В Россию с любовью

Глава 9 Символ вечности

Глава 9. Символ вечности

— А мы в прошлом или будущем? — спросила Алиса.

— Мы в #опе, — ответил Кролик.

— А #опа — это настоящее или будущее? — спросила Алиса.

— А #опа у нас — символ вечности!

(из Интернета)

Не срослось. Видно, в другой раз. Что другой раз будет скоро — не сомневался.

Так или иначе, первое, что я помню после случившегося, была Боль. Не так, БОЛЬ!!! Болело всё — слабо сказано, но больше всего пылало лицо, из которого бригада из четырёх человек, безбожно светя в лицо ярким светом, пинцетом удаляла щепки и разную гадость. Откуда знаю? Они сами об этом говорили.

— Терпи-терпи, царевич! — успокаивал знакомый голос Несмешного Людмилыча. Да бога ради, пусть будет несмешной — мне не жалко. Я смеяться как-то и не собираюсь. — Нельзя тебе общий наркоз. Под местным работаем. Говори, вот так чувствуешь?

Да #лядь, конечно чувствую! Какого #ера тут делаете? Убейте сразу — и дело с концом! Там Саня уже заждался. Стоит, морда наглая, смотрит на меня, ухмыляется. А ведь вначале я стоял и ухмылялся с него, с видом превосходства, когда пытался его уговорить вернуться, а он ни в какую. Теперь его очередь смеяться.

А с другой стороны, я жив. Реально жив! А значит готов к бою. «Сбит с ног — сражайся на коленях, идти не можешь — лежа наступай»(1), как сказал дядя Вася, но не сам, а устами прапорщика Прохоренко, который любил их цитировать перед нами, слонами (2). И там же: «Сесть в седло — достаточно и задницы, а чтоб удержаться в седле, нужна еще и голова, головой работаем, салаги! Головой! Этим десантник отличается от мабуты колхозной». Палсаныч, помню! В другом мире, но тебя, гниду, и тут помню! Хотя зла не держу — ни на что зла не держу, я добрый. Да, я не Саша. И уже то, что не сдался там, откуда ушёл он, означает, что будет сложнее, но шансы есть. Если включить голову и подумать, как именно лучше всего выполнить приказ. Ну, и наконец, главный перл, за что Палсанычу можно простить всё: «Не становись на пути десантника — ты рискуешь стать загадкой для хирурга». Я не сдохну, нет! Не так просто. А после эта тварь магическая пожалеет, что родилась на свет.

(1)Василий Филиппович Маргелов, основатель ВДВ как рода войск, ласково прозванных самими десантниками: «Войска Дяди Васи»

(2) СЛОН — «солдат, любящий офигенные нагрузки» — салага, новобранец ВДВ

— Тепри-терпи! Ещё штук пять вытащим, и будет легче…

— Осколки? — спросил я, продираясь голосом сквозь туман.

— Да. Деревяшки. Щепки. Да и гравием посекло. Если б не это, давно б в палате валялся, а так… А наркоз тебе не нужен. Зачем наркоз, одни порезы да ушибы, ничего серьёзного. А так если что почувствуешь — успеем вмешаться. Если б не эта шрапнель, тудыть её и сюдыть… Как же тебя угораздило, Саша⁈ Вот только ж только с тобой расстались, думал всё, жить тебе долго и счастливо. А ты, видать, совсем по старику соскучился, не живётся тебе мирно. Не ёрзай! Знаю, неприятно. Но если сейчас дёрнуть или запустить — шрамы останутся. Будешь с исполосованной мордой ходить, и Ксения Карловна ничего не сделает. Всё будет хорошо, Саш, спасём мы тебе лицо. И Ксения поможет. Сейчас, эту дурёху в соседней палате спасёт, и за тебя возьмёмся. А нет — другую, повзрослее целительницу найдём. Правда таких сильных, как твоя сестра, Саш, найти трудно, их на всю Россию-то… Но ничего, мы справимся. Главное не сдаваться. И не дёргаться сейчас, чтоб под нож не попасть и хуже не сделать…

Поликарп Людмилыч что-то бормотал и бормотал, успокаивая интонацией, но я и не думал напрягаться. Он скорее себя успокаивал — ибо мой косяк — для него попадос по самые гланды. Я все его слова воспринимал фоном, как будто нахожусь не в этом теле, а рядом стою и прислушиваюсь: как там у этого поца мелкого дела? Главное, что отметил — я всё-таки выжил. Женька ударила не в меня. В последний момент как будто очнулась, испугалась и шандарахнула в пол рядышком. А там валялся стол, стулья (всё — деревянное, элитных древесных пород, царская столовая, не для бомжей), осколки битой посуды — которые наверняка меня и посекли, а также, наверняка, паркет разлетелся, как и бетонное крошево заливки и плиты, что были под ним. Эта штука не была объёмного действия, точечная — всё-таки подсознательно кастовалась для убийства, а не массового поражения. Только поэтому я жив, ибо моща, вложенная в фигуру, могла располовинить терминатора… Ну, одного сверкающего хромовым блеском металлического урода из черепа и костей с красными глазами-диодами. А так вся эта мощь въелась проникающим в узкую ограниченную зону рядом со мной, пронзила её, создавая маленькую, но глубокую воронку. И поскольку бетонная плита перекрытия дворца оказалась всё же крепче, чем остов Т-800, то, не пробив плиту насквозь, лишняя энергия подалась в стороны в виде пусть и плохонькой в масштабах вложенной мощи, но достаточной для лежащего рядом меня взрывной волны. В общем, волна вверх пошла, там наверняка половина потолка обрушилась, но мне и остаточного хватило. «А снарядом стодвадцатки бы убило на#рен!» — промелькнула мысль, и эта мысль радовала — маги не всемогущи.

— А Женя, она… — пробормотал я, но врач услышал.

— В соседней операционной. Или в палате — не знаю, мне некогда проверить. Не волнуйся, мы сделаем всё, чтобы спасти ногу. Чтобы она могла ходить, не хромала. Там Ксения, она очень сильная целительница, должна справиться. Неопытная, но очень сильная!

«Потому, что если она не справится — не справится никто» — читалось в его голосе подтекстом, и не сказал бы, чтобы меня эта мысль радовала. Отнюдь, мне было по-человечески даже жаль соплюху. Сила есть — можно и без ума прожить, это про таких, как она. Хромать всю жизнь? Не ставил я такую цель. В момент удара — возможно, тогда злой был, много чего хотел. Готов был кромсать и убивать. Но сейчас, когда остыл… Да к чёрту, нельзя так! Она меня резала фигурами, избивала ногами, но не калечила. Как говориться в анекдоте про Змея Горыныча: «Драться — так драться, зачем в жопу кричать?» А теперь, когда светит реальное искалечивание молодой особы в восемнадцатилетнем возрасте… М-да.

Ксюша. Наша семейная палочка-выручалочка. А что б было, если бы она обладала другим даром? Или её бы вовсе не было, а, скажем, царица родила бы всего четверых и остановилась?

Правильный ответ: «ничего». Я не смог бы вернуться. Это она удержала меня (Сашу) первое мгновение, дав возможность Маше зацепить и не уйти за грань. Да, там нехорошая петрушка произошла с подменой, но Маша тут не при чём, и тем более Ксюша. Просто принц, их брат, смалодушничал и сдался. А жизнь так устроена, что за любое решение надо платить. Так что пусть на меня смотрят волками, пусть считают чужим, демоном, убийцей их брата — кем угодно, но это теперь моё тело! Моё по праву! Ибо его владелец САМ мне его отдал, добровольно, никто его не принуждал. Теперь я — царевич Александр Годунов, и больше никаких «я» и претензий на то, что «морда ненашенская». Теперь — нашенская, я плоть от плоти этого мира, его часть, я рождён и вырос в нём. И, несмотря на потерю памяти, меня тут знают и помнят, некоторые даже относятся с теплотой. Ещё я понял важную вещь — я никогда не вспомню себя до того, как. Кем был «я». Кто та девочка, которой читал книжку, сидя на полу, когда она через плечо разглядывала картинки. Кто был тот человек, что шёл рядом со мной, когда джип проехал на красный. Прапорщика Прохоренко вспомнить могу, но лишь обрывочно, без применительно себя в общении с ним, ибо — подсказка, а подсказок не будет. Мне нельзя знать это — просто нельзя! Запрет от Мироздания! Косвенные воспоминания… С ними сложно, но объективно так сложились обстоятельства — меня не планировали никуда запихивать, как и Сашу высшие силы не планировали отпускать. Я свой земной путь прошёл и двигался туда, куда должен был двигаться после него, а он свой нет, и должен был вернуться. И то, что мы, два дурака, сотворили, и вызвало вот такой диссонанс со смещением воспоминаний. Но даже так базовые законы незыблемы, и память «я» вернётся только когда побегу догонять Сашу, пройдя этот круг, что будет судя по оптимизму Людмилыча не завтра.

Так что я могу смело говорить Ромодановской всё, что вздумается — «засветиться» не выйдет. Хоть гипноз, хоть понос — не вытащит она из меня самое важное. А вот чужой багаж знаний может быть полезен. Да, это багаж другого мира, где нет магов, где женщины равны мужчинам (с поправкой на физиологию и чуть разную психологию), где есть ядерные ракеты и оружие массового поражения (отсутствующие здесь), но нет одарённых, пробивающих силой фигуры межэтажное перекрытие. Там — махровый капитализм с его человеконенавистническим нутром, нищетой миллионов на фоне показной роскоши избранных, здесь — махровый же феодализм, где царица — просто самый большой и крутой феодал, а армию, когда требуется, собирает, объявляя мобилизацию поместного ополчения. Там — равенство полов, здесь — женский шовинизм, основанный на тотальном преобладании и подавлении девками мужиков своими способностями. Но и там и там живут совершенно одинаковые двуногие твари со всеми их комплексами, проблемами и тараканами в голове. И эти комплексы и тараканы ну вот вообще ни разу не различаются, как бы ни были отличны миры! А значит — прорвёмся.

Очнулся я в полутёмной палате. Лицо горело — не то слово! Но предусмотрительно его замотали, чтобы я не раздраконил его руками, которыми тут же полез почесать — чесалось — жуть!

— Принц очнулся! — Голос в стороне, сбоку, видно, сестричка рядом дежурила. В смысле, медицинская сестричка, от родных меня сейчас стошнит, по крайней мере от некоторых. Этот дежуривший кто-то выскочил из палаты (а я был в палате — узнаю это место, совсем недавно тут отдыхал, ещё запах не выветрился), и через время раздался топот нескольких комплектов бегущих ног, и в палату ворвались люди. Сколько — не знаю, несколько.

— Царевич? Всё в порядке? Как ты? — Голос Людмилыча.

— Зашибись! — честно признался я. — Жить хочется.

— Это здорово, что жить хочется, — с облегчением вздохнул он. — Саш, не надо трогать руками лицо, пожалуйста. Мы сделали всё возможное, но мы не господь бог. Я и так молюсь, чтобы шрамов осталось не слишком много, а ещё твои родные заказали службу, что осколками чудом не посекло глаза. Это действительно великое чудо, Александр. — Врач сел рядом и взял меня за руку, и я почувствовал, как он дрожит. Не по себе старикану. — Как ты нас напугал, Саш!

Ага, за то, что не откачали, им бы от государыни по первое число влетело! Да-да, синяк его вспомнился под глазом. И в первую очередь ему, как лейб-медику, или как там он у нас зовётся на посконном? А ещё рядом Женька, которая, возможно, будет хромать. Которая бы, получается, меня грохнула, выпусти фигуру за секунду до того, как это сделала. Родного брата. Представляете эмоциональное состоянии Ирины Борисовны в этот момент? А теперь вспомним её горячий характер (фингал доктора) и ментальный пресс, которым она давит, будто к полу прижимает? Я б тоже так дрожал на его месте. И ещё не так бы дрожал!

— Что с Женькой? — первым делом спросил я.

Он выдохнул с облегчением — если спрашиваю такое, значит в адеквате, на самом деле пришёл в себя.

— Мы сделали всё возможное. Теперь дело за целителями. Сейчас их там трое, но все трое сказали, что то, что сделала ваша сестра Ксения… У них у троих так не получится.

— А что она сделала?

— Она очень перепугалась. И за тебя. Саш, и за Женю. Плакала. А целители это не совсем обычные люди, у них дар чуть по-иному работает. Чем больше человек накачан эмоциями, тем больше и лучше может сделать на ниве своего дара. Я мужчина, мне сложно судить, говорю лишь то, что способен запротоколировать. Но во время страха за кого-то целители могут сделать такое, что выше их уровня. Я думаю… Надеюсь, что с Евгенией будет всё в порядке. Как и с тобой.

Он помолчал, вздохнул и покачал головой.

— Тебя она тоже лечила. Спасла буквально. Нет, ты бы выжил. Но ты не представляешь, в какую кашу превратилось твоё лицо! Мы выковыривали осколки и щепки несколько часов. Но мы лишь врачуем, лечат — они. И бог.

— Вы религиозный человек, Поликарп Людмилович, — заметил я, пытаясь растянуть губы в улыбке, но губы резко от этого разболелись.

— Я врач, Саша. — Что-то доктор разоткровенничался, и мне это нравилось. Он не проходной картонный персонаж, а живой человек, и это здорово. По его знаку все, кто находился в палате, вышли, и можно было говорить «без галстуков». Ему после пережитого так легче… Да и мне, если честно, тоже. — Я врач. И как у любого врача, за моей спиной собственное кладбище. Там есть те, кто не должен был на нём оказаться. Вот никак! Ибо мы их вытаскивали с того света, давали второй шанс, а они всё равно ушли. Но там нет и тех, на кого мы уже мысленно махнули рукой. Они не должны были спастись, понимаешь? Ни по каким законам — ни биологии, ни логики. Но они выкарабкивались, назло всем, назло миру. Да, я религиозный, Александр, и когда сталкиваюсь с чем-то непонятным, на грани, честно говорю пациентам и родственникам: вам поможет только молитва. Не я бездарный, просто… Мы всего лишь врачующем, а не лечим.

— Поликарп Людмилович, может водочки? — предложил я. И идея на самом деле здравая, что надо. Но жаль, что прозвучала из уст четырнадцатилетнего юнца.

— Мал ты ещё, Александр. — Реакция. Бурная. Доктор, наконец, спохватился, с кем беседует. Царевич — не простой смертный, он может в беседе за ужином рассказать что-то человеку, до которого простой смертный ни в жизнь не докричится, перед которым он сам, светило науки, на задних лапках ходит.

— Да ладно! Вам — сам бог велел, вы огромное дело сделали, — попытался сохранить доверие я. — Скольких ваших сотрудниц вы, лично вы, сегодня спасли от гнева матушки, не дав окочуриться этой тушке снова? — Судя по его изменившемуся лицу, я попал в точку. Царица и беспредел могла устроить. И его ненароком прикончить, и его подчинённых. Нет, она б потом даже раскаялась, что не права была, и свечку бы за упокой поставила… Ну, вы поняли, да? Ох уж это волшебное слово «потом»! — А мне в качестве анестетика, — продолжил я. — Морда болит, чешется, капец! Так бы взял и расцарапал! Адъ адский! Может по сто? Да или по пятьдесят? Мне можно через трубочку.

— Она противная. Сможешь? — усмехнулся он.

— Ну, если через неё же дадите рассольчиком запить… А лучше соком томатным… С солью! Да, томатный сок с солью даже лучше зайдёт.

— Александр, да ты полон сюрпризов! — Доктор захохотал. Это был нервный смех, так из него выходило навалившееся напряжение.

— Ага. Знаете как в том анекдоте: «Месье знает толк в извращениях»?

— Нет, расскажи.

— Короче, Париж. Элитный бордель с видом на Эйфелеву башню. Заходит в него голодный уставший турист, перепутавший вывески и считающий, что это ресторан…

Когда я закончил, хохот стоял на весь этаж. Смеялись мы оба, до слёз. Он — потому, что анекдот смешной, я — за компанию, и плевать на то, что губы очень протестовали этому. Чего б не поддержать хорошего человека?

— Александр, разреши вопрос. Всё понял, кроме одного. Что такое Эйфелева башня?

Водки он мне так и не дал. Бука пакостная! Душа чернильная! «Не положено», бл#дь! Но я так зачётно ныл (оказывается я это умею, есть плюсы в том, чтобы возрождаться в теле истерички) что мне в итоге вкололи какую-то дрянь, от которой вырубился глубоким сном без сновидений.

Проснулся уже утром. Ещё тёплое, но уже не жаркое солнышко конца августа весело светило в окошко, даря радость и поднимая настроение. В палате я был не один — возможно поэтому и проснулся. Открыл глаза. М-да.

— Доброе утро, женщина, — стараясь быть предельно сухим, но вежливым, произнёс я.

— Женщина? — усмехнулась посетительница, сидящая на стуле рядом, в белом халате, внимательно разглядывая из под прищура вашего покорного слугу. — Вот так ты о маме?

— Моя мама меня любит. А вы — женщина, — с показной обидой возразил я. Понравилось играть истеричку, почему б не войти в образ капризного нытика?

Она несколько долгих секунд обдумывала эти слова, затем спросила:

— И чем же я, в отличие от твоей мамы, заслужила такую немилость?

— Откуда мне знать. — Я пожал плечами. Почувствовал боль — оказывается, тело тоже болело. Просто из-за щекотки и желания расчесать к едрёным пням морду лица я её не чувствовал. Но она есть.

— Мама — это женщина, которое любит своё дитя. — А сейчас я, кажется, даже был искренен. — Даже если оно не оправдало возложенных надежд. Даже у преступников все тоскливые песни — о маме, которая их любит и ждёт несмотря на то, что они оступились и сидят в тюрьме. Мать не боится трудностей и не бросает ребёнка, какой бы трешак вокруг не творился. А вы, женщина, хотите меня прикончить, и ограждает вас от этого только то, что шум поднимется на всю страну — я в этой стране на слишком заметной ступеньке стою. Даже на две страны — испанки могут предъявить, и союз с ними окажется под угрозой, со всеми импортами кукурузы, поставками промышленной продукции, мангами-гуавами и военной базой в Гуантанамо.

— Всё сказал? — посуровел голос Ирины Борисовны, а это была, конечно, она, и меня придавило ментальным прессом. Но на сей раз мне было поровну — не то, что я его не почувствовал, но он не доставил сколько-то ощутимого дискомфорта. Прижало — и прижало, катись оно конём.

— Всё.

— И почему ты, сын, обвиняешь меня? Которой не было в городе, когда вы подрались с сестрой? Подрались из-за того, что ты распустил язык и не соизволил извиниться?

— Когда тебя ставят на колени и заставляют унижаться, это называется «извиниться»? Буду знать, женщина. Что же до того, что вас не было в городе — Ирина Борисовна, давайте начистоту. Мы оба знаем, что некая представительница нашей семьи своими куриными мозгами просто не додумается до того, чтобы провернуть такой финт. Вы надавили на неё, заставили. Что вздрагиваете? Да это на поверхности лежит! Такая тупая курица, как Женя, никогда подобное не выдумает! И тем более хреноватисто у неё строить из себя ведьму-шовинистку. Она может намылить мне морду, двинуть чем-то, стукнуть, запустить в меня несильную фигуру — чтоб прочувствовал. Но ставить на колени и унижать — это точно не её. Что, Оля отказалась, да? И на неё давить не вышло — наследница? А Ксюша — слишком мелкая? А Машу о таком даже просить бесполезно? Потому ты, государыня, овечку Женю так некрасиво подставила? Мою родную сестру, вообще-то! Так за что же мне вас, женщина, мамой называть? Вы не только мне, вы и для Жени… Ей тоже есть что вам предъявить!

— Господи, как же с тобой сложно! — тяжко вздохнула государыня, поднялась и зашагала туда-сюда по палате. Стильная чика! Весьма и весьма. Деловой брючный костюм светло-коричневой расцветки, уложенные волосы… «Бизнес-леди» — сказал бы «я», если б я его спросил. Вообще я не уделял этому много внимания, ибо сам три месяца находился в диссонансе — две памяти, два жизненного опыта наложились одновременно. Но сейчас, словно протрезвев и разложив воспоминания по полочкам, или наоборот, слив их в один монолит, могу судить. Тут не такая мода, как в мире «я». И главное различие — никто не носит коротких юбок. Основной гардероб — платья. С подолом в пол. Со стен кремля разглядывал гуляющих — там встречал ещё сарафаны. И… Брюки, штаны и прочую одежду, что относят к мужской. Чуть ли не половина дам так ходят. Наверное, удобнее? Они ведь вынуждены были почти все мужские профессии на себя взвалить, «омужичели». Собственно женственных женщин в понимании «я» тут не так и много. Хотя казалось бы, у них должна быть бешеная конкуренция перед оставшимися мужчинами, нужно словно Альтаир сверкать декольте и стройными ножками… Но получилось наоборот, никаких голых ножек вообще, правда, с декольте получше. Почему так?

Может потому, что мужчин СЛИШКОМ мало? И нет смысла щеголять в жёстком мини — те, кто смотрят на твои стройные бритые ножки в основном имеют свои такие же не хуже? А мужчинки всё равно выбор не совсем сами делают, так что тем более нет смысла мёрзнуть? Чёрт знает, но чем не версия?

Царица открыла окно (сама заморочилась, слуг не стала звать. Выглянула. Вдохнула грудью. Лучше этого не делать — баш с Нелинной хоть и притушен наличием перед нею высокой стены, но всё равно чувствовался. Однако несмотря ни на что, воздух свежий, утрешний (ближе к обеду), ляпота. Но окно, через которое могут подслушать — нехорошо, и она его с сожалением закрыла. Вернулась, села назад на стул.

— Саш, — произнесла она, — Ты всё неправильно понимаешь. Я — мать. И люблю тебя. И отношусь как к сыну. Но раз ты такой умненький, что можешь расколоть глупую сестру, пойди дальше? Поставь себя на моё место? Ты возвращаешься с того света. С ТОГО СВЕТА, не спорь! — надавила она, но меня вновь не взял её ментальный пресс. — И в тебе живёт кто-то, другой человек. Который не по-нашему изъясняется, знает то, чего не мог знать ты. У тебя поменялись взгляды на жизнь, и что самое удивительное, за три месяца ты, капризный избалованный ребёнок, не устроил ни одной истерики! Кто как, а Оля мне жаловалась, что она в шоке и полном раздрае, так как больше всего ты именно её своими капризами тиранил. Как старшую. Скажи, что мне думать, учитывая, как ты правильно сказал, что ты обещан испанкам в качестве их будущего короля? КОРОЛЯ, Саш! — повысила она голос. — Будешь равен мне! И Оле, когда она меня сменит. И сомневаюсь, что ты выберешь себе путь как у твоего отца и будешь сидеть в тени супруги. И не надо кривиться, а я вижу, что ты кривишься, несмотря на повязку на лице. Изабелла не вечная, особенно учитывая их постоянные интриги — Кармен не просто так живёт на Кубе, подальше от мадридского гадюшника. А после, как Кармен взойдёт на трон, ты станешь активным супругом активной же королевы, а она очень подающая надежды девочка. Скажи, что мне делать в этой ситуации с учётом, что нельзя рисковать? Слишком многое на кону?

— Потому ты сдёрнула Ольгу, чтобы она пасла меня, как пастух овец? — хмыкнул я.

— Да. Это сложно, у неё работы в приказе — непочатый край. Одна разгулявшаяся маньячка чего стоит — до сих пор не поймали! И контрабанда мужчин, которых освободили буквально за пару суток до покушения на тебя. Я не дёргаю её на текучку — помощники справляются, но она ведёт персональные глобальные проекты, без которых государству придётся туго. И я кидаю её «пасти», как ты выразился, тебя, потому, что только родная сестра может сделать всё правильно. Никто из моих людей не справится — не потянут уровень, даже самые умные и доверенные. Я иду на это, Саш! И не зря — Ольга выясняет просто прорву подробностей! Ты совершенно точно знаешь много, чего не знал мой Саша, которого я нянчила с пелёнок, которого родила в этой самой клинике, — окинула она рукой вокруг.

— Спросить у меня? Нет? — нахмурился я.

— Чтобы спрашивать, надо понять, как подойти. Повторю, Саш, царица не может ошибаться. Одна ошибка — и я тебя потеряю. И всё, что на тебя завязано. Если ты в тебе остался, конечно.

— Потому Ромодановская? — понял я.

— Не только она. Я не должна этого говорить, но скажу. Матушка Елена запретила считать тебя дьяволом.

— Матриарх? — Я снова нахмурился, хорошо, что из-за повязок этого не видно.

— Да. Как выйдешь отсюда — сходи к ней. Поговорите. Тебе полезно будет, да и ей… Она взяла на себя эту ответственность — пусть и несёт крест дальше. Так что Лена запретила считать тебя демоном, что вселился в моего Сашу. Но то, что ты не совсем он — это факт. Потому да, Ромодановская. Она — врач, специалист, в отличие от всех нас. Если не она — то никто. И я вижу, чтобы ты не говорил, что это не так, что ты не скрываешь своей сути и, как сказал ей, «сотрудничаешь с администрацией». Я готова выпустить тебя, я готова дать тебе карманных денег, я не против твоих встреч с теми писюхами-виолончелистками… И вообще Женя организует приём в честь твоего выздоровления, если ты забыл. Но я должна понимать, кто ты, и какая от тебя угроза.

— Но зачем вот так? Ставить на колени, притворяясь ведьмой? — вскричал я.

— Прощупать, — усмехнулась она. — Эмоции. Стресс. В стрессовой ситуации человек становится сам собой — он не способен юлить и притворяться. Правда, довести его до этого надо суметь, дано не каждому. Ольга отказалась наотрез — сказала, не потянет. Но Евгения — импульсивная, и повоспитывать тебя ей никогда было не лень. Но, чтобы ты не злился на неё — и она была против. Отказывалась, и долго.

— Долго? — снова нахмурился я.

— Да. Это не вчера задумано. Но, видно, вчера ты чем-то её задел, вот она и сорвалась. И всё же, я восстановила примерную картину по их с Машей рассказам и показаниям слуг, Женя не пыталась причинить тебе фатальный вред. Унижала, несильно била, но больше выводила тебя. Доводила. Будешь с этим спорить?

— Нет, — замотал я головой, снова ощущая боль в теле. — Всё так. Я зол, хочу наговорить на неё гадостей, но так и было. Хотела бы — и причинила, и доставила, и в конце убила бы.

— Вот! Рада, что ты объективен. Так что не злись на неё, и не обижайся. Тем более, ты в долгу не остался — есть вероятность, что она до конца жизни будет хромать. Сейчас ею занимаются целители, но получится ли у них — тот вопрос.

— Как она? Духом не падает? — Поймал себя на мысли, что искренне за сестру переживаю.

— Нет. Говорит, сама виновата. Не надо было соглашаться на моё задание. Она с дуру, на эмоциях, сделала это, взяла грех на душу, вот господь её и покарал. Саш, пожалуйста, как встанешь — поговори с нею. Успокой. Скажи, что не злишься. Я же вижу, ты злишься на меня — вот меня и вини! Она не при чём. Она хоть и язва, и импульсивная, но тебя, шалопая, любит, и всегда любила.

— А если я не я? — сделал я пробный прострел.

Царица нахмурилась, помолчала, но ответила.

— Знаешь, мне кажется, им уже наплевать. Машка с самого начала тебя приняла, а ко вчерашнему дню почти сдалась и Женя. Даже если ты и вселился, то Лена права, ты совершенно точно не демон. Да, не совсем наш Саша, но они тебя приняли. А о Ксюше вообще молчу — она вчера заявила, что не хочет читать сказки — они «не такие». Хочет про Элли. И про какого-то… Как его… Бу… Бе… Бо… Что-то там…

— Буратино?

— Да. Про деревянного мальчика. Ты обещал, но не рассказал.

Я расплылся в улыбке, от чего лицо заболело сильнее — губы у меня всё же достаточно серьёзно пострадали. Не надо улыбаться.

— Вчера она нас лечила. Когда успела такое заявить?

— Позавчера, — поправила царица. — Ты спал сутки — доктора тебя «отключили».

Прикольненько.

— Хорошо. С ними понятно. А как ты решила ко мне относиться? — задал я прямой провокационный вопрос. — Кто я для тебя?

Она пожала плечами.

— Я пока не знаю, Саш. Ещё не поняла. Давай не будем спешить? Как только поговоришь с матриархом, я выпущу тебя из кремля, только при условии, что будешь себя хорошо вести и слушаться, разумеется. А там посмотрим, что будет дальше.

— Дорога в тысячу ли начинается с первого шага, — усмехнулся я, понимая, что она права.

Она нахмурилась:

— Это откуда?

— Конфуций! — снова улыбнулся, и снова взвыл от этого я.

— Саша не учил Конфуция. — А вот царица улыбнулась. — Но ты хорошо сказал, правильно. Давай начнём, а там увидим. — Она встала и двинулась к выходу.

Ну, хоть так! Могло быть и хуже.