Пилар выглядела совершенно убитой, измотанной. Красные припухшие глаза говорили о том, что она долго ревела. Я понимала, что должна успокоить бедняжку, но у меня у самой не было сил. Как только я пересекла порог своей спальни, кости будто размякли, и я буквально теряла опору. А раненая рука теперь пульсировала, как нарыв и отдавала болью в плечо и шею. Но посылать за лекарем я не хотела — никого не хочу видеть. Он оставил какие-то склянки, там должна быть нужная мазь…
Пилар раздела меня, усадила на кровать, сама опустилась на пол и принялась стаскивать с меня сапоги. И отчаянно заревела, аж руки тряслись.
— Барышня, родненькая! Вы смерти моей хотите! Ноги, как ледышки! Я же что только не передумала! Я за ворота ходила! Я к управляющему ходила, чтобы людей послали на розыски! Я же чуть сама не пошла вас искать! В такую метель!
У меня у самой защипало глаза. Единственная родная душа, которая всем сердцем за меня переживает. Я наклонилась, поцеловала Пилар в макушку и обняла:
— Прости, миленькая моя. Так вышло. Но все же обошлось. Я вернулась. Целая и невредимая. Сейчас ужинать будем. Ну! — Я утерла пальцами ее слезы, щелкнула по носу: — Ну, взбодрись! Тащи с кухни всего и побольше… если, конечно, мегера нас на хлеб и воду не посадила…
Слезы Пилар разом высохли. Она поднялась, уперла кулаки в бока:
— А, уж, это пусть только попробует, ведьма старая! Собственную невестку голодом морить? Не бывать такому. Я все, что вам причитается, зубами выдеру, уж будьте спокойны! Они там у меня попляшут!
Вот теперь я узнавала свою дорогую Пилар! Она и рыдала навзрыд, и смеялась от души. Вскидывалась, как бойцовый петушок. Если сейчас кто с ней схлестнется, точно перья полетят, и мало не покажется!
Служанка вихрем выбежала за дверь, а я в изнеможении откинулась на подушку, другую подложила под больную руку. Оставить Пилар без ответов я никак не могу. Но и правду сказать не могу — я пообещала…
Теперь я мысленно снова и снова возвращалась в тот дом. И понимала, что все время буду это делать. Снова видела перед глазами полубесчувственного человека в колодках. Его напряженное лицо с закрытыми глазами, острые черты, голубые всполохи на его коже. Вспоминала, как над губкой струился сизый дымок и таял, а дыхание незнакомца выравнивалось. Мне казалось, что он сильно страдал. И моя больная рука представлялась в сравнение с его недугом сущим пустяком. Но что это за недуг? Этот голубой свет ясно говорил о некой общности с морозным зверьем. А большой снег? Имел ли значение большой снег?
Когда я возвращалась, сгустились сумерки и яростная метель совершенно утихла. Ни снега, ни ветра. Я не видела, как выходила из хижины. Чиро протянул мне повязку и попросил завязать глаза. И я это сделала честно. Потому, что сочла недостойным обмануть их. И хотела избавить себя от соблазна запомнить дорогу. Незнакомец просил не ходить туда... Но я не хотела врать сама себе. Прекрасно понимала, что спустя какое-то время пойду снова в надежде, что он выйдет ко мне. Просто чтобы увидеть, что он здоров. И узнать, что Чиро поправился.
Меня огорчало только одно — то, что я так и не узнала его имени. У человека, который спас меня дважды, обязательно должно быть имя. Я не хотела, чтобы он оставался просто незнакомцем. А он, кажется… хотел. Впрочем, он наверняка знал, кто я, и неважно, как обстоят дела на самом деле. Жена хозяина замка, картонная герцогиня… Картонная или нет, но я считалась замужней, не имела права встречаться с чужими мужчинами. Тем более, наедине… Он может поплатиться за это жизнью. Думаю, незнакомец это понимал, и оттого мое присутствие становилось еще более нежеланным.
Пилар едва не надорвалась, неся поднос. Нагрузила столько, что одержимое возвышалось горой. Плюхнула на кровать и сдернула салфетку с видом триумфатора:
— Па-бам!
И рот тут же заполнился слюной, потому что атаковали самые аппетитные запахи. Жареный на вертеле цыпленок, грибное рагу, запеченная в хрустящем тесте телятина, булочки из белой муки, маленькие пышные блинчики, джем из брусники, тарталетки с белым кремом, целая вазочка марципанов и глазированных орешков. И даже большой свежий апельсин в яркой кожуре. Вдобавок, приличный кувшин муската с сахаром и специями.
Я едва не присвистнула, не верила своим глазам:
— Все это дала тебе кухня? Для меня?
Пилар пожала плечами:
— Я сама взяла, никого не спрашивала.
Я нахмурилась:
— И никто слова не сказал?
Та округлила глаза:
— А им всем некогда было. Там кругом такой переполох! Тварь какую-то ловят. Вся челядь по замку с палками да метлами. Все как сбесились!
— Какую тварь?
Пилар отмахнулась:
— Да какую тварь! Барышня, миленькая! Сами знаете, какая метель была. А зверье всякие вещи лучше нас чует. Вот и понабежали в тепло из подвалов. Крыс гоняют, кого еще! Там у них такой бардак! — Она заметила мою руку: — Ой, донья Лорена, бинты бы наложить. Тут лекарь мази оставил. Сейчас все сделаю. Только свечей добавлю.
Она подскочила, принесла еще подсвечников, и в комнате стало светлее. Я терпела, пока Пилар накладывала мазь и бинтовала руку. Смотрела по сторонам. Вдруг взгляд упал на напольное зеркало, которое бликовало у стены.
Я повернулась к служанке:
— А зеркало зачем достала? Я же убрать велела.
Пилар пожала плечами, покачала головой:
— Я не трогала. — Насторожилась: — Может, заходил кто, пока я к воротам ходила? — Она сузила глаза: — Опять в вещах рылись! Мерзавцы! Ох, барышня… Все просмотрю, не пропало ли чего. Ясно, как божий день — ведьма измышляла, как вам еще нагадить! Наверняка что-то сперли! Что-то ценное! Надо бы ваши драгоценности проверить.
Она не стала дожидаться приказа, сбегала за шкатулкой, разложила содержимое на одеяле. Пересчитала:
— Вроде, все на месте. Только цепочки не хватает… Той, с рубинами. Вашей любимой.
— Она на мне, — я инстинктивно провела ладонью по груди и только тогда вспомнила, что цепочку отдала.
Пилар всполошилась:
— Барышня, так нет ее! Нету!
Я сглотнула:
— Я ее потеряла. Когда в метель попала. Забыла совсем. Завязки плаща дернула вместе с цепочкой. Она в снег упала. Я не смогла найти.
Пилар сгребла драгоценности обратно в шкатулку — они ее больше не интересовали. Она села рядом и заглянула мне в лицо:
— Где же вы были, родненькая моя? Где?
Я опустила голову:
— Я метель в пещере пережидала. Ничего интересного. Там, за расщелиной. А как все закончилось — обратно вернулась. Вот и все. Просто долго сидеть пришлось.
Пилар поймала мою здоровую руку и прижалась губами:
— Слава богу, что пещера эта нашлась. Только вы уж пообещайте, миленькая, больше одной никуда не ходить. В следующий раз я только с вами. Одну больше ни за что не отпущу. Хоть режьте!
Я улыбнулась и кивнула:
— Хорошо.
Мы чудесно поужинали, выпили сладкого муската. Пилар тоже нанервничалась за этот день, вымоталась, и ее быстро сморило. Она уснула на своей кушетке раньше меня. Только проклятое зеркало так и осталось посреди комнаты. Завтра велю вынести его совсем, чтобы глаза не мозолило. Я даже не могла объяснить, почему эта вещь меня так раздражала. Но все это завтра, а сейчас — спать.
Мне снилась метель. Вой маленькой хижины. Чудился запах травяного варева. Ломило больную руку. Я мерзла под своим одеялом и одновременно обливалась потом. Я спала и не спала. Казалось, я слышала стук палок, которыми избивали Чиро. А тот корчился на алом от крови снегу и мычал, пытаясь закрыть руками лицо. А его все били и били. А свекровь стояла у ворот, смотрела и улыбалась. А я кричала: «Перестаньте! Что вы делаете?» Но меня никто не слышал…
Я открыла глаза в темноте и обнаружила, что стук палок мне вовсе не приснился. Лунного света, проникающего в полуприкрытые ставни, вполне хватило для того, чтобы различить едва очерченный силуэт Пилар. Судя по звуку, она стучала кочергой по паркету.
Я села в кровати:
— Пилар, что происходит?
— Простите, барышня, но к нам, кажется, забежала крыса. Та, что по кухне гоняли. Я сейчас ее выгоню.
Я встала с кровати:
— Как ты выгонишь, когда здесь ничего не видно. Сейчас свечу зажгу.
Та почти взвизгнула:
— Что вы, сеньора! А вдруг бросится. Вон, глазищи жуткие горят!
Я запалила свечу, взяла каминные щипцы:
— Не бросится. Ну, где она?
Пилар продолжала стучать кочергой по полу и указала пальцем в угол. Я поднесла свечу, и мы обе замерли. Я слышала, как Пилар сглотнула.
— Сеньора моя миленькая, что это?