Меткий стрелок. Том IV

Глава 4

Я выпрыгнул из вагона еще до того, как поезд окончательно остановился. На платформе, прямо у дверей моего вагона, стояли двое. Доктор Сэмюэл Хадсон, главный врач госпиталя Всех Святых, и еще один человек, которого я узнал не сразу, но чье лицо было мне смутно знакомо.

Сэмюэл был в безупречно сшитом черном костюме, его обычно румяное, жизнерадостное лицо было пепельно-серым, а шляпу он держал в руке, прижимая к груди. Он выглядел так, словно только что отслужил панихиду. Во мне все похолодело. Этот жест, эта мертвая поза…

Я пошел к ним, не чувствуя ног.

— Сэмюэл, — я даже не поздоровался — Что случилось? Почему ты здесь? Марго? Ребенок?

Он поднял на меня свои усталые, красные глаза. Кажется, он тоже не спал. И даже сейчас, в этот момент невыносимого напряжения, я отметил, что Сэмюэл несет что-то тяжелое, что-то неподъемное. Он не мог посмотреть мне прямо в глаза.

— Мистер Уайт, — его голос был тихим, словно он планировал перейти на шепот. — Я… мне очень жаль!

Слово «жаль» повисло в воздухе, я его не понял. Мой мозг просто отказался его обрабатывать. Я стоял и смотрел на него, ожидая продолжения. Не может быть. Только не Маргарет! Не теперь, когда я все продумал.

— Ваша супруга умерла этой ночью — Сэмюэл наконец выдавил из себя признание — Во время родов.

Мир померк. В тот момент, когда он произнес это, я услышал, как будто кто-то хлопнул дверью из тяжелого свинца. Я смотрел на Хадсона, но видел лишь его контуры, плывущие, как в мутной воде. Звуки превратились в гул, словно я оказался под толщей воды, или, как говорили в прошлой жизни, в танке. Я узнал это состояние. Так я чувствовал себя в реанимации, когда врачи сказали мне о Нине. Защитная реакция психики.

— Разрыв матки, обширное кровотечение, — продолжал Хадсон, его губы двигались, но я почти не слышал слов. — Мы делали все… все возможное.

Человек, стоявший рядом с ним, сделал шаг вперед. Он был высокий, с тонкими, аристократическими чертами лица и светлыми, почти белыми волосами. Я вспомнил. Доктор Голдуотер, главный хирург госпиталя.

— Мистер Уайт, — голос Голдуотера был резким, но в нем слышалась такая же усталость. — Ночью я оперировал. Пытался ушить разрыв, остановить кровотечение. К сожалению… шансы были минимальны.

Гигиена, лучшие врачи… Я купил, черт возьми, целую больницу, чтобы спасти ее! И все бестолку…

Разговор прорвался криками. Отчаянными, надрывными. Я обернулся. Охрана держала Артура, который рвался ко мне.

— Это все из-за тебя! Ты убийца!

Позади кричащего и бьющегося в истерике парня стоял Джозайя. Негр плакал, закрывая рот рукой.

Я слышал их, но их голоса были просто частью шума, они не проникали сквозь мою «свинцовую защиту». Я повернулся обратно к Хадсону.

— Ребенок? — спросил я. Мой голос был хриплым, едва слышным.

Хадсон с облегчением выдохнул, словно я наконец-то задал правильный вопрос.

— Мальчик. Мы вытащили его в последнюю минуту. Он слаб, но жив. Хорошо, что я взял морфий. Сейчас сделаю Артуру укол.

Слово «мальчик» несло в себе ни радости, ни горечи. Просто факт. Еще одна переменная в моем новом, разрушенном уравнении.

Мы ехали в моем личном экипаже. Хадсон сел напротив, Голдуотер, этот холодный сфинкс в очках, остался на перроне, пообещав проследить за Артуром.

Дорога была грязной, мокрой, колеса шлепали по лужам. Я смотрел в окно на проплывающий Портленд — кирпичные здания, фонарные столбы, мокрые тротуары — и не видел ничего. Пытался собрать мысли и не мог.

Разрыв матки. Это не инфекция, не моя вина, что кто-то не помыл руки. Это фатум, биология, 19-й век, который я пытался перехитрить. Могло ли ее спасти кесарево сечение? Вот вопрос на миллион.

Где я ошибся?

— Мистер Уайт! — Хадсон как-будто почувствовал мое состояние — Вы сделали все, что могли. Больница стала пример для всей медицинских учреждений штата! Наши стандарты теперь используют в Вашингтоне!

— Что мне с того, если Марго мертва? — пожал плечами я

Мы вошли в госпиталь через черный ход. Морг. Я должен был увидеть ее. Обязан! Запах карболки, металличкский стол, белая простыня. Под ней Марго.

Я подошел. Хадсон осторожно откинул ткань. Она была бледной, невероятно спокойной, словно спала. Ни боли, ни страха, только неземной покой на ее прекрасном лице. Она всегда была такой, даже в моменты ссор. Я не должен был оставлять ее одну. Эта мысль была гвоздем в моей голове.

— Прости меня, — прошептал я, и это было первое человеческое слово, которое я произнес с момента прибытия.

Хадсон потянул меня за руку. Я позволил. Мы не должны были долго оставаться здесь. Просто не должны.

Мы поднялись в родильное отделение. Здесь было удивительно тихо. Я думал услышу крики детей, рожениц, но нет. Сэмюэл повел меня в отдельную комнату- там, в маленькой колыбели, завернутый в тонкое фланелевое одеяло, лежал он. Мой сын.

— Он весит меньше нормы, Итон, — объяснил Хадсон. — Но все основные функции в норме. Впрочем, пару дней надо понаблюдать, я бы не рекомендовал забирать его из госпиталя.

Я склонился над колыбелью. Маленькое сморщенное личико, головка покрытая легким пушком. Закрытые глазки. Носик. И тут же я почувствовал, как этот крошечный человек — моя плоть и кровь — пробивает ватный кокон, в котором я оказался. Его черты, несмотря на крохотность, были моими. Нос, форма подбородка.

— Похож, — я потянул дрожащую руку и коснулся его щеки. Мягкая, теплая кожа.

— Он был спасен благодаря самоотверженности Сары, — сказал Хадсон, кивнув на женщину средних лет, которая сидела в углу — Она согласилась стать кормилицей.

Я повернулся к женщине:

— Моя благодарность не будет знать границ

На вид ей было не больше двадцати пяти. У нее было лицо, на которое приятно смотреть: широкие скулы, добрые, немного усталые карие глаза, обрамленные густыми ресницами. Русые волосы, стянутые в простой пучок, выглядели аккуратно. Она была одета просто, в чистое, но застиранное платье. Сара встала, сделала книксен.

— Я сама родила две недели назад, мистер Уайт, — ее голос был тихим, словно ручей. — Тоже мальчика. Я буду кормить вашего. Доктор Хадсон мне все объяснил. Я буду заботиться о нем.

Я смотрел на нее, на ее свежее, здоровое лицо, и видел Марго. Это она должна была сейчас кормить нашего сына.

— Спасибо, Сара, — я кивнул.

Хадсон подошел ближе.

— Итон, — он коснулся моего плеча. — Как… как вы планировали его назвать?

Я поднял сына на руки. Он был легким, невесомым. Он издал крошечный писк и зашевелил губами, ища что-то. Инстинкт. Жизнь.

— Если бы родилась девочка, — мой голос был ровным, механическим, — Рози. Если бы мальчик… Джон.

Самое простое и распространенное имя, аналогом которого в русском было имя Иван.

Мы вернулись в поместье под вечер. Дом был полон людей. Слуги, соседи, портлендская элита. Начались импровизированные поминки, к которым я даже не был готов. Приехал мэр города, начальник полиции, банкиры, капитан Финнеган…

Я стоял в гостиной, принимая соболезнования, кивая, пожимая руки. Все еще внутри ватного кокона. Я отвечал односложно, слушал, как люди говорят о Божьей воле, о непостижимых путях. Чушь. Не было Божьей воли на смерть Марго. Даже вообразить это невозможно.

Постепенно все разошлись, я уже приказал слугам убирать со столов и тут объявилась она. Тетушка Элеонора. Когда я приехал в поместье, она была возле Артура, успокаивала. Но теперь…

— Я тоже считаю, это ты убил ее! — ее слова были не шепотом, а шипением гадюки, которое она произнесла, склонившись ко мне — Все узнают правду, как ты бросил ее на полгода!

Я продолжал смотреть мимо нее.

— Ты оставил ее одну, без защиты, без настоящей семьи. Ты привез сюда свое грязное золото и думал, что купишь себе новую судьбу⁈

В этот момент, когда она произносила слова «грязное золото», вата лопнула. Не просто отошла, а взорвалась с оглушительным треском, и на меня хлынул поток ледяной, обжигающей боли и невыносимой ярости. Я почувствовал себя не Итоном Уайтом, а снова Андреем Исаковым, тем, кто пережил войну, кто видел смерть своей первой жены, а теперь потерял и вторую.

Я — убийца. И она сказала это вслух.

Я схватила Элеонору за запястье. Она вскрикнула от неожиданности и боли.

— Вон, — прокричал я, но мой голос был полон такой силы, что задрожали стекла в окнах.

Я потащил ее к дверям. Элеонора пыталась вырваться, но я был в исступлении. Я не обращал внимания на ее плач, вытолкал прочь из дома:

— Ты сказала, что я убийца, — я кричал ей в лицо, забыв о манерах обо всем. — Хорошо! Ты права! Я убийца! Так зачем же такой почтенной, благородной женщине жить рядом с таким чудовищем⁈ Проваливай! Проваливай на все четыре стороны и никогда не смей возвращаться!

Ярость перехватила мне горло. Элеонора, потрясенная, смотрела на меня широко открытыми глазами. Ее напускное ханжество сменилось искренним страхом. Я захлопнул дверь, вернулся в дом.

В полной тишине. Слуги смотрели на меня квадратными глазами.

И тут я увидел Артура. Он стоял на лестнице, сжимая в руках небольшой саквояж. Он явно видел, как я вышвырнул Элеонору. Он видел, как меня сломало.

— Я тоже ухожу, Итон, — его голос был пуст, вся прежняя ярость исчезла, осталась только усталость и боль. — Ты разрушил нашу семью.

Он не попрощался. Просто повернулся и пошел вниз, а затем вышел из дома. Я не стал его останавливать. Никаких напутственных слов тоже не нашлось.

После ухода Артура, я приказал всем слугам покинуть гостиную. Сам запер все двери, сел за стол. Я не чувствовал ног, рук, я не чувствовал себя — только бесконечную пустоту. Сейчас мы ее заполним. По-русски.

Я достал бутылку отличного шотландского виски, которое привез с собой из Нью-Йорка, и не стал искать стакан. Открутил пробку и приложился к горлышку. Настоящий, чистый огонь прокатился волной прямо в желудок. Да, это то что нужно… Сжечь огнем эту «вату» внутри.

Я начал спускаться в ад.

Следующие два дня прошли как в тумане, но уже не в ватном, а в алкогольном. Я с утра и весь день. Несколько раз приходил Джозайя, пытался меня уговорить прекратить. Но бестолку. Бар в поместье был большой и я сразу забрал ключ от него. Я пил, пока не проваливался в тяжелый, короткий сон, где меня настигали глаза Марго — не упрекающие, а просто грустные.

Я искал боль, чтобы заглушить вину. Я надеялся, что алкоголь убьет меня или хотя бы включить мозг. Но он не хотел выключаться. Он, даже в пьяном состоянии, продолжал перебирать факты, просчитывать сценарии: «Если бы я не уехал», «Если бы я знал о проблеме заранее», "Если бы была отработана операция кесарева сечения'. Она вообще уже открыта? Надо выяснить… Мой разум стал моим палачом.

Иногда я чувствовал необходимость двигаться. Я шел шатаясь в конюшню, седлал Звездочку — мою верную, любимую кобылу. Та встречала меня недовольным ржанием. Но ей было не привыкать возить пьяных ковбоев.

— Поехали, старая подруга, — шептал я, едва держась в седле.

Я скакал пьяным по окрестностям, по полям и лесам, не разбирая дороги. Я гнал ее галопом, пока не начинало темнеть, пока ветер не выбивал слезы из глаз, пока легкие не горели от холодного воздуха. Я падал в грязь, вставал, снова садился и снова гнал. Я хотел, чтобы она меня сбросила, чтобы я сломал себе шею. Но Звездочка, чуя мое состояние, не сбрасывала, а слушалась меня, везла, а потом послушно возвращалась в поместье.

Я грязный и мокрый, садился за стол и снова пил. Марго была передо мной: ее смех, ее невероятно мягкие руки… Я не спас ее. Может я и правда, убийца? И я не мог убежать от этого.

Из этого липкого, зловонного ада меня вырвал Сэмюэл Хадсон.

Однажды утром я проснулся на диване в кабинете. Во рту было сухо, как в пустыне, голова раскалывалась. Я потянулся за бутылкой, но она была пуста.

В дверь постучали.

— Войдите! — прохрипел я, едва узнав свой голос.

Вошел Хадсон, а за ним, к моему полному изумлению, — Сара с Джоном на руках. Сын. Я совсем забыл о нем. Виски выжгло все из моего разума, кроме вины.

— Я не мог больше смотреть на это, Итон, — Хадсон поставил саквояж на пол. — Вы пропадаете. А ребенок… ребенок должен жить. Итон, посмотри на него.

Он подошел и осторожно, почтительно взял Джона у Сары. Мальчик, завернутый в тонкую шерстяную шаль, выглядел немного лучше. Он открыл глаза. Голубые, мои голубые глаза. Ребенок заплакал, его отдали обратно кормилице.

— Сара готова жить в поместье, — сказал Хадсон. — Итон, вы отец. Джон последнее, что осталось от Маргарет.

Ледяной ком вины и отчаяния начал таять, уступая место… обязанности. Долгу. Это было то, что я понимал, то, что всегда заставляло меня двигаться.

— Потом Маргарет надо похоронить — патологоанатом закончил свою работу, вот его заключение.

Хадсон подал мне бумаги. Я бросил их на стол, туда, где лежали телеграммы соболезнования. К удивлению, слова сочувствия прислали не только американские толстосумы, точнее их секратари, что читали некрологи в газетах, но и жители Доусона. Телеграмма от них была подписана старостой Иваном, точнее уже мэром. Скорее всего, он узнал новости от Финнегана.

Я встал. Голова закружилась, но я удержался.

— Спасибо, Сэмюэл, — я выговорил это с трудом.

— Сара, — я посмотрел на кормилицу, которая с беспокойством смотрела на меня. — Тебе здесь рады. Твоя комната будет рядом с детской. Тебе предоставят все, что нужно. И тебе, и твоему собственном ребенку, если он еще нуждается в твоем уходе. Я выделю ежемесячное содержание.

Хадсон уехал, пообещав прислать через пару дней детского врача осмотреть Джона. Я остался с сыном и Сарой. Деваться было некуда — долг выше горя. Принял душ, сбрил щетину, надел чистую рубашку.

Похороны прошли тихо, без шумихи. Артур так и не появился, зато было полно горожан, которые пришли проститься с Марго. Могильный камень установили быстро, уже через неделю.

Белый мрамор, простая, строгая надпись: МАРГАРЕТ УАЙТ. 1874–1898. ЖЕНА И МАТЬ. Никаких громких слов, никаких стихов.

В один из визитов на кладбище, я встал на колени перед могилой. Было прохладно, пахло свежей, сырой землей. Я положил на плиту букет полевых цветов, которые нашел у стены поместья. Она их любила.

— Марго, — я положил ладони на холодный камень. — Прости меня.

Слезы, которых не было, когда мне сообщили о ее смерти, полились сейчас, горячие и жгучие.

— Я не должен был оставлять тебя одну. Ни на секунду. Я думал, что могу купить безопасность, купить лучшее, перехитрить этот век… Но я просчитался. Я забыл о самом главном. О тебе.

Я сидел на земле, прислонившись к мрамору. Смерть жены в прошлой жизни, смерть Марго в этой… Я не извлек урока. Я думал, что могу контролировать судьбу.

— Я позабочусь о Джоне, Марго. Я обещаю тебе. Он вырастет сильным, умным, и никогда не узнает нужды. Я сделаю все, чтобы ему не пришлось бороться с этим миром так, как пришлось мне. Он будет в безопасности. Я никогда не совершу эту ошибку снова.

Я поднялся, вытер рукавом слезы. В этот момент, когда я стоял, готовый обернуться и уйти, чтобы начать свою новую жизнь, это случилось.

Прямо на верхний угол могильной плиты опустилась крошечная, рыжая зарянка.

Она сидела спокойно, словно статуэтка, и смотрела на меня своими черными, блестящими глазками. Затем она, словно выполняя команду, склонила голову, посмотрела на надпись на камне, а потом, громко, выдала трель — раздался чистый, радостный звук, словно крошечный колокольчик.

Я замер. Это был знак!

Жизнь продолжается.