:

— Итон, это… это было нечто невероятное! Я никогда не видел столь чистого, столь мощного канала связи с миром духов. И эта история с сокровищами в Гизы… Сегодня же пошлю телеграмму знакомому египтологу в Александрию. Это же можно легко проверить!

— Не так легко, как вам кажется. Нужно получить разрешение правительства Египта.

— Они за взятку мать продадут в рабство — отмахнулся писатель — Но действительно, права на сокровища, будь он найдены, надо обсудить заранее. Составим договор, я пришлю своего юриста к вам.

Я покивал. Идея с гробницей Тутанхамона, честно сказать, пришла мне в голову уже во время сеанса, ляпнул не подумав. Экспромты тоже бывают неудачными. Хотя, как посмотреть… Если сокровища найдут, то авторитет Менелика будет уже не поколебать ничем.

— Я хотел бы не просто участвовать в сеансах, — продолжил Конан Дойл, его взгляд стал еще более серьезным. — Я хочу учиться у Менелика. Учиться его дару, его способам общения с духами. Я даже… я даже начал изучать суахили.

Он, смущенно улыбнувшись, произнес несколько фраз. Его произношение было ужасным, но в его попытках читалась искренняя, почти наивная вера. Я, едва сдерживая улыбку, пообещал ему, что Калеб будет рад поделиться своими знаниями. Не сейчас, конечно, позже. Для нас это было идеально: Конан Дойл, ученик Менелика, — лучшего пиара и придумать было невозможно. Даже безо всякого Тутанхамона.

Однако, как это часто бывает, с большой популярностью приходят и большие проблемы. Конан Дойл, невольно для себя, притащил из Лондона английских журналистов. Ооо, это были настоящие акулы пера, привыкшие к сенсациям, к разоблачениям, к беспощадной борьбе за читателя. Их репутация опережала их, и я знал, что они не остановятся ни перед чем, чтобы добыть «жареный» материал про нас. Их не прельщали мифы и легенды, они жаждали фактов, пусть даже и выдуманных, способных продать тираж. Они тут же потребовали допустить их на сеанс, начали рыть землю, следить за нами, попытались узнать всю подноготную о Калебе, о его прошлом, о его истинном происхождении. Наша легенда о принце балуба, хоть и была хорошо проработана, могла не выдержать натиска опытных репортеров. Они могли легко найти его бывших коллег на Бродвее, его соседей из Саттона, и тогда вся наша тщательно выстроенная конструкция рухнула бы в одночасье.

К ним нужен был особый подход, тонкая игра, которая позволила бы нам сохранить лицо и избежать разоблачения. Я провел несколько бессонных ночей, обдумывая стратегию. В конце концов, решил идти ва-банк: еще больше повысить ставки на сеансах. Для того согласился вместе с Конан Дойлем допустить за столик одного из репортеров — самого авторитетного.

— Итон, познакомься. Это мистер Персиваль Грейвс, — представил журналиста Конан Дойл во время второго визита в наш особняк — Он один из самых опытных и, я бы сказал, прожженных журналистов «Таймс». Не верит ничему, кроме фактов. Материалист до мозга и костей.

Грейвс был мужчиной лет пятидесяти, невысокого роста, с сутулой спиной и карими глазами. Его лицо было изборождено глубокими морщинами, словно осеннее яблоко, а тонкие губы были сжаты в вечную, циничную усмешку. На носу сидел монокль, который он постоянно поправлял нервным движением пальцев. Он был хищником, и я это чувствовал.

Я согласился на его присутствие на приватном сеансе, понимая, что это риск, но и большая возможность. Николай — англофил. Если про Менелика напишут газеты в Лондоне, которые регулярно просматривал царь… Дело считай в шляпе.

И тут с ключиком к британским журналистам мне помог Картер. Он, как всегда, оказался на высоте, предложив неожиданное и крайне эффективное решение.

— Мистер Уайт, — произнес он за день до сеанса — Если репортеры хотят сенасации, почему бы нам не дать им нечто условно материальное? Нечто, что они смогут увидеть, потрогать, но что будет невозможно сходу объяснить рационально.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Картина, сэр, — продолжил Картер, его глаза блестели. — Холст, обработанный фото-реагентом.

Мое сердце ёкнуло. Вот оно! Гениально! Идея была проста, но невероятно эффективна.

План был таков: в полной темноте, в самом начале спиритического сеанса, в зал внесут холст. После того, как Менелик объявит, что великий дух Леонардо да Винчи будет рисовать послание для человечества, появится изображение. Оно будет медленно проступать на холсте, словно на фотографии, сделанной в полной темноте. Тут главное, сразу после сеанса под благовидным предлогом унести картинку. Дабы никто не стал рассматривать нашу мазню.

— Сегодня, господа, — торжественно произнес я, начиная наш самый главный сеанс, — мы станем свидетелями нечто поистине необычайного. Мы вызовем к нам великий дух Леонардо да Винчи! И попросим его нарисовать нам картину! Посмертное творение выдающегося художника! Приступаем.