Меткий стрелок. Том IV

Глава 7

— Мисс Чендлер, — произнес я, протягивая ей букет, тяжелый, с нежными лилиями и алыми розами — Простите за столь внезапное вторжение. Ваш сегодняшний спектакль был великолепен.

Она приняла цветы, вдохнув их аромат, и в ее глазах мелькнула искренняя, не наигранная радость. На мгновение она забыла о своей сценической маске.

— Мистер Уайт! — воскликнула Беатрис, и в ее голосе прозвучало нечто среднее между изумлением и восторгом. — Каким ветром вас занесло в этот нуарный уголок театральной жизни? Я ведь думала, вы давно уже бороздите просторы океана или покоряете новые вершины бизнеса.

Я усмехнулся, стараясь, чтобы улыбка выглядела непринужденной.

— Дела, мисс Чендлер, всегда найдутся. Как и возможность насладиться прекрасным искусством. Но сейчас, если вы не против, я бы хотел пригласить вас на ужин. Мне кажется, нам есть о чем поговорить.

Беатрис опустила букет на столик, ее взгляд стал игривым. Она посмотрела на меня, слегка прищурив глаза.

— О, мистер Уайт! — ее голос зазвучал чуть громче, с тем самым, легким театральным надрывом, который я уже успел заметить. — Вы хотите подпоить меня и воспользоваться моей беззащитностью? Я ведь соглашусь!

Я лишь пожал плечами, позволяя ей насладиться моментом. Мне было совершенно не до флирта, но, кажется, Беатрис не могла жить без внимания и театральных жестов.

— Я обещаю вам лишь приятный вечер, прекрасную кухню и, возможно, несколько интересных тем для разговора. К тому же, у меня к вам есть одна деловая просьба.

Ее брови чуть приподнялись, интерес во взгляде стал более осмысленным.

— Деловая просьба? Что ж, это меняет дело! Я буду готова через четверть часа. Мой кучер ждет у служебного входа, я попрошу его отвезти нас.

— Отлично, я тогда отпущу собственный экипаж.

Было понятно, что ее «четверть часа» вполне может растянуться на все полчаса. Пока она будет приводить себя в порядок, я смогу немного собраться с мыслями.

— Отлично. Я буду ждать вас на выходе.

Я поклонился и вышел из гримерки, оставив ее наедине с зеркалом и ворохом сценических костюмов. Спустившись по узкой лестнице, я вышел на улицу, где уже толпились праздные зеваки, надеющиеся увидеть кого-то из актеров. Ночной Бродвей гудел, словно растревоженный улей, огни театров освещали лица прохожих, а из кабаре доносилась музыка.

Через двадцать минут из служебного входа вышла Беатрис. На ней было элегантное черное платье, облегающее ее стройную фигуру, а на плечи была наброшена легкая шаль. Волосы, теперь аккуратно уложенные, были украшены небольшой брошью, поблескивающей в свете фонарей. Она выглядела безупречно, как будто только что сошла с обложки модного журнала.

— Я готова, мистер Уайт, — произнесла она, и ее голос звучал чуть иначе, более сдержанно, чем в гримерке. — Куда мы направимся?

— К ресторану Дельмонико

Дельмонико, расположенный на Бродвее, был одним из самых престижных ресторанов Нью-Йорка. Внутри царила атмосфера изысканности и сдержанной роскоши. Высокие потолки были украшены лепниной, стены отделаны темными деревянными панелями, а столы, покрытые белоснежными скатертями, уставлены хрустальными бокалами и блестящими столовыми приборами. В воздухе витал тонкий аромат дорогих сигар, вина и изысканных блюд.

Посетители, многие из которых были явно представителями высшего общества, сидели за столиками, вели неспешные беседы, потягивая вино. Дамы в вечерних туалетах, украшенных бриллиантами и жемчугом, мужчины в строгих смокингах, их лица были освещены мягким светом хрустальных люстр.

Метродотель, который до этого развернул пару, составшись, что столиков нет, меня узнал, провел в центр зала. Официант, в безупречно накрахмаленном фраке, подал меню.

— Что вы предпочитаете, мисс Чендлер? — спросил я, разглядывая длинный список блюд.

— О, мистер Уайт, — Беатрис легко махнула рукой. — Я доверяю вашему выбору. Я так устала после спектакля, что голова совершенно не соображает.

Я заказал для нас обоих знаменитый стейк Дельмонико с картофельным пюре, свежий салат из весенних овощей и бутылку французского шампанского. Мне нужно было, чтобы она расслабилась.

Когда официант удалился, я посмотрел на Беатрис. В свете свечи ее лицо казалось еще более тонким, изящным. Я ожидал, что сейчас она начнет расспрашивать меня о Марго, высказывать соболезнования, задавать вопросы о том, как я переживаю утрату. Внутренне я приготовился к этому, но мои опасения оказались напрасными. Беатрис, похоже, была абсолютно погружена в свой собственный мир.

— Вы знаете, мистер Уайт, — начала она, едва шампанское было разлито по бокалам, — этой осенью я получила предложение о гастролях в Англии! Представляете, Лондон! Вест-Энд! Они хотят, чтобы я сыграла леди Макбет. Я, конечно, уже играла эту роль в Чикаго, но там был такой провинциальный режиссер, он совершенно не понимал глубины Шекспира. А вот в Лондоне, мне кажется, я смогу раскрыть эту роль по-настоящему. И гонорар, конечно, совершенно другой! А какие там театры! Старинные, с историей, с духом…

Она щебетала без умолку, перескакивая с одной темы на другую, словно порхающая бабочка. Рассказывала о своих планах, о мечтах, о том, как она видит себя на лондонской сцене. В ее словах не было ни малейшего намека на сочувствие, ни даже банального вопроса о том, как у меня дела. Она, казалось, вообще не знала о моей трагедии, о смерти Марго. И это, к моему удивлению, меня вполне устраивало. Мне не хотелось снова погружаться в воспоминания о горе, снова переживать эту боль.

— А еще, — продолжала она, сделав глоток шампанского, — там такой милый герцог Эдвард! Он каждый вечер присылал мне цветы, представляете? И всегда приходил на спектакли. Мне кажется, он был в меня влюблен. Но я, конечно, была недоступна. Все эти герцоги… Они такие… настойчивые.

Я слушал ее, кивая в нужных местах, время от времени задавая общие вопросы, которые не требовали особого умственного напряжения. Она была поглощена собой, своим миром, и это позволяло мне сохранять отстраненность. Когда принесли стейки, ее энтузиазм ничуть не убавился. Она продолжала говорить, пережевывая мясо, делая глотки шампанского, и ее глаза горели.

После нескольких бокалов, Беатрис немного расслабилась. Ее голос стал чуть мягче, движения — более плавными. Она уже не так театрально жестикулировала, но ее щеки разрумянились, а глаза блестели. Именно тогда я решил перейти к делу.

— Беатрис, — начал я, стараясь придать своему голосу максимально деловой тон. — Мне нужна ваша консультация. Как профессионального актера, знающего все тонкости театрального искусства.

Она посмотрела на меня, слегка удивленно.

— Моя консультация? Я слушаю, мистер Уайт.

— Один театр, — произнес я, выбирая слова, — предлагает мне поучаствовать финансово в одной постановке. Спектакль будет про медиумов и спиритов.

Глаза Беатрис моментально загорелись, и вся усталость, казалось, разом слетела с ее лица.

— О… это очень интересная тема! — возбужденно воскликнула она, слегка придвинувшись ко мне. — Наш мир заполнен духами предков. Это же так мистично, таинственно! Вы верите в это, мистер Уайт?

Я лишь загадочно улыбнулся. На самом деле, никаких театральных продюсеров с подобными предложениями не существовало. Это была моя собственная идея, тщательно вынашиваемая в глубинах разума. Я долго искал ключик к романовской России. И похоже нашел. Мистицизм Николая и его супруги. Вот как открывается этот замок.

— Не то чтобы я верил, Беатрис, но тема, бесспорно, интригующая. И, главное, популярная. Люди любят тайны, любят заглядывать за завесу неизведанного.

— Конечно! — воскликнула она. — Это же так захватывающе! А какой режиссер собирается ставить эту пьесу? И что за театр? Я, возможно, знаю их. Быть может, это тот самый, что предлагал мне роль в «Призраке Оперы» в прошлом году? Или это…

Она попыталась выведать у меня конкретные детали, но я ловко уклонился от этих вопросов. Мне не хотелось, чтобы она начала копать слишком глубоко.

— Пока рано говорить о деталях, Беатрис. Намного важнее сейчас определиться с актерским составом. Я слышал, что на роль главного медиума и спирита нужен характерный, необычный актер. Кто-то, кто произведет неизгладимое впечатление на публику. Кто бы это мог быть? Есть идеи?

Беатрис задумчиво наморщила лобик, прикладывая палец к подбородку. Она явно погрузилась в свои театральные воспоминания.

— Необычный… Характерный… — пробормотала она, перебирая в уме знакомые лица. — Есть мистер Джонсон, он виртуозно играет стариков, его грим просто потрясающий. Или Дэвид Браун, он мастер перевоплощения, может сыграть кого угодно, от бродяги до аристократа. Есть еще…

Она перечисляла имена, описывала их достоинства, но ни один из них не подходил под мое представление об «экзотическом». Я слушал ее, покачивая головой.

— Нет, Беатрис, — произнес я, когда она закончила свой список. — Все они, безусловно, талантливы, но мне нужно нечто иное. Что-то, что выбивается из привычных рамок, что оставит публику в полном изумлении.

— Кого же вы тогда хотите? — удивилась Беатрис, ее щеки еще больше раскраснелись от вина, а взгляд стал чуть затуманенным.

— Кто-то, кого невозможно забыть, увидев лишь раз.

Она вновь задумчиво наморщила лобик, отпила шампанского. Внезапно в ее глазах мелькнула искорка, словно она вспомнила нечто важное.

— Знаете, — начала Беатрис, ее голос стал чуть тише, словно она делилась тайной, — у нас на одном спектакле, это было несколько лет назад, участвовал на второстепенной роли совершенно необычный актер. Негр-альбинос. Его семья несколько лет назад бежала в Лондон из африканской Танганьики. Он был… незабываем.

Мое сердце ёкнуло. Вот оно! Вот тот самый, необходимый мне ключик!

— Танганьика, — произнес я, стараясь сохранить спокойствие. — Это где-то на западе Африки?

— Боюсь, я не очень хорошо знаю географию, — пожала плечами Беатрис, делая еще один глоток шампанского. — Восточная, Западная… Африка, одним словом. Но он был потрясающий! Словно дух, появившийся из ниоткуда. Его лицо, его движения… Это было что-то неземное. Кстати, он очень страшно закатывал глаза. Настоящий демон из преисподней!

— Негр-альбинос, — повторил я. — Похоже, это то, что мне нужно!

Я уже представлял, как этот человек, с его необычной внешностью, будет действовать на публику, на тех самых Романовых, что так жаждали мистики. Он станет идеальным «медиумом», чьи предсказания будут восприниматься как откровения.

— Буду очень признателен, если вы узнаете у режиссера контакты этого актера, — произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально убедительно. — Это очень важно для проекта.

Я положил коробочку с золотыми сережками, которые купил перед визитом на Бродвей. Открыл ее.

— Ох, это мне⁈ — Беатрис снова вошла в роль восторженной дурочки

— Разумеется! Вы мне очень помогли. И поможете еще в будущем, правда?

Актриса схватила коробочку, достала сережки:

— Безусловно, Итон. Вы всегда можете рассчитывать на меня! Во всем!

Последнее прозвучало очень двусмысленно, но я списал это на шампанское.

Беатрис Чендлер не подвела. На следующее день пришел посыльный из театра, принес записку от актрисы с адресом альбиноса.

Я долго рассусоливать не стал — мне не терпелось увидеть этого человека, оценить его потенциал, убедиться, что он действительно подходит для той роли, которую я ему предназначал. Уже через час карета, запряженная парой вороных, резво неслась по улицам Нью-Йорка, направляясь в сторону Саттона.

Бравировать своей смелостью я не стал. Двое парней Картера ехали в пролетке следом. Чем дальше мы углублялись в город, тем заметнее менялся пейзаж. Респектабельные жилые кварталы сменились сначала рабочими районами с рядами одинаковых кирпичных домов, затем — совсем уж неприглядными трущобами. Саттон начинался там, где заканчивались мощеные улицы, где вместо аккуратных газонов появились груды мусора, где воздух стал густым от запаха гниения, угля, нечистот и сырости.

Узкие, извилистые улицы, скорее, больше похожие на переулки, были покрыты толстым слоем грязи и пыли, перемешанной с окурками, обрывками газет и каким-то хламом. Деревянные дома, покосившиеся и облупленные, теснились друг к другу, словно ища поддержки. Из распахнутых дверей доносились крики, ругань, плач детей, смешанные с приглушенными звуками дешевых музыкальных инструментов. В некоторых местах прямо на улице стояли бочки, из которых поднимался дымок — здесь готовили еду на открытом огне, и от этого запахи смешивались в невыносимый коктейль.

Навстречу нам, из-за угла, вылетела стайка чумазых детей, их лица были покрыты грязью, а одежда — лохмотьями. Они неслись по улице, словно призраки, пытаясь увернуться от моего экипажа. Их смех, звонкий и беззаботный, диссонировал с общей атмосферой уныния, царившей здесь.

Едва карета затормозила возле нужного дома, как на улицы высыпали все обитатели. Тощие, с испитыми лицами, женщины в рваных платьях и платках, мужчины с давно небритыми щеками. Они смотрели на экипаж, меня в кашемировом костюме словно на диковинных зверей. А еще в Саттоне было много цветных.

Дом актера, если это можно было назвать домом, оказался еще более плачевным, чем соседние постройки. Маленький, покосившийся, он угрожал в любой момент развалиться, но держался каким-то чудом на честном слове. Стены, изъеденные гнилью, были покрыты серым налетом, а крыша, местами провалившаяся, была залатанная чем попало — кусками картона, старыми досками, обрывками брезента. Перед домом, на крошечном, заросшем сорняками клочке земли, стоял покосившийся забор, часть которого уже валялась на земле.

Актера я узнал сразу. Как было указано в записке, его звали Калеб Эшфорд. Высокий, худощавый, с прямой осанкой. Его кожа была не белая, как у европейца-альбиноса, а скорее матовая слоновая кость, с едва уловимым теплым, песочным или даже светло-коричневым подтоном. Она кажется удивительно нежной, почти фарфоровой, и на ее фоне резко выделяются сухие, потрескавшиеся губы нежно-розового цвета. Волосы у Калеба — это самые мягкие и шелковистые кудри, которые я когда-либо видел, но цвет их не черный, а самый светлый соломенный блонд, почти белый. Они вьются вокруг его головы пушистым ореолом.

Но самый гипнотический контраст — это его глаза. Глубоко посаженные, они лишены пигмента, и радужка не голубая и не серая, а прозрачно-каряя, с красновато-розовым отсветом изнутри. Он щурится от света, и мне становится ясно, что даже едва проникающий в трущобы свет от солнца режет его невероятно чувствительные глаза. В остальном же — обычные негритянские черты лица. Широкий нос, полные губы, сильный подбородок…

Следом за ним, словно цыплята за наседкой, высыпали его дети — целых семеро, от мала до велика. Старший, мальчик лет двенадцати, был точной копией отца, только с более темными, почти черными волосами. За ним следовали еще две девочки-альбиноски, с такими же красными глазами и белоснежными волосами. Остальные дети были темнее, но их лица, худые и настороженные, выдавали в них единокровную семью. Все они были одеты в поношенную, но чистую одежду, их босые ноги были покрыты пылью. Они с любопытством смотрели на меня, на мою карету.

Последней вышла его жена. Невысокая, с морщинистым лицом, она выглядела гораздо старше своих лет. Ее руки, покрытые мозолями, крепко сжимали младенца, завернутого в ветхое одеяло. Она выглядела изможденной, но в ее глазах читалась готовность защищать своих детей до последней капли крови.

— Мистер Эшфорд? — произнес я, обращаясь к актеру. Мой голос, заставил детей вздрогнуть.

— Это я, сэр, — ответил он, его голос был низким, приятным, и, к моему удивлению, абсолютно без акцента. — Но я не припоминаю, чтобы мы были знакомы. И, честно говоря, не могу понять, что привело столь важного господина к нам в Саттон.

Я удовлетворенно кивнул. Его внешность была именно такой, какой я ее себе представлял — необычной, экзотической, способной приковать к себе взгляды, вызвать вопросы, интригу. Этот человек был идеален для моей роли.

— Меня зовут Итон Уайт. И у меня есть к вам предложение, мистер Эшфорд, — произнес я, стараясь говорить спокойно, но с уверенностью. — Предложение, которое, я уверен, изменит всю вашу жизнь.

Калеб удивленно посмотрел на меня, затем перевел взгляд на свою жену, которая крепче прижала к себе младенца. В его глазах читалось недоверие, смешанное с робкой надеждой.

— Предложение? — переспросил он. — Я не совсем понимаю. Прошу, войдите в наш скромный дом, сэр. Здесь не очень удобно разговаривать.

Я кивнул, и Калеб распахнул дверь, пропуская меня внутрь. Запах внутри был еще более концентрированным, чем на улице — смесь затхлости, несвежей еды и нестираного белья. Комната, куда меня пригласили, была крошечной, темной, с единственным окном, занавешенным рваной тряпкой, которое едва пропускало свет. Пол был деревянный, кое-где провалившийся. В углу стояла шаткая кровать, застеленная старым, серым одеялом, а рядом — несколько самодельных табуретов и стол, на котором лежала пара оловянных тарелок. Очаг, сложенный из камней, был холодным. Это была кричащая бедность и это было мне на руку.

Я сел на один из табуретов, едва выдерживавший мой вес, и посмотрел на Калеба, который стоял передо мной, смущенный и взволнованный. Его жена, присела на краешек кровати, прижимая детей к себе, их глаза были прикованы к нам, словно к представлению.

— Прежде чем я сделаю свое предложение, расскажите мне о себе, мистер Эшфорд, — попросил я, стараясь говорить мягко. — О вашей жизни. Мне интересно, как вы оказались здесь.

Калеб вновь удивленно посмотрел на меня, но затем, глубоко вздохнув, начал свой рассказ. И я был вновь поражен его речью — достаточно чистым английским, с легким, почти неуловимым акцентом, который, скорее, придавал его голосу своеобразное очарование, чем мешал пониманию. Его слова были хорошо подобраны, предложения — грамотно построены. Это был не язык улицы, а язык человека, который либо много читал, либо имел возможность общаться с образованными людьми.

— Я родился в деревне, расположенной недалеко от озера Махали, сэр, — начал он, его взгляд устремился куда-то вдаль, словно он переносился в свои воспоминания. — Моя семья была из племени нгуни. С самого детства моя внешность вызывала у людей суеверия. В деревне меня считали либо проклятым. Родители, опасаясь за мою жизнь, ведь такие дети часто становились жертвами ритуальных убийств, решили бежать.

Он сделал паузу, его глаза наполнились грустью.

— Мы добрались до побережья, до Занзибара, где сумели попасть на американский корабль. Так мы оказались в Нью-Йорке. Я был еще мальчиком, едва мог говорить по-английски. Жизнь у нас очень тяжелая, сэр. Отец работал дворником в порту. Мать шила. Моя внешность, привлекла внимание одного антрепренера. Он увидел во мне не человека, а диковинку, которая могла бы приносить деньги.

Калеб невесело усмехнулся.

— Так я сначала оказался на ярмарке уродов, а потом и на сцене. Сначала в балаганах, потом в мелких театрах. Меня заставляли играть «дикаря», «экзотического принца», «шамана из глубин Африки». Я должен был кричать, бить в бубен, танцевать, произносить бессмысленные фразы на моем родном языке.

— Каком?

— Суахили

— Продолжайте.

— Зрители смеялись, восхищались, но никто не видел во мне актера, человека. Только диковинного зверя.

Он провел рукой по своему необычному лицу.

— Но я учился, сэр. Я слушал, как говорят актеры, как они произносят слова. Я читал книги, которые удавалось достать. Я мечтал о настоящей роли, о том, чтобы люди увидели во мне талант, а не только необычную внешность. Были моменты успеха, когда я получал более серьезные роли в небольших постановках, но они быстро заканчивались. Моя внешность всегда была моим проклятием. Режиссеры боялись брать меня на обычные роли, а на экзотические — предлагали центы, да и не часто случались постановки, где я был ко двору…

— Представьте меня вашей супруге

Калеб смешался, повернулся к жене:

— Это Айда. Ее родители были рабами на юге, бежали на север…

— Чем вы сейчас занимаетесь?

Альбонос тяжело вздохнул:

— Вернулся к тому, с чего начала. Выступаю на ярмарках уродов.

Я все взвесил, тихо произнес:

— Вы мне подходите, мистер Эшфорд, — произнес я, глядя ему прямо в глаза. — Хотите ли заработать полмиллиона долларов?

Глаза Калеба расширились, он открыл рот, но не смог произнести ни слова. Рядом с ним Айда ахнула, прикрыв рот рукой. Дети, словно по команде, затихли, их взгляды были прикованы к нам. В воздухе повисла звенящая тишина.

— Вы серьезно? — наконец, с трудом выдавил из себя Калеб, его голос был хриплым, едва слышным. — Это что какая-то шутка?

— Абсолютно, — ответил я, вынимая из внутреннего кармана свою визитную карточку. Я положил ее на стол, рядом с оловянными тарелками. — Завтра с утра жду вас в своем поместье. Адрес указан.

Калеб уставился на визитку, словно на магический артефакт. Он медленно протянул руку, взял ее, его пальцы дрожали.

— Что я для этого должен сделать? — спросил он, его взгляд поднялся ко мне. В его глазах читалась настороженность, смешанная с какой-то дикой, невероятной надеждой. — Я не стану никого убивать. Я честный человек.

— А убивать никого не придется, — ответил я, стараясь успокоить его. — Нужно будет сыграть одну важную роль. Самую важную в вашей жизни.

Калеб покачал головой, его взгляд выражал полное недоверие.

— Никто не платит за роль столько большие деньги, сэр. Это невозможно.

— Я плачу! — твердо произнес я — Жду вас завтра в поместье с утра. Будьте вовремя.

Я поднялся, поправил пиджак. Миссия была выполнена. Я нашел своего «медиума». Остальное — дело техники. Шахматная партия, которую я начал в России, теперь получала новую, очень сильную фигуру. Осталось подобрать ей «реквизит».