Меткий стрелок. Том IV

Глава 17

Последний день сентября я решил посвятить себе лично. Пострелял в тире из Кольта, потом устроил конную прогулку в Булонском лесу. Обменялся телеграмами с Кузьмой — попросил его вызвать фотографа и выслать мне карточки сына. Особых новостей из Нью-Йорка не было, банк работал, как смазанный механизм, завод в Детройте строился, в поместье было все тоже слава богу, разве что Звездочка захромала.

Уже на следующий день случилось два важных события. Первая, более ожидаемая, но от этого не менее значимая, пришла ранним утром — личное письмо от императрицы Александры Федоровны. Конверт, тяжелый и плотный, с гербовой печатью, источал тонкий аромат дорогого парфюма и властного пренебрежения к обычной почтовой корреспонденции — его принес специальный курьер. В нем, написанным изящным каллиграфическим почерком, была выражена искренняя признательность за «духовное утешение», которое Менелик Светлый приносит французам, а также прямое приглашение в Россию.

Александра Федоровна, чья репутация увлеченной мистикой особы была широко известна, приглашала нас не просто в столицу, в Санкт-Петербург, а в Царское Село — личную резиденцию императорской семьи. Это было более чем почетно, это был прямой вход в святая святых, возможность установить непосредственный контакт с самой вершиной российской власти. В письме был обещан крупный гонорар, сумма которого, правда, не разглашалась — типичная манера для высочайших особ, предпочитающих сохранять туманность в денежных вопросах, оставляя пространство для торга или жеста щедрости. При этом супруга Николая оказалась не глупа, или, что вероятнее, кто-то очень влиятельный и хорошо осведомленный проконсультировал ее на мой счет. Гонорар предназначался Менелику, как духовной фигуре, что должно было подчеркнуть его бескорыстие и благородство.

Мне же были обещаны помощь и покровительство в ведении бизнеса, открытии банка, создании промышленных предприятий, если таковая потребность возникнет. Все это, конечно, было завуалировано в изящных фразах, без каких-либо конкретных цифр или гарантий, но смысл был предельно ясен: императрица видела во мне не просто случайного спутника загадочного медиума, а фигуру, способную принести пользу. Я почти не сомневался, что за всем этим стоят «черногорки» — сестры Стана и Милица, наперсницы императрицы, известные своим увлечением спиритизмом и влиянием на Александру Федоровну. Или, что еще более вероятно, и русский посол Урусов тоже. Какая бы то ни было причина, приглашение было тем самым ключом, который должен был открыть для меня ворота в Россию нараспашку.

Я только успел начать писать вежливый, но выверенный по дипломатическому протоколу ответ на это письмо, как в дверь моего кабинета постучали. Вторая удача, не менее важная, чем первая, нашла меня в самый неожиданный момент. В особняк заявился месье Клеман, не один, а в сопровождении двух адвокатов. Его лицо было сосредоточенным, почти торжественным. Он выглядел человеком, который принял окончательное решение, стоявшее ему многих тяжелых раздумий. Он представил мне юристов, отказался от коньяка — попросил лишь кофе.

— Граф, — произнес он, входя в кабинет, его голос был низким, но уверенным, — Прошу прощения за столь внезапный визит, но тянуть не вижу смысла. Я сделал расчеты… С бензиновым двигателем Авион имеет все шансы взлететь. Давайте подписывать бумаги.

Вот оно — тот самый момент, которого я ждал! Семена, брошенные в почву его амбиций, дали свои всходы.

— Я рад это слышать, месье Клеман, — ответил я, стараясь сохранять невозмутимость, хотя внутри меня все пело. — Уверен, мы быстро придем к соглашению.

Переговоры начались сразу же, без лишних проволочек. Адвокаты Клемана, сухие и дотошные, раскладывали на столе бумаги, их карандаши быстро бегали по пергаменту, фиксируя каждое слово, каждое условие. Инженер вникал в каждую деталь, вчитывался в каждую формулировку. Дотошный! Но это даже хорошо. Больше шансов, что Авион 4 взлетит.

— Господин граф!, — сумма инвестиций в миллион франков поразила Клемана, — Я вижу большой потенциал в ваших идеях…. Но… — он сделал паузу, его взгляд скользнул по окну, за которым виднелись крыши домов, — Кому нужно столько самолетов? Мои расчеты показывают, что даже если мы сможем удешевить производство, спрос будет ограничен. Несколько десятков, может быть сотен машин в год… Но создавать целый завод для массового производства? Это огромные инвестиции, которые могут не окупиться.

— Ни одно правительство мира пока не осознало потенциала авиации — пожал плечами я — Ни в военном деле, не говоря уже о гражданском. Как только случится первый полет, все спохватятся. Как с аэростатами и дирижаблями. А у нас уже будет отличный задел. Фора, понимаете?

— Понимаю. Но про военное дело, вы, наверное, пошутили?

Инженер мыслил категориями сегодняшнего дня, я — категориями грядущих десятилетий.

— Месье Клеман, — ответил я, стараясь говорить максимально убедительно, но без пафоса, — Военное применение — это лишь один из аспектов. Представьте себе почтовые перевозки, когда письма из Парижа в Лондон будут доставляться не за сутки, а за час. Представьте себе пассажирские перевозки, когда человек сможет преодолевать огромные расстояния за считанные часы, а не недели. Это не просто транспорт, это революция, которая изменит мир. И я хочу договориться «на берегу», пока эта революция еще не началась, пока рынок не сформирован. Мы должны быть первыми, чтобы снять все сливки.

Я выложил свои карты на стол, показывая ему не просто прибыль, а будущее. Адвокаты Клемана, до этого сосредоточенные на юридических формулировках, подняли головы, их лица выражали удивление, смешанное с легким недоверием. Мои слова, казалось, выходили за рамки их привычных представлений о бизнесе. Но я знал, что Клеман, как истинный изобретатель, должен был откликнуться на этот вызов.

— Что же будет необходимо от меня? — наконец, француз начал проникаться моим визионерством.

— Мы создадим два основных подразделения, — начал я, раскладывая свои наброски — Первое — это научно-исследовательская и опытно-конструкторская база, или, как мы будем ее называть, авиационный институт Клемана-Уайта. Его задача — разработка и тестирование новых моделей самолетов, усовершенствование существующих. Там будет построена аэродинамическая труба, испытательные стенды для двигателей, лаборатории для изучения новых материалов. Это будет колыбель будущей авиации. Второе — это завод. Предлагаю его назвать… Русавиа. Вы не против?

— Вы кажется, родом из России? — заинтересовался инженер

— Предки. Так вот — продолжил я, — на первом этапе, для создания авиационной лаборатории, я готов вложить триста тысяч франков. Это покроет строительство, покупку оборудования, найм квалифицированных инженеров и рабочих, а также первые испытания «Авион 4» с бензиновым двигателем. Вашим вкладом, месье Клеман, будут патенты на Авион 3, чертежи, опыт, земля под вашей мастерской. И что самое главное, ваше имя и репутация.

Адвокаты начали быстро записывать, их лица выражали удовлетворение. Эта сумма, по меркам авиации того времени, была астрономической.

— На втором этапе, строительство завода. Тут потребуется значительно большая сумма. Я готов инвестировать семьсот тысяч франков. Эти средства пойдут на приобретение земли, строительство цехов, закупку станков, создание сборочных линий. Дополнительно, мы будем привлекать сторонние инвестиции, выйдем на биржу. Но контрольный пакет акций останется за нами.

Клеман сглотнул. Картина перед ним открывалась, конечно, космическая.

— Что касается распределения долей, — сказал я, глядя ему прямо в глаза, — я предлагаю следующую схему: сорок процентов акций совместного предприятия будет принадлежать мне, как основному инвестору. Тридцать процентов акций я предлагаю вам, месье Клеман**, за ваши патенты и руководство. Кроме того, вы будете получать ежемесячную зарплату, которая будет значительно превышать ваше текущее содержание. Бонусы по итогам года.

Клеман, ошеломленный, посмотрел на своих адвокатов. Те, кивая, подтверждали, что предложение весьма щедрое. Тридцать процентов в столь масштабном предприятии — это была доля, способная обеспечить его на всю жизнь.

— Еще тридцать процентов мы зарезервируем за нужными людьми и для выхода на биржу. Так вас устроит?

— Я… я согласен, — произнес Клеман, голос у него сел, стал глухим. Я налил инженеру воды, адвокаты начали составлять учредительные документы. «Лед тронулся, господа присяжные заседатели!».

Я улыбнулся, и в моей улыбке не было ни капли триумфа, лишь глубокое удовлетворение. Через час, когда все было готово, мы подписали многостраничный документ, закреплявший наши договоренности.

— И еще одно, месье Клеман, — произнес я, когда чернила на договоре высохли, а адвокаты собирали свои бумаги, — касательно двигателей. В Детройте, как я уже говорил, мой партнер, Генри Форд, строит завод по производству бензиновых двигателей для автомобилей. Я уверен, его инженеры смогут разработать для нас специальные, легкие и мощные двигатели для самолетов. Немедленно пошлю ему телеграмму с просьбой о помощи.

— Благодарю вас, граф, — произнес инженер, и в его голосе прозвучало искреннее уважение. — Я уже было отчаялся, а вы… вы открыли для меня новый мир.

— Это только начало, месье Клеман, — ответил я, провожая его к дверям. — Только начало.

Париж провожал проливным дождем. Мелкие, частые капли барабанили по окнам кареты, оставляя на стекле причудливые узоры. Небо над городом было затянуто плотными серыми тучами, и воздух, до этого наполненный ароматами осенних цветов, теперь пах сыростью и свежестью. Вчерашний, последний в Париже сеанс Менелика, был отменен из-за головных болей медиума, чем я объяснил публике его отсутствие. А причина была прозаичнее — я просто не хотел, чтобы Калеб был переутомлен перед сложным переездом и еще более ответственной миссией в России. Ему предстояло быть в полной боевой готовности. Мысль о возвращении на Родину — уже так сказать в «полной славе» — наполняла странным предвкушением. Я чувствовал, что покидаю зону комфорта, что вступаю на неизведанную территорию, но это лишь подогревало мой азарт.

На вокзал мы прибыли за час до отправления поезда. Мой караван, состоявший из нескольких экипажей, привлек внимание собравшихся на перроне пассажиров. Я, Калеб Артур сели в головной экипаж, а позади нас, в других пролетках, разместились охранники Картера — крепкие, молчаливые мужчины с пистолетами под пиджаками. Они все также продолжали учить русский и я даже в поезд взял новые учебники — благо дефицита с ними в Париже не было.

Северный вокзал, всегда шумный и многолюдный, сегодня казался особенно оживленным. Сквозь стеклянный купол лился рассеянный свет, освещая десятки путей, уходящих вдаль. Пассажиры с чемоданами, проводники в синих мундирах, торговцы, разносчики — все это сливалось в единую, многоголосую симфонию города.

Наш поезд же ждал на пятом пути, началась суета с погрузкой, багажом и переноской столика медиума. Я, Артур и Калеб поднялись по ступенькам в один из вагонов первого класса. Здесь, в отличие от общего зала, царила тишина и умиротворение. Проводник, пожилой мужчина с густыми усами, лишь мельком взглянул на наши билеты и указал на купе, после чего ушел встречать других пассажиров. Половина вагона, как и было запланировано, была зарезервирована для нашей команды — сразу несколько купе подряд.

Дождь по-прежнему барабанил по окнам, и сквозь мутные стекла виднелись размытые очертания города. Поезд тронулся, медленно, с глухим стуком колес, набирая ход. За окном проносились улицы Парижа, его дома, его суета. Я мысленно пообещал себе сюда еще вернуться.

Постепенно город сменился пригородами, затем полями и лесами.

Я сидел у окна, наблюдая за проплывающими пейзажами, и внутри меня росла уверенность в правильности выбранного пути. Мы направлялись в Берлин, в сердце Германской империи. Мой план заключался не просто в транзите через эту страну, а в том, чтобы составить о ней свое личное впечатление. Второй рейх, с его стремительным индустриальным ростом, с его милитаристским духом и амбициями на мировое господство, представлялся мне очевидным врагом России. Логика очень проста. Германия в союзе с Австро-Венгрией. У той нерешаемые противоречия с соседней Сербией. Которые нам вроде как «братушки». А вроде, как и нет… В моей истории за Сербию вписались сразу после убийства эрцгерцога Фердинанда. Но даже если бы покушения не было, бурлящий котел Балкан, эта пороховая бочка Европы, все-равно бы так или иначе рванула.

И вот тут задачка была непростая. Пока ехали через пригороды Парижа, я размышлял над тем, возможно ли превратить Германию если не в союзника, то хотя бы в нейтральную державу в грядущем столкновении великих держав. Балканский вопрос, Сербия — все эти горячие точки, которые могли разжечь пожар европейской войны, были для меня не просто строчками в учебниках истории, а реальными угрозами. Я хотел отпетлять, оттянуть вступление России в эту мясорубку хотя бы на год, полтора. Дать ей время укрепиться, провести реформы, подготовиться. Ведь только тогда у нее был шанс избежать катастрофы начала 20 века.

Так и не придя ни к какому выводу, я достал из портфеля свежие газеты, принесенные Артуром перед отъездом, и начал их просматривать, вчитываясь в заголовки. Европейская пресса была полна новостей о грядущих мирных переговорах в Париже между США и Испанией. И пока газеты на первой полосе публиковали сенсационные подробности «мистических» сеансов Менелика, на последних страницах скрывались куда более тревожные известия.

В одной из британских газет, под небольшим, почти незаметным заголовком, я нашел статью о событиях в Китае. Мои глаза быстро пробежали по строкам, и сердце сжалось от предчувствия. Надвигалась новая буря.

«В октябре года группа повстанцев-'боксеров» напала на христианскую общину деревни Лиюаньтунь, где храм Нефритового императора был превращен в католическую церковь. Споры вокруг церкви возникли с 1869 года, когда храм был передан христианским жителям деревни. Во время этого инцидента боксеры впервые использовали лозунг «Поддержите Цин, уничтожьте иностранцев».

Похоже начинается восстание боксеров. Его пик придется на 1899-й год, закончится все штурмом Пекина. Восстание совпало с проведением «ста дней реформ» императора Гуансюя. Эти реформы вызвали недовольство в правящих кругах страны, и вскоре тот был фактически отстранён от власти и помещён под домашний арест. Власть снова оказалась в руках императрицы Цыси. Которая проводит политику «и нашим» и «вашим».

Я отложил газету, чувствуя, как по моему телу пробегают мурашки. Если выгорит с царским семейством и Менеликом — первое, чем придется заниматься — это боксерское восстание. Вот оно, уже начинается. Неожиданно быстро, раньше, чем я предполагал. Этот конфликт, казавшийся на первый взгляд локальным, был предвестником большой беды для России. Оккупация Маньчжурии, создание «Желтороссии» — все эти амбиции, которые в дальнейшем приведут к русско-японской войне и к первой русской революции. Я видел, как события ускоряются, как история, словно выпущенная из лука стрела, летит вперед, неся с собой новые вызовы, новые угрозы.

Мне тоже нужно было ускориться, нельзя было терять ни минуты!