Невеста по приказу, или Когда свекровь ведьма

Глава 2

Я остановилась у подножия лестницы, поклонилась, как могла изящнее. Но вышло скверно. Мои промокшие ноги давно замерзли и начали неметь, а губы наверняка были синими. Я и без того после долгой дороги и вынужденной прогулки выглядела не лучшим образом, а с такой грацией, и вовсе представляла собой жалкое зрелище. Цепкий взгляд этой женщины подмечал все мелочи. И очевидные, и скрытые. Никакого сомнения. Казалось, будто меня прилюдно раздевали и придирчиво рассматривали, в надежде отыскать изъян. Много изъянов… Очень… много изъянов.

Заговорить первой я не решилась — сочтут грубостью. Я должна соблюдать этикет и проявить учтивость, как к матери. И простоять на холоде ровно столько, сколько потребуется. Если в сеньоре де ла Серда есть хоть немного милосердия, она не станет держать меня на улице.

Если…

Висело многозначительное молчание. Начинало казаться, что я выгляжу настолько нелепо и неуместно, что все вокруг глубоко шокированы. Наконец, толстуха пошевелилась в своих мехах:

— Добро пожаловать в Кальдерон, мое дорогое дитя. Надеюсь, дорога не слишком утомила вас.

Я не ожидала, что у такой грузной почтенной дамы окажется настолько молодой приятный голос. Будто за нее говорил кто-то другой, спрятавшийся за спинкой кресла.

Я сцепила зубы, которые уже стучали от холода:

— Совсем немного, сеньора. Благодарю. Любая дорога утомительна. Это неизбежно.

Она мило улыбнулась и подалась вперед, придерживая маленькой изящной рукой роскошные меха у ворота:

— Прошу называть меня матушкой, дорогая, как и подобает невестке.

Я снова поклонилась:

— Я сочту это за честь, матушка.

С языка соскочило скверно, будто ободрало. Но я знала, что смогу привыкнуть. Мачеху я тоже называла матушкой. Иногда слово — это просто слово без особого смысла. Набор звуков. Тогда его произносить несложно. Значение имело лишь то, что в него вкладываешь.

— Так подойдите же, дитя мое, и примите мой материнский поцелуй.

Медлить было нельзя ни мгновения, иначе свекровь сочтет себя глубоко оскорбленной. Я придержала юбки и поднялась по ступеням на верхнюю площадку лестницы. Снова поклонилась прямо перед креслом:

— Матушка…

Та не без усилий приподнялась и чмокнула меня в лоб. И меня окатило облаком приторных духов. Я только теперь заметила, что у этой женщины были необыкновенные янтарно-медовые глаза, под стать ее богатым мехам. Дивные глаза. Какие же дивные…

— Добро пожаловать, дочь моя. — Она втиснулась обратно. — Я непременно хочу принести вам извинения за оплошность наших слуг. Все, кто доставил вам неудобства, разумеется, будут наказаны. Слуг всегда надо держать в узде — только тогда будет толк. А чуть проявишь слабину, — и выходит сплошной бардак, за который всегда краснеть господину. Ведь вы согласны?

Я кивнула:

— Разумеется. Слуги — лицо благородного дома. Оно должно быть безупречным.

Свекровь удовлетворенно закивала и даже улыбнулась, обнажая великолепные белые зубы:

— Вот и славно… Как же славно, что вы меня понимаете. Теперь я вижу, что мы найдем с вами общий язык, как нельзя лучше. Дитя мое, сейчас я непременно должна представить вам моих сыновей. Надеюсь, в каждом из них вы всегда найдете искреннее братское участие.

Я смиренно склонила голову:

— Я в этом не сомневаюсь, матушка.

Мои надежды не оправдались — она намеревалась держать меня на морозе, хоть в том не было никакой нужды. Для всех этих расшаркиваний вполне можно было зайти в дом. Она не могла не понять, что я продрогла.

Сеньора де ла Серда посмотрела на старшего:

— Леандро. Мой второй сын. Носит титул графа Аро, пожалованный его величеством. Он уже помолвлен с девицей Тельес-и-Сора. Свадьба должна состояться через год.

Леандро выступил вперед на шаг, изящно поклонился, стянув широкополую шляпу со смоляных волос, и кольнул черным наглым взглядом:

— Добро пожаловать… дорогая сестрица.

Мальчишка был высок, красив, впрочем, как и все братья. И если мой муж тоже унаследовал семейные черты, можно было надеяться, что он, хотя бы, окажется весьма недурен.

— Мануэль и Рамон. Они еще не удостоились титулов. Но все, разумеется, еще впереди.

Я только теперь заметила, что эти двое — близнецы, похожие, как две капли воды. Лет семнадцати. На хорошо очерченных подбородках у обоих пробивалась маленькая козлиная бороденка. Отец тоже носил такую. Оба поклонились, обшарили меня взглядами, потом переглянулись и без стеснения ухмыльнулись друг другу.

— Керро. Подает большие надежды в науках и хочет держать экзамен в Королевскую академию.

Этому было лет пятнадцать. И если старшие братья позволили себе пренебрежительные вольности, Керро не позволил себе ничего. Надменное отрешенное лицо, стеклянные глаза. Он будто не видел меня в упор. Казалось, ему было все равно, кто перед ним стоит: столб или живой человек. И он без какого-либо различия одинаково поклонился бы и тому и другому, если так велит мать.

— И мой самый младший сын — Эдуардо. Но мы зовем его Лало. В прошлом месяце ему исполнилось восемь. — Она повернулась к мальчику: — Поприветствуй сестрицу, дорогой.

Лало снял шляпу, обнажая буйные черные кудри, спускавшиеся на плечи локонами, сделал несколько шагов и, единственный, подошел прямо ко мне, как и следовало бы поступать, приветствуя даму.

— Добро пожаловать, сестрица. Я очень рад вашему приезду. Надеюсь, мы с вами станем добрыми друзьями.

Я постаралась улыбнуться ему:

— Я тоже очень на это надеюсь, братец.

Толстуха умилилась. Буквально расцвела, ожила, будто даже помолодела. Поманила сына, чмокнула в щеку, когда мальчик подошел:

— Ты прекрасно справился, мой дорогой. Я очень довольна. Настоящий кавалер.

А у меня замерло внутри. Кажется, младшего сына моя свекровь искренне и самозабвенно любила. Как настоящая мать. Такой взгляд не способен лгать. В конце концов… может, я поторопилась с выводами?

Она снова посмотрела на меня:

— Видите, моя дорогая, бог оказался ко мне невероятно щедр, но коварен. Шестеро прекрасных сыновей. Всем на зависть. А я всегда мечтала еще и о дочери, наследнице по женской линии. И теперь у меня появилась надежда, что я обрела ее в вашем лице.

Я опустила голову в знак почтения:

— Я смею надеяться, матушка… Постараюсь не разочаровать вас.

Я продрогла до костей. От стояния без движения мои ноги окончательно онемели, и я уже сомневалась, что смогу сделать хотя бы шаг без помощи Пилар. Почему все это так необходимо было делать на улице, не под крышей?

Повисла странная пауза, будто свекровь чего-то выжидала. Чего? Что я при всех стану спрашивать, где ее старший сын? Стану разыскивать собственного мужа, который не счел нужным встретить меня? Для этого представляла остальных пятерых, в надежде, что я умею считать? Так я не стану, потому что этим еще больше унижу себя, утвердив перед всеми, что этим задета. Я ничем не выкажу своего любопытства и буду вести себя так, словно не произошло ничего из ряда вон. Значит, мой муж появится, когда сочтет нужным. Это его дело. Если бы его, действительно, заняли неотложные дела, и это всех смутило, мне бы первым делом принесли извинения от его имени. Но этого не сделали. Он не желал меня видеть? Все может быть. Я не хотела питать напрасных иллюзий.

Вдруг где-то в стороне послышался шум. Через пару мгновений я различила стук копыт, скрип колес. Из аллеи вывернул мой экипаж, за ним показались багажные возы с вещами и приданым.

Сеньора де ла Серда просияла с видом триумфатора:

— Как чудесно! Смотрите, дитя мое, эти растяпы, наконец, сумели открыть ворота! Как чудесно! Как жаль, что это не сделали немногим раньше и доставили вам столько хлопот… А теперь ступайте, скорее, в дом. Вы наверняка продрогли — сегодня прямо пробирает морозцем! — Она поежилась в соболях, искала глазами кого-то в толпе: — Пако! Где вы?

Тут же нарисовался долговязый слуга с удивительно длинным лошадиным лицом и жиденькими локонами:

— К услугам вашей милости.

Та посмотрела на меня:

— Дитя мое, это наш управляющий — сеньор Пако. Он проводит вас в приготовленные покои. Прошу, располагайтесь и отдохните хорошенько с дороги. Сейчас вам это просто необходимо. Обо всех своих нуждах сообщайте управляющему. И прошу меня извинить, что в силу слабого здоровья не могу проводить вас лично. Сегодня я разбита с самого утра. Это такая мука. — Она приложила два пальца к виску, будто сетовала на мигрень, и ее голос скорбно треснул.

— Конечно, матушка. Желаю вам скорейшего выздоровления и благодарю за теплый прием.

Я хотела скорее уйти, чтобы больше не видеть эту женщину. Хотя бы сегодня. И сейчас я мечтала только об одном — снять проклятые башмаки, которые стали настоящими пыточными кандалами, сесть поближе к пылающему камину, выпить бокал подогретого муската. И перевести дух от всего этого кошмара.

Пилар подскочила, придержала меня под локоть. Я отчетливо различила, что у нее посинели ногти — она наверняка забыла перчатки в экипаже. Я почти не смотрела по сторонам — у меня еще будет на это предостаточно времени. Сосредоточенно следовала за управляющим, буквально считая шаги, чтобы найти в себе силы перебирать ногами. Наконец, распахнулись расписные двери, я шагнула в покои и буквально остолбенела, чувствуя, как в горле моментально образовался ком.

Здесь было стыло и пустынно. Никто не озаботился тем, чтобы разжечь камин и протопить хотя бы одну комнату. Эти покои никто не готовил. Похоже, даже не собирался, потому что я отчетливо различила на полированном столе толстый слой пыли. В них даже пахло холодной пустотой

Управляющий тут же повернулся и поклонился:

— Сеньора, прошу простить за нерасторопность. Вас ждали только завтра и еще ничего не успели подготовить. Я немедля пришлю слуг, они принесут все необходимое. Ваш багаж сейчас же доставят. Дрова принесут, не мешкая, и комнаты быстро прогреются. Здесь прекрасный камин.

Я кивнула:

— Благодарю. Прикажите, пусть поторопятся с дровами.

Пако снова согнулся в поклоне:

— Конечно, сеньора, я тотчас распоряжусь.

Он исчез так быстро, что я даже при всем желании не успела бы попросить о чем-то еще. Впрочем, я и не хотела. Я была счастлива, что он ушел, и мы с Пилар остались, наконец, наедине. Кроме нее я больше никого не хотела видеть. Да… такой прием запомнится надолго. Пожалуй, до конца жизни…

Она стиснула мою руку с такой силой, что стало больно:

— Барышня, миленькая, да что же это такое? Да где же такое видано?

Я с трудом сглотнула:

— Похоже, это только начало, Пилар…

— Нас столько времени продержали на улице, уж можно было послать слугу растопить камин! Здесь же холод собачий! А эти проклятые ворота!

Я стиснула зубы. Ворота, разумеется, были в полном порядке… Сейчас хотя бы снять башмаки и укутать ноги одеялом… а все остальное — потом.

— Найди спальню.

Да, теперь я ни мгновения не сомневалась, что все это было сделано намеренно. Унижение за унижением. Ворота, аллея, лестница, покои. Завтра к этому списку наверняка прибавится что-то еще. Потом еще… и так до бесконечности. Но в чем я была виновна перед этими людьми? И еще больше меня терзал другой вопрос: чья это была инициатива? Сеньоры де ла Серда или… моего мужа? Это было очень важно. Если второе, то, кажется, у меня в этом доме просто не было шансов.

Как и полагается, спальня оказалась в самой глубине, и сейчас меня обрадовало, что комната была совсем небольшой — ее легче будет протопить. Я села на застеленную покрывалом кровать, сама стянула башмаки и принялась растирать бесчувственные ступни. Пилар встрепенулась, кинулась ко мне, упала на колени у кровати и стала лихорадочно тереть мои ноги. Даже пыталась согреть дыханием.

— Душенька моя, сеньора, да вы же совсем ледышка!

Я отняла ногу и продолжила тереть сама.

— Снимай свои башмаки, живо! Сама промокла! Давай, — я постучала ладонью по покрывалу, — забирайся скорее. Здесь овечье одеяло.

Пилар не спорила — значит, продрогла до костей, только не признавалась. Мы сидели на кровати, обернувшись одеялом и обхватив колени. Она подскочила, услышав звуки за дверью:

— Наверное, дрова принесли.

— Забери и неси сюда. А чужие пусть не заходят. Видеть никого не хочу, даже их слуг. Наверняка одни соглядатаи. Объяви, что у меня с дороги разболелась голова.

В глазах Пилар промелькнула такая грусть, что мне захотелось плакать. Но она промолчала.

Управляющий не соврал — комната протопилась быстро. Наполнилась уютным треском огня, запахом сосновых дров, золотыми бликами. Будто ожила. Из кухни принесли еды, и мы с Пилар поели прямо на ковре у камина. И даже все вдруг показалось не так уж и плохо. Усталость, расстроенные нервы, холод, чужие люди. В конце концов, эта сеньора де ла Серда — лишь вторая мачеха. Я научилась выносить одну — отменно вздорную женщину, — как-нибудь разберусь и с другой. Главное — не торопиться и постараться совершить как можно меньше ошибок.

Пилар молчала, сосредоточенно глядя в огонь. Но я ее слишком хорошо знала, чтобы не понять, что она мучительно хочет что-то спросить. Наконец, она не выдержала:

— Барышня, почему герцог не встретил вас?

Я лишь выдохнула, покачала головой:

— Кто знает? Ты же видишь, как нам здесь рады. Свекровь издевается, братья не скрывают пренебрежения. Супруг знать не желает.

— Но ведь он вас даже не видел. Даже не знает, какая вы красавица. Да любой такую на руках бы носил!

Я отмахнулась:

— Скажешь, тоже. Разве это имеет значение?

— А что имеет?

— Что меня навязали против воли. Но, думаю, даже это не главное.

Пилар сморщила нос:

— А что еще?

Я горько усмехнулась:

— Ну что ты, как глупенькая. Сама все знаешь. Я незаконнорожденная. И всем это известно. Наверняка они сочли себя оскорбленными.

— Какая же вы незаконнорожденная? Когда и отец родной вас признал, и бумаги все выправлены честь честью. Самая, что ни на есть, законная. Никакой разницы.

Я покачала головой:

— Нет, душечка моя, — очень большая разница. Потому нас с сестрицей Финеей и равнять нельзя. Мне от такого пятна за всю жизнь не отмыться.

— Тогда и брали бы донью Финею. И над ней тут издевались. Ох.. я бы глянула одним глазочком, какой тарарам бы тут стоял! И суток бы не прошло, как она все это семейство бы начисто извела! Сущая ведьма!

Я даже рассмеялась:

— Сама знаешь, что глупости. Нрав у сестрицы скверный, но вот колдовских талантов ни крупицы. Хоть она и любит слуг сказками пугать. От матери к дочери — никак иначе. А у ее матушки из колдовства только дурной нрав и гадкий язык. Вот и все наследство. И донью Финею никто бы не отдал.

— Зато вы в сто раз красивее! Куда там донье Финее? Она же вся в маменьку! А вы… — Пилар, вдруг, замялась, не зная, что сказать.

Я улыбнулась:

— Наверное, и я в маменьку, раз на отца совсем не похожа.

Теперь мы обе молчали. Она понимала, что для меня это была болезненная тема. Единственное, что я знала о своей матери — имя, которое значилось в бумагах, подтверждающих мое происхождение. Старая нянька когда-то понарассказывала кое-что, но я не знала, сколько в этих словах правды. И та все время переиначивала. То говорила, что любовь случилась. А в другой раз — что отец благородную девицу обесчестил. Но в одном всегда сходилась: что после моего рождения мама заявила на отца самому королю и потребовала признать дочь. А потом на себя руки наложила. Отец никогда об этом не говорил. Я, девчонкой, иногда задавала вопросы, но он лишь кричал и выставлял меня вон.

Я откусила пирожок с тыквой:

— Миленькая, как думаешь, какой он?

Пилар насторожилась:

— Кто?

— Герцог.

Она посерьезнела:

— Снаружи или нутром?

Я пожала плечами.

Пилар закатила глаза и сделала забавную гримасу.

— Братья — господа видные, ничего не попишешь… Лишь бы телесами в маменьку не пошел… больно знатные телеса.

Мы какое-то время пристально смотрели друг на друга, и вдруг расхохотались до слез. Хотя ничего смешного, по сути, и не было. Пилар еще как могла оказаться правой. Но сейчас это не имело никакого значения. Мы просто смеялись, будто отбросили все заботы.

Вдруг Пилар подскочила, как ошпаренная, присела в поклоне и, тут же, неистово залилась краской. Я проследила ее взгляд и с ужасом увидела стоящую в дверях свекровь. Кажется, она все слышала…