Меткий стрелок. Том IV

Глава 19

Уйти из дворца сразу не получилось. Едва в сопровождении мажордома я миновал парадные залы и уже направлялись к выходу, как путь преградил невысокий, крепко сбитый мужчина в полицейской форме. На мундире было много незнакомых орденов, на лице, изборожденном тонкими морщинками, выделялись закрученные вверх усики, почти точная копия тех, что украшали лицо самого Вильгельма II. Я смотрю тут многие копируют растительность кайзера. Взгляд его голубых, холодных глаз был надменным, оценивающим, словно он привык смотреть на мир свысока.

— Граф ди Сан-Ансельмо? — произнес он, его голос был низким, прямо бас. — Генрих Фон Клауц. Прошу прощения за беспокойство, но мне необходимо отнять у вас всего минутку вашего драгоценного времени. Это крайне важно.

Я мысленно выругался. Товарищ был очень непростым. Конечно, такого развития событий я не предвидел, хотя, по логике, оно было почти неизбежным.

— Что ж, месье Фон Клауц, — ответил я, стараясь придать своему голосу максимально нейтральный тон, — если это действительно так важно…

Он жестом указал на узкий коридор, ведущий в левое крыло дворца. Мы миновали несколько дверей, украшенных резными панелями, затем повернули за угол и оказались в небольшом, но уютном кабинете. Комната была обставлена скромно, но со вкусом. На массивном дубовом столе, покрытом зеленым сукном, стоял телефонный аппарат с блестящим латунным диском и телеграф, чьи клавиши, казалось, ждали прикосновения. На стене, над камином, висел портрет кайзера Вильгельма II, его глаза, пронзительные и суровые, смотрели прямо на нас.

— Не откажетесь ли от чашечки отменного рейнского кофе, граф? — предложил Генрих, указывая на небольшой столик, где уже стоял серебряный кофейник и две тонкие фарфоровые чашки. — Он поможет вам восстановить силы после утомительного путешествия и столь раннего подъема.

— Благодарю, месье Фон Клауц, — покачал головой я. — Но, боюсь, сегодня кофе у меня уже льется из ушей. Я бы предпочел перейти непосредственно к делу, если вы не возражаете. У вас, кстати, замечательный английский. Прямо удивительно, как все свободно говорят на нем при дворе.

— Далеко не все, но у нас часто бывают посетители из Туманного Альбиона.

Генриз сел за стол, по барабанил пальцами по столешнице, как бы в раздумьях.

— Что ж, граф… Ваши приключения в Америке, необыкновенное восхождение, да связь с таинственным провидцем… все это вызывает определенный интерес в наших кругах.

Он сделал паузу, словно ожидая моей реакции. Я лишь молча смотрел на него, не давая ему ни малейшего повода меня вовлечь в беседу.

— Вы ведь много путешествовали, не так ли? — продолжил он. — Бывали в России? Встречались ли с высокопоставленными персонами в Санкт-Петербурге? А в Москве? Ваша биография, граф, вызывает множество вопросов, ответы на которые были бы весьма полезны.

Беседа развивалась в странном, неуловимом ключе, словно он пытался выудить из меня информацию, не задавая прямых вопросов. Его слова были обтекаемыми, намеки — туманными, но общая канва была предельно ясна: он пытался выведать мою биографию, связи, истинные цели. Я чувствовал, как внутри меня нарастает раздражение. Мне не нравилось, когда меня пытались водить за нос.

— Прошу прощения, месье Фон Клауц, — произнес я, резко обрывая его. — Но к чему все эти расспросы? И кто вы вообще такой, чтобы задавать мне подобные вопросы? Я был приглашен к кайзеру, а не на допрос.

Генрих тяжело вздохнул, наклонился, открыл ящик стола и, извлекая из него небольшой кожаный кошелек, выложил на стол массивную полицейскую бляху. Она блеснула в тусклом свете, отбрасывая блики на сукно. На ней был выгравирован прусский орел, а под ним — надпись: «Королевская прусская тайная полиция».

— Генрих Фон Клауц, капитан, начальник прусской тайной полиции, — произнес он, его голос стал жестким, официальным. — Как вы понимаете, я поставлен на эту должность защищать императорскую фамилию, проверять людей, которые имеют доступ к Кайзеру. Именно поэтому меня заинтересовала ваша персона и личность господина Менелика, который, по моим данным, — тут Генрих открыл другой ящик, вытащил из него тонкую папку, перевязанную бечевкой, — весьма похож на нью-йоркского актера Калеба Эшфорда.

Мое сердце ухнуло куда-то в пятки. Вот оно! Вот чего я боялся больше всего. Если у него в папке есть фотография Калеба, я сгорел синим пламенем. Все мои планы, вся моя тщательно выстроенная мистификация рухнут в одночасье. С огромным трудом я сохранил на лице невозмутимое выражение, лишь слегка приподнял бровь, стараясь изобразить легкое удивление.

— Неужели? — произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более безразлично.

Генрих внимательно посмотрел на меня, его взгляд был прямым, пытливым.

— Что вы на это скажете, граф?

— Скажу, что это ложь, — ответил я, и в моем голосе прозвучала уверенность, которую я не чувствовал. — Это все инсинуации наших завистников. Ну же, открывайте папку. Если у вас есть такие «данные», то покажите их.

Я был готов к худшему. Генрих медленно, почти демонстративно развязал бечевку, открыл папку, и мой взгляд мгновенно скользнул по ее содержимому. Там не было фотографии!

Я едва сдержал вздох облегчения. В этот момент я почувствовал себя игроком, который поставил все на кон и выиграл. На лице непроизвольно появилась легкая, торжествующая улыбка.

— Донесение агентов? — спросил я, указывая на несколько строк в шапке документов, напечатанных мелким шрифтом. — И это все, что у вас есть⁇

Генрих кивнул, его лицо было слегка растерянным.

— Да, это краткое донесение немецкого консула из Нью-Йорка об альбиносе-негре, который…

— Которых десятки, а может быть и сотни в Штатах! Думаю, ваши измышления оскорбительны, месье Фон Клауц, — произнес я, резко вставая со стула. — Мой провидец — это святая, отмеченная духами фигура, а не бродячий актер! Мы сегодня же покинем Берлин. И будете сами объясняться с Кайзером и его августейшей супругой, почему столь важные гости, приглашенные лично к их двору, были так оскорблены.

Этим я сломал Генриха. Его лицо, до этого надменное, мгновенно утратило всякую самоуверенность. Он вскочил, начал лебезить, его слова путались, а взгляд бегал по комнате, словно он искал поддержки.

— Граф, граф, прошу вас! — произнес он, его голос был почти умоляющим. — Мои глубочайшие извинения! Возможно, я был… излишне ревностен в исполнении своих обязанностей. Я не хотел оскорбить вас.

Он еще раз предложил кофе, его тон был уже совершенно иным — заискивающим, умиротворяющим. Пришлось все-таки пить бодрящий напиток, делая вид, что я отхожу от гнева.

— Прошу вас, не торопитесь с отъездом, — продолжал тем временем начальник тайной полиции, стараясь придать своему голосу максимально убедительный тон. — Я прекрасно понимаю, что вы, возможно, верите в мистические явления. Сам я, признаться, склоняюсь к идеям материализма, но если господин Менелик не представляет угрозы для августейшей семьи, то я не буду препятствовать проведению сеанса. Наоборот, я готов оказать всяческое содействие.

Поняв, что кнут не сработал, Генрих включил пряник. Его взгляд стал более дружелюбным, а в голосе прозвучало нечто, что можно было истолковать как искреннее предложение помощи.

— Я знаю, что вы направляетесь в Россию, граф, — произнес он, слегка придвинувшись ко мне. — И готов оказать вам любую помощь в столице. Я знаю, насколько жесток мир русской аристократии, насколько сложно пробиться там без поддержки. Если понадобится какая-либо помощь, наше посольство и круги русских немцев будут в вашем распоряжении.

Он сделал паузу, затем добавил, словно читая мои мысли:

— Я знаю, что вы богатый человек, поэтому не предлагаю вам денег. Но любая другая помощь, любые контакты, любые сведения — все это будет в наших силах. Разумеется, мне бы хотелось договориться… о минимальной взаимности. Возможности также обращаться к вам по нужным мне вопросам.

Я слушал его внимательно, и внутри меня возникло четкое, недвусмысленное ощущение: меня вербуют. Тайная полиция, увидев во мне потенциально полезного человека, решила использовать визит в Россию в своих целях. Это было вполне логично, и я, честно говоря, ожидал чего-то подобного. Вопрос был лишь в том, соглашаться или нет.

— А пломбированный вагон будет? — спросил я вслух, и тут же рассмеялся, не в силах сдержать нахлынувшие воспоминания о той, прошлой жизни.

Это вызвало недоумение Генриха. Он смотрел на меня, его лицо выражало полное непонимание.

— Простите, граф, что вы сказали? — спросил он. — Пломбированный… вагон?

— Это шутка «для своих», — объяснил я туманно, стараясь сохранить загадочный вид. В его глазах я увидел, как мои акции в «мистической составляющей» моей личности резко выросли. Говорит непонятно, смеется невпопад… Явно не от мира сего.

— Хорошо, месье Фон Клауц, — произнес я, протягивая ему руку. — Я согласен. Давайте установим канал связи. Надеюсь, у вас есть какие-то коды, которыми я могу пользоваться?

Генрих с облегчением выдохнул, его лицо расцвело в улыбке. Коды, тайные послания — это все ему было понятно! Он пожал мне руку, его взгляд был полон удовлетворения.

Воздух в малой гостиной дворца Шарлоттенбург был пропитан ароматами дорогих сигар и дамских духов и чем-то еще тяжелым, почти осязаемым — ожиданием. Шелковые штофные обои, темный резной дуб панелей и портреты предков в золоченых рамах создавали ощущение не просто богатства, но многовековой, давящей истории. Я тщательно выбирал это помещение — с хорошей акустикой, без лишних окон, которые могли бы отвлекать. За час до сеанса я лично прошелся по комнате, проверил расстановку мебели, убедился, что наш специальный столик стоит в нужном месте. Я приказал задрапировать все зеркала темным бархатом — старый, парижский трюк, усиливающий ощущение таинственности и отсекающий лишние отражения, которые могли выдать случайным движением работу педалей.

Менелик, облаченный в свой индиговый балахон с вышитыми золотом оками Гора и зодиакальными созвездиями, сидел на своем месте, неподвижный, как изваяние. Его руки с длинными тонкими пальцами лежали на столешнице ладонями вниз. Впечатляет! Я кивнул ему, мы отошли с ним в угол. Последний инструктаж, «предпремьерный прогон» — премьера будет в Царском Селе.

— Помни все, что мы репетировали, — тихо, на ухо сказал я ему, делая вид, что изучаю вышивку на его рукаве. — Никаких лишних движений, в конце упадешь в обморок.

— Я помню, Итон, — его голос был беззвучным шепотом, губы едва шевелились.

— Сегодня все должно быть безупречно!

Первыми вошли кайзер Вильгельм II и его супруга, Августа Виктория. Он — в строгом военном мундире, она — в темном, закрытом платье, с кружевной накидкой на плечах. Лицо императрицы выражало благочестивую тревогу, смешанную с надеждой. За ними следовала небольшая свита — кронпринц, пара адъютантов и пожилая фрейлина, которую я ранее не видел. Всего восемь человек. Идеальное число — достаточно для создания групповой динамики, но не настолько, чтобы потерять контроль.

Мы поклонились, кайзер разрешил нам не церемониться с титулами на время сеанса.

— Мы готовы, граф, — произнес Вильгельм, его голос прозвучал чуть хрипло. — Вызовите моего отца.

Я просигнализировал Калебу, тот «впал в транс», начал вещать. Никакого отца Вильгельма нам тут и рядом не нужно было, но к подобному сценарию мы были готовы. Я сделал вид, что сосредоточенно выслушал медиума, затем медленно покачал головой, изображая легкую озабоченность.

— Ваше Величество, духи — не слуги. Их нельзя призвать по первому требованию, как лакея. Мы можем лишь открыть дверь и позвать. Кто войдет в нее — решают они. Сила и искренность нашего намерения, чистота наших помыслов — вот что служит ключом.

Я дал знак прислуге, и последние канделябры были погашены. Комнату поглотил мягкий, трепещущий полумрак, освещенный лишь тремя восковыми свечами, стоящими в центре нашего столика. Пламя отбрасывало на стены гигантские, пляшущие тени.

— Соединим руки, — произнес я тихим, ритмичным голосом, создавая необходимый гипнотический эффект. — Образуем круг. Энергия должна течь беспрепятственно.

Я почувствовал, как рука Августы, лежащая в моей левой, слегка дрожит. Волнуется! Это хорошо, так и надо.

— Мы взываем к тем, кто обитает за завесой, — начал я, нараспев. — Мы, собравшиеся здесь с открытыми сердцами, просим вас — явитесь. Дайте нам знак.

Я нажал правой педалью. Раздался чистый, металлический стук, прозвучавший прямо из-под столешницы. Августа вздрогнула, фрейлина рядом испуганно ахнула. Менелик в это время снова запрокинул голову, его капюшон откинулся назад, обнажив матово-белое, почти светящееся в полумраке лицо. Его глаза закатились, оставив лишь белки, прорезанные тонкими алыми прожилками. Даже для меня, привычного — это было жуткое, завораживающее зрелище. Что уж говорить про аристократов…

— Мы взываем, — повторил я, и снова раздался стук — на этот раз двойной.

Менелик начал издавать низкие, гортанные звуки. Сначала это был просто протяжный стон, затем он перешел в поток слов на суахили. Его голос изменился, стал более глубоким, дребезжащим, словно исходящим не из человеческих легких.

— Дух здесь, — перевел я. — Кто ты? Назовись!

Новый стук, новый «перевод» Менелика:

— Это Агнесса фон Орламюнде!

— «Белая женщина» Гогенцоллернов — ахнула Августа, попыталась выдернуть руку из моей, но я не дал! Нет уж… Так легко вы не отделаетесь.

Это был рискованный ход, но необходимый. Личный разговор с отцом был чересчур опасен — слишком много нюансов, слишком велика вероятность провала. А вот Белая женщина у нас может вещать, что угодно.

— Она говорит, что здесь много теней — нагнетал я — Они тянутся к живым.

Менелик подыграл мне — перешел на «ультразвук». Он чуть ли не женским голосом кричал нам. Аристократы очень побледнели, фрейлина покачнулась. Как бы она в обморок не упала… Все-таки в Калебе большой актер пропадает! Хотя почему пропадает? Сейчас его самый главный бенефис.

— Почему она поселилась во дворце? — неуверенно спросил Вильгельм. Даже его проняло.

Я нажал педаль, заставляя стукнуть молоточком по ноге Менелика — сигнал для развернутого ответа. Тот, войдя в раж, закатил глаза еще сильнее, его пальцы затряслись на столешнице.

— Она… она плачет. Она — невольный дух этого места. Проклята и заточена.

— Кем? Когда⁇

— Сто с лишним лет назад… Она говорит, что убила своих детей! И теперь безуспешно ищет покоя! А еще она готова сделать предсказание! О будущем. Слушайте все.