В Россию с любовью

Глава 8 …И сильно плачут

Глава 8.…И сильно плачут

— Дорогая, пожалей меня.

— Ты жалок!

(Из Интернета)

Оля, после того, как выполнила миссию по наблюдению за проблемным братишкой, вернулась к работе — у неё куча дел в разбойном приказе. А батя вроде как после завтрака свалил в Женеву, на какую-то конференцию по линии художественных искусств. Он же у нас активист, и как доходит до «свалить в Европу» — только успевай с дороги убираться. Так что за обедом встретились только мы, три одиночества — Маша, я и Женя. И Женя была не в духе.

— Что-то случилось? — спросил я, когда она не ответила на несколько невинных (в масштабах общения с нею) подколок. Ковыряла вилкой в тарелке и не реагировала на то, за что обычно пускала в меня лёгкий огненный шарик.

— У неё трагическая любовь!.. — сдала сестру Машка, картинно закатив глаза к небу и подняв тональность до возвышенно-печальной.

— Да? — Я оживился. — И кто же этот несчастный, которому так не повезло вляпаться? Как зовут, из какого рода?

— НесчастНЫЙ? — не поняла Маша и недоумённо округлила глаза.

— Да. Нет? — я понял, что чего-то не понял.

— Нет, — покачала она головой. — Это Аня Голицына. Дочка мужа главы клана, единственного мужчины в правительстве.

— Который глава посольского приказа? — Кое что ко мне за три месяца просочилось.

— Ага. А ты что, про неё ничего не знаешь?

Я пожал плечами.

— С момента как открыл глаза — не поинтересовался, кто у средней сестрёнки в любовницах. А что знал до этого…

Кивок — понятно. «Прощён».

— И всё же, царевна. Умница-красавица! И опустилась до розовой любви? — подколол я Женю, с издевкой, ибо реально было противно. Как-то гадко, склизко. Некая часть «я» при словах о «розовой любви» прокручивала перед глазами картинки делающих друг с другом всякое рисованных девочек с огромными голубыми глазами в жёстком мини и в сетчатых чулках на подвязках, в чём уж где, но здесь точно не ходят. Но другая часть сознания этого же «я» подсказывала, что это фигня всё. Настоящие лесби — страшные бабищи, злые, как черти, неуравновешенные, сдвинутые по фазе, с мощным брутальным телосложением и частенько короткой стрижкой, с которыми лучше дел не иметь от слова «совсем». Ничего красивого, да и… Воротит при одной мысли.

— Много ты понимаешь, мелкий! — фыркнула Женя, неожиданно подав голос.

— Аню замуж выдают, — снова сдала горести сестрёнки Маша.

— Муж не шкаф, подвинется? — предположил я. — Тем более связь не с другим мужчиной, а женщиной, изменой в продвинутых семьях может не считаться?

— Ага, в основном. А как же старшие жёны?

— А что с ними не так? — недоумённо выкатил глаза я, снова не врубаясь.

— Ну, Аню берут третьей женой. Потому, что она хоть и дочь князя, но, скажем так, её отцом старшие с её мамой поделились, сама она из младшей ветви. Очень младшей. Сильно.

— И так бывает? Типа, мужчина — собственность всего боярского рода? — усмехнулся я. Ибо «ветвь» — это семья, ячейка общества с единым мужчиной на несколько жён. А тут родила от мужа главы всего рода, от «герцога», а не своего условного «графёныша», а скорее даже «барончика» их семьи.

— Княжеского, — поправила она. — А то! Что происходит внутри рода — дело рода. Но только с таким раскладом Ане сложно нормального мужа подобрать. С одной стороны — гены хорошие. С другой — далеко от главной ветви. Вот и компромисс — третья жена, но в уважаемую семью. А значит, там будет старшая жена, и вторая. Со своими порядками. Не погуляешь.

— Даже с царевной? — нахмурился я. Ибо принадлежность к правящей династии у меня автоматически вызывала образ индульгенции за все будущие шашни со всем высшим светом.

— Погулять — можно, — сформулировала непонятную мне мысль Маша, назидательно подавшись вперёд. — Но это, скажем так, разовая акция. Может двухразовая, трёхразовая, но в целом конечная. Была бы она старшей женой — нет предела совершенству, продвижение рода за счёт связей с царской фамилией и всё такое. А третьей… Разок, ну другой — бывает, дело молодое, а потом тень на семью, надо прекращать.

— Капец страсти! Шекспир прям! — Меня не впечатлило, я откровенно веселился. Мне бы их проблемы.

— Ты вспомнил Шекспира? Это хорошо! — Машка расплылась в улыбке. — Мне он тоже нравится. Последний автор Старого Мира. Кстати, в Большом театре, вроде, «Макбета» с сентября ставят. А у Никитских ворот — «Ромео и Джульетту». Сходим?

— А то! — Класс, ну хоть что-то общее у памяти «я» с реальностью. Но закрывать тему не хотелось — надо бы кое-кого добить. Или хотя бы расшевелить.

— Обалдеть, моя сестра — и какая-то поганая лесбиюха! — фыркнул я. — С её-то ресурсом иметь любого кавалера этого подлунного мира, и ей за это ничего не будет.

Я нарывался, но в рамках нашей с Евгенией постоянной язвительной войны. Во всяком случае, так думал, задирая её. Но забыл, что мудрость: «Если тебе плохо — сделай так, чтобы другим стало хуже» — в арсенале у сестрёнки есть, и владеет она ею в совершенстве. А главное, недооценил её горя. Реального горя без кавычек, когда человек дуреет и делает вещи, за которые может и раскается… Когда-нибудь потом. Но сейчас ему на всё плевать. И ТАКУЮ Женю я увидел впервые.

— Много ты понимаешь в отношениях, мелкий, — фыркнула она и подняла глаза… Полные горечи и ненависти. Ещё чуть-чуть, и выстрелит из них словно лазерами из дешёвого фильма. — Убери-ка ты из своего взгляда иронию и поганое осуждение — нос не дорос судить меня… И порядки в обществе, — добавила она, и в её голове что-то как выстрелило, и мне её мысль точно не понравится.

— Может и не много. — Да пусть хоть засмотрится — не берут меня такие взгляды… Но очко зажимжимало, всё время забываю, что передо мной не миленькие сестрички, а долбанные монстры. Которые, по словам Марьи Ильиничны, могут сжечь танк на расстоянии сотни метров. — Но я сужу. И считаю, что прав.

— И чем же? — сузила она глаза: «Последний шанс тебе, мелочь». Но я снова не уступил — не умею уступать, тем более там, где считаю свою точку зрения верной.

— Скажу так, господь создал мужчину и женщину не для того, чтобы женщины развлекались друг с другом. Как и мужчины с мужчинами. И ты, дочь царицы, на которую все смотрят, должна понимать, что не стоит подавать маминым подданным дурной пример и повод для пересуд.

— Да что ты понимаешь!.. — вскочила она со своего места и замерла, вовремя взяв себя в руки. Решила ещё поговорить. Сузила глаза в тонкие щёлочки. — А если этих мужчин раз-два и обчёлся?

— Ты — царевна, — давил я. — Любой твой каприз — в любом уголке страны, от Варшавы до Нового Архангельска, что на Аляске.

— Все спят друг с другом! — парировала она. — Весь свет, и не только высший. Мать-церковь уже не знает, как бороться с сожительством тех, кому никого не досталось, я про простолюдинок, кто в самом низу. Ячейки общества, б#ядь, из двух нищебродок с благотворительными детьми по программе ЭКО! Возглавить пока не решается, но запрещать уже не может. И только наш Саша, святой, аки апостол, выступает за библейскую чистоту! А#уеть, б#ядь!

— Женя! — возмущённо вскричала Машка.

— Как хочу — так и говорю! — Видно, что Евгения не привыкла ругаться. Не работала со строителями или портовыми грузчиками. Но делать это умеет — какая-то практика была. И сейчас она на пределе, раз позволила себе такое.

— То, что все делают что-то — не значит, что это должна делать царевна! — не сдавался я, пытаясь подбить под аргумент если не мораль, то хотя бы целесообразность. — Даже если все — то не ты! Не все мы, это всех нас, принцев, касается. Большая власть — но и большая ответственность. Пусть если никто не скрывается, мы не можем.

— Точно, святой. — Её глаза засияли нехорошим блеском, сама она подалась вперёд. — Александр Иринович, разрешите к вам обратиться так официально?

Су-ука! Я понял, драки не избежать. Драки с грёбанным монстром, могущим разрушить фигурой толчка несущую стену этого дворца!

— Дерзайте, Евгения Карловна, — выдержал и это давление я, опустив её «Иринович». В нашем мире для аристократии это оскорбление… Но не настолько острое, чтобы заводиться, если прозвучало из уст единоутробной сестры.

— Вы три месяца назад потеряли память, — тщательно взвешивала Женя каждое слово. — И забыли всё, что знали до этого. И потому мы, ваша семья, носимся с вами, как с писаной торбой. А вам, Александр Иринович, не приходило в голову, что вы, мягко говоря, не совсем адекватно понимаете окружающую действительность и своё место в мире?

— Жень! — вскочила и Машка, но та лишь отмахнулась, и в жесте я увидел сияние какой-то фигуры. Не атакующей, скорее предостережение.

— Не лезь, мелкая! Я с ним разговариваю. Итак, Александр?

Я тоже поднялся — не одному же мне сидеть.

— В чём именно по-вашему, Евгения Ириновна, — парировал я обращение, — заключается моё непонимание происходящих процессов?

— В том, что вас, Александр Иринович, защищают. Отгородили крепостной стеной от всего мира, и я не про кремль, за пределы которого вас ни разу не выпустили… Хотя и о нём, получается, тоже. Это не кажется тебе странным, Саш? Тебе даже с девками твоими не дают видеться! Почему?

— Ты хочешь сказать, берегут психику? — усмехнулся я, но по её лицу понял, усмехаться рано. Да, меня исследовали, это одна причина. Но была и вторая, и не так уж не права она, как мне бы хотелось. Я, по их мнению, НЕ ГОТОВ к встрече с высшим обществом, да и просто миром за кольцом стен.

— Именно, дорогой братец! — заулыбалась она улыбкой Медузы Горгоны… Или хотя бы Мегеры, увидев моё понимание. — Ты — нежный цветочек на кремлёвской грядке в нашем скверике. Тебе не дают гнуться на ветру, обильно поливают, холят и лелеют. А ты возомнил вдруг, что это — норма! Ты идиот, братец! — Последнее она рявкнула во всю мощь лёгких.

— Так выпустите меня в город! — проревел в ответ я.

— Чтоб тебя там грохнули? Снова? — орала она, уже ничего не стесняясь. — Только вот на сей раз тебя грохнет не фанатичка республиканская! И не наёмница салемская! На сей раз тебя обнулит кто-то из наших! Из стерв родного российского высшего света, твоё высочество! И плевать, что ты царевич! Это ты понимаешь? Постоянно держать с тобой взвод никто не будет, и Машка не вечно будет рядом! Это до твоей глупой головы дошло?

Я даже не знал, что на это ответить. Ибо как обухом по голове.

— Маша сказала, вы сегодня ведьм Салема проходили, — криво усмехнулась она. — Ты хоть приблизительно понял, что это такое, какие там порядки и какова их мощь? Какова их организация? А какова наша? Молчишь? И молчи. А я скажу, как есть. Ты — изнеженный Нарциссик, требующий к себе повышенного внимания, считающий себя венцом творения, забывший прописную истину: ТЫ НИКТО, братец! Потому, что ты — мужчина! Членоносец! Слабак! Ничтожество! И твоё привилегированное положение только потому, что Машка может раскатать фигурами любую княгиню в нашем государстве, кроме некоторых великих, а о боярах вообще молчу. Ты даже не представляешь её мощи! Той девчонки, что шастает к тебе спать на одной кровати, взявшись за руки! А ещё у тебя есть я, и я могу подорвать укреплённый дот, если попаду в амбразуру вакуумной фигурой! И от выскочек, кто цепляется к моему брату, мокрого места не оставлю! А ещё у тебя есть Оля, она куда сильнее меня, и Ксения, одна из сильнейших в будущем целительниц на планете, которая тебя, дурака, просто обожает! Вот почему ты в шелках! И ты, вместо того, чтобы благодарить нас, ручки-ножки целовать, смеешь дерзить? Тыкать каким-то библейским поведением? Я повторю свой вопрос: братец, ты совсем охренел?

— Жень, угомонись. — Хватит скандалов. Надо её успокоить. Ибо она права, не каждая одарённая может расфигачить танк или дзот. Направленная евгеника последних четырёх сотен лет, когда боярские и княжеские роды отбирали себе сильных одарённых из простонародья на роль энных жён своим мужикам, скрещивая результаты в браках между сильными родами, дала плоды — современные великие князья, просто князья и «старые» боярские роды — это реально чудовища. И самыми чудовищными чудовищами, разумеется, являются главы государств, ибо им в развитии были выданы исключительно козырные карты. — Жень, я понимаю, что слаб по сравнению с вами. И благодарен за защиту. Но я — человек. И достоин уважения, как человек.

— Какого нахрен уважения! — психанула она. Рывок на грани восприятия глаза, и стол с остатками блюд летит в сторону от нас. Никого не задело, направление выбрано верное, а силища… Господи, сколько в ней силищи!

— Не смей! — Молния, тоже на грани восприятия, летит ей наперерез. Сияние и грохот столкновения энергий, вложенных в фигуры… Вспышка сродни той, что бывает в момент мощного короткого замыкания… И Машка летит в сторону, противоположную от стола — Женя старше и сильнее.

— Не лезь, мелкая! — вытянула старшая в её направлении сияющую руку — фигура удержания и отталкивания. — Ничего ему не сделаю, это всё-таки мой единоутробный брат, какая бы ерунда не поселилась у него в голове. Но урок ему надо дать, чтобы потом поздно не было! Просто не лезь!

Маша ударилась о стенку, после чего Женя удержала её какое-то время, прижав к оной фигурой, не давая двигаться, потом отпустила, и моя близняшка медленно, воя от поражения, сползла на пол. Я, кстати, как перекувыркнулся через стул в момент откидывания стола, так и полз на заднице прочь от этой разъярённой валькирии.

— Куда ты собрался, цыплёночек? — «ласково» улыбнулась Женя. — Давай старшая сестрёнка преподаст тебе урок хорошего поведения. Повторяй за мной: «Я мужчина!»

— Пошла ты!

— Фи, как грубо!

Взмах рукой, и что-то обожгло мне лицо. Дотронулся — кожа горит, как от хлёсткого удара. Больно! И она ещё не подошла ко мне, между нами метров пять!

— Что, протрезвел? Осознал неправоту?

— Какую именно? — продолжал отползать я. Она шла не спеша, а столовая большая. Но не бесконечная. Сзади меня послышались крики и топот ног — внутрь забежали слуги и охрана. Но Женя разъярённым рыком их выставила:

— Вон!

Взмах мгновенно засиявшей руки, и очередная фигура сорвалась с оной и врезалась в стену возле двери, а после, судя по звуку, и в саму дверь, возможно, оную выбив. Помещение очистилось — об этом сообщил удалившийся топот — слуги и охрана подождут в соседней зале, подмоги не будет. Да и кто рискнёт связываться с царевной? Только старшая царевна Ольга, или мама. Или тётка Настасья, но она тоже далеко. Всё, без вариантов.

— Неправоту в том, что женщина — вершина эволюции, — всё также медленно подходя, хищно оскалилась она, вернув внимание ко мне.

— Где-то я эту мысль сегодня слышал. Пару часов назад, когда разбирали Массачусетс. А ты шовинистка, Евгения! — нашёл я в себе силы усмехнуться.

— Нет, я реалистка, братец. — Новый взмах, и я почувствовал, как из рассечённой на лице кожи идёт кровь. Будто порез, но небольшой, и, слава богу, глаз не задело. Но на носу полоса — как лезвием прошлись.

— А-а-а-ай!

— Больно? Знаю, что больно, — ухмыльнулась она. — Мужчина — низшее существо, Александр. Он слаб. Трусоват. Возможно в твоём случае это не так, ты как специально на рожон лезешь, и тут я противница Ольги — ты таким охламоном и раньше был. Просто внешне старался быть покладистее. Иногда гены Годуновых это здорово, жаль, что тебе они только мешают. А сейчас ты перестал стараться быть зайчиком, Сашенька! Любименьким миленьким пушистым зверьком! Став каким-то букой, требующим внимания, непонятного уважения, переполненный завышенными ожиданиями! Так что считай, я тебя воспитываю за все годы, а не только за последние три месяца.

Ж-жу-у-ух! Нет, не по лицу — по груди. Итог — рубашка рассечена, словно и её порезали невероятно острым и тонким лезвием, которое не рвёт волокна, а рассекает чуть ли не на молекулярном уровне. Но на сей раз порез более глубокий — кровь выступила сразу, рубашка окрасилась моментально.

— Что ты делаешь суч-а-а-а-ай!!! — раздалось сбоку, Машка снова пыталась помочь, но Женя походя откинула её и прижала к стенке, приподняв над землёй, чтобы ноги не касались пола. — Я тебе не знаю, что сделаю! Быстро прекрати!

— Вон, хорошую девочку до чего довёл! — картинно вздохнула она мне. — Эта дура рядом с тобой совсем мозгов лишилась. А ты, наверное, думаешь, что раз одну дуру поимел, то и весь мир тебе покорится? Ага, ща-аз!

Взмах, как будто бьёт кулаком… И я тоже впечатываюсь спиной в стену, как и Маша, благо до неё осталось отползти всего ничего. Солнечное сплетение взорвалось вулканом боли, из тела выбило дух. Меня она не прижимала, потому я быстро осел и захапал ртом воздух, пытаясь вдохнуть хоть что-то. Средняя сестрёнка грозно нависла сверху:

— Ты хоть на секунду осознал, насколько слаб? Любая одарённая даже не самого сильного уровня может проделать такое же, а в тех кругах, в которых тебе предстоит общаться, только такие! Исключительно, других нет! А ещё можно сделать вот так…

Она взяла меня, словно нашкодившего котёнка за шкирку, и швырнула в сторону, где ужа валялись стулья, остатки стола и блюд. Блюда в том числе побились, и я затормозил о фаянсовые осколки посуды и остатки еды, рассадив руки до крови, после чего испачкал во всё, что только было на полу.

— Ах ты ж тварь!.. — попытался быстро подняться, но не смог — повело.

— ТАМ не будет нас, Александр! — горели огнём её глаза, и это не фигура речи. Вот только теперь мне стало по-настоящему СТРАШНО. — ТАМ, в большом и жестоком мире, никто не защитит тебя! — Она снова подошла, снова схватила меня, за грудки и лениво отбросила дальше. — Мужчина не может быть равен женщине, братец. Мужчина должен подчиняться! Ублажать! Делать так, чтобы его избранница была счастлива! ИзбранниЦЫ, если ему выберут нескольких. Это ты понимаешь, дебила кусок? Права? Никаких прав! Только добрая воля избранниц! Добрая воля женщин его семьи, его клана! Внутри которого они — богини, которых нужно слушаться беспрекословно! Повтори, что должен делать мужчина?

— Пошла ты!

— Гонор! Лютый гонор избалованного мальчишки!

Хрясь! Нет, слава богу не фигурой — просто шлепок по хлебальнику. От которого голова чуть не отлетела, а лицо залило кровью из разбитых губ.

— Шу-ука!

— Сука? Возможно. — Она ехидно оскалилась. — МЫ ВСЕ суки, братец! Запомни! ВСЕ!!! Других после Катастрофы не осталось!

Бум! А теперь кулаком. Лениво так, еле прикасаясь. Но с соответствующей фигурой на конце удара, от которой меня откинуло вбок на пол. Как голова не оторвалась — загадка.

— Слабак! Ничтожество! И это ТЫ заявил о каких-то правах? Это Ты что-то там смеешь требовать и в чём-то стыдить?

Удар ногой по рёбрам. Перешла к классике, мразина! Я завыл — а что ещё делать?

— Ты и правда решил, что знаешь этот мир и эту жизнь? — меся меня, занималась нравоучением она. — Ты и правда решил, что можешь судить всех? Судить общество? Говорить, что в нём хорошо, а что плохо устроено?

Новый удар. Без фигур, а потому с её небольшим весом приемлемый. Но всё равно неприятный.

— Червь, осуждающий или не осуждающий рыбака! Понятная аналогия?

И снова по рёбрам.

— Да хватит тебе! — Машка освободилась и опять кинулась наперерез, и даже дошло до рукопашной, подарив мне мгновения без избиения… Но последовало две сильных вспышки, и моя защитница в очередной раз отлетела в противоположный угол.

— Смирись, братец! — нависла Женя, вернувшись к моей персоне. — Просто смирись. Прими свою участь. Я не знаю, как бы вела себя, родись беспомощным членоносцем. Но я та, кто есть — вершина творения! А ты должен принять себя, принять свой статус.

— Своё бесправие! — Попробовал я подняться — руки болели и не слушались.

— Да, своё бесправие, — весело усмехнулась она. — Вы, мужчины, должны брать другим. Умом. Хитростью. Где надо — подхалимажем. Где надо — ублажением. У тебя шершавый язычок? Маш, он у него шершавый? Не пробовала? Да плевать! Вот им тебе и надо работать! Где-то говоря слова лести, поливая спутниц и избранниц мёдом, а где-то им же доставляя медовые удовольствия. Это — поле твоей деятельности, а не махание руками и ногами в спарринге в попытке что-то доказать! И не бессмысленное бегание вдоль кремлёвских стен… Разве только для поддержания здоровья. Вот где твой фронт работ, где ты должен учиться! И ты должен быть бесконечно благодарен тем, кто тебя защищает! Когда-то это будет жена, но в данный момент это мы. Признай, что был не прав! Изъяви благодарность за науку! Ну?

Я фыркнул, за что получил туфлёй в живот (успел встать на четвереньки), и, учитывая, что этот удар был с фигурой, пришлось отлететь на метр. А там тоже фаянсовые осколки и щепки от стола. Завыл. Больно! Но ещё больше, чем боль в отбитом и порезанном кровоточащем теле давило абсолютное, тотальное бессилие!

— Ты жалок, Александр. Просто жалок. — Она и не думала нервничать и повышать голос, и это давило бы сильнее, чем если бы избивала на эмоциях. — Тебе же говорят, ты не будешь сильным. Ты не сможешь разговаривать с женщинами на равных. Покорись! Прими судьбу! Ради себя и своего будущего! Ну же!

Я молчал.

— А для начала произнеси: «Евгения, я благодарен тебе за всё, что ты для меня сделала!»

— Пошла ты… А-а-а-ай!

Это больно. Она вывернула мне руку, приподняв, дав встать, а после посадив на карачки буквой «зю» с рукой, выгнутой под таким углом, что сустав затрещал. Вот-вот и сломает!

— Ах ты ж су-у-у-у…! — Пусти, бо-ольно!

— Покорись судьбе, Саша, — ровным голосом давила она. — Покорись, бл#дь! Хватит ерепениться и что-то из себя строить! Ты всего лишь членоносец, но ты АЖ членоносец! Вас не так много, чтобы вами разбрасываться — в этом твоя сила и спасение! Ну же?

— Пошла-а-а… Сука розовая! А-а-а-а!

Дёрнула. Сильно. Хруст. Может даже сустав выбила — ибо стало ОЧЕНЬ больно, даже потемнело в глазах.

— Неправильный ответ! Правильный: «Сестрёнка, спасибо за то, что меня защищаешь!» Ну же? Говори, и закончим этот урок! Быстро!

Снова дёрнула. И опять Машка предприняла атаку. Закономерно огребла — Женька ей расквасила нос, но отвлеклась от меня. И тут я попытался ударить второй рукой. Глупость, конечно — что я ей сделаю? И, разумеется, не сделал.

— А-а-а-а-а! — Она вывернула кисть второй руки, которой пытался ударить, под большим углом. В глазах пошли красные пятна, я понял, ещё чуть и сломает руку нахрен, а я грохнусь от болевого шока

— Не смей! Он музыкант, не калечь его руки! Отпусти руки! — раздалось сбоку.

Крик Машки отрезвил её, и привёл в чувство меня.

— Да, конечно. Извини, братишка. — Женя отпустила, и даже погладила меня по головке. После чего дала такую пощёчину, что я опять отлетел на пол. Не так больно, слава богу за это, но дико обидно. И так окровавленное лицо нестерпимо горело.

— Мы остановились на том, что ты должен принять свою судьбу, — размеренным шагом подошла эта ведьма. — Повторяй: «Я принимаю судьбу!» Ну? «Я больше не буду перечить женщинам!» Да, Саша, и, пообещав, правда не будешь. Даже если они не правы. И не будешь лезть в их жизнь с единственно верным авторитетным мнением — ибо оно никому не сдалось.

Я молчал.

Бу-ум! Она снова начала воспитывать ногами, без магии, видно, после последнего крика боясь и вправду покалечить. Но мне и этого хватало.

— Карменсита хорошая девочка, Саша. — Бум! — Она отнюдь не ведьма, и ненавидит их идеологию. — Бум. — Но и она — горячий южный персик. — Бум. — Который задаст тебе жару! — Бум! — Если накосячишь хоть в малом. — Бу-ум! Бу-ум! Бум!

Я выл, но «про себя», стиснув зубы, пытаясь отползать, но куда я уползу?

— Ты или будешь жить по правилам, без юношеских понтов, или не будешь жить никак, братик. — Бум. — Не я плохая в этой истории, отнюдь. — Бу-ум! — Я и правда, как старшая сестра, желаю тебе добра. — Бу-ум! — И мне искренне жаль, что иначе до тебя не доходит.

Сделала паузу, передохнула — устала «воспитывать».

— Я сейчас серьёзно, мне совершенно не нравится, что пришлось так делать. Пожалуйста, не пытай меня! Я не какая-то салемская шлюха, которой нравится унижать и подчинять! Я просто хочу тебе добра. Просто прими этот мир и себя в нём, и закончим с этим.

Я молчал.

— Я серьёзно. Я не злая. Вставай, Саш. Скажи, что должен, и вставай — пошли в медблок и к Ксюше — она быстрее залечит.

Я приподнялся. На четвереньки — как смог. Кровь не то, что хлестала, но я был весь в ней, и это ерунда. Пара порезов да расквашенные губы — просто смотрится зловеще. Отбитое тело, снова превращённое в синяк — тоже неприятно, но и тут не страшно, жить буду. Ибо била Женя не сильно, любя. Рука с, возможно, выбитым суставом? Доктора вправят, а Ксюша залечит. Она, как понял, и не такое может, а когда вырастет — пипец какой станет. Но бессилие… Кажется только теперь, на третий месяц нахождения здесь, я, наконец, осознал, почему он ушёл.

«Они любят тебя. Им будет плохо без тебя».

Ибо да, и правда любят. Это не ложь, отнюдь.

«Если такой умный — иди вместо меня сам. Посмотрим, как справишься…»

Вот почему! Потому, что ЭТО — сестринская любовь и забота. Как же тогда выглядит нелюбовь? Как же тогда выглядят массачусетские хипповские коммуны?

— Повторяй! — взяла меня Женя за шкирку и немного приподняла. — Я — мужчина!

— Я — мужчина… — произнёс я, а рука в этот момент нащупала металлическую вилку, лежавшую рядом с коленом. Женя была поглощена процессом воспитания и не заметила этого.

— Я должен подчиняться своим женщинам.

— Я должен подчиняться своим женщинам… — прилежно проговорил я, усыпляя бдительность.

— Вначале — матери и сёстрам.

— Матери и сёстрам!..

— А после жене и её роду.

— А после жене и её роду…

— Молодец, Александр! Можешь же, когда хочешь! — Она меня отпустила, и я воспользовался моментом и грохнулся рядом на пол, немного разворачиваясь — чтобы под руку было ударить. — А теперь обещание: «Я, Александр Годунов!»

— Я, Александр Годунов…

— Торжественно обещаю!

— Торжественно обещаю!..

— Слушаться своих сестёр!

— Слушаться сестёр и носить их на руках, — самостоятельно, вложив в голос всю оставшуюся иронию, продолжил я. — Делать им расслабляющий массаж ступней, ног, спины, а персонально своей средней сестре Евгении — делать кунилингус по первому её требованию, ибо не виноват, что она — извращенская натура и возбуждается от таких мыслей, особенно когда Ани рядом нет.

— Что ты несёшь, придурок? — потеряла Евгения контроль, хмурясь, и этого шанса я как раз и ждал.

— Гори в аду, ведьма!

Ж-ж-жах!

Да, всего лишь вилка. Максимум — оставит колотую рану, да ещё не такую глубокую, как хотелось бы. Ибо не нож, высота зубцов невелика. Но зубцы вилки рвут плоть, тогда как лезвие ножа мягко разрезает, и неизвестно, что хуже. И да, я всё понимаю — она меня сейчас убьёт, не питаю иллюзий. Но эта сука от удара вилкой со всей дури в икроножную будет хромать всю оставшуюся жизнь! Ну, по крайней мере я на это надеюсь. А больше… А не сделаю я ей ничего большего. Да и чёрт с ним — Саш, я иду! Догоняю! У тебя и впрямь дерьмовая семья и гнилостная какая-то у них любовь. Подожди малёха, дальше вместе пойдём, братишка!..

Ор. Её ор. Ибо пробив тонкий подол (платья местные леди носят в пол, но слава богу без кринолина), вилка вошла чётко куда надо, моя рука не дрогнула. Затем последовал удар сверху, прибивший меня к полу — словно мешком с картошкой огрели.

— Не-е-е-е-е-сме-е-е-ей! — А это крик Машки откуда-то издалека, мне уже было всё равно зачем и откуда. Затем горный обвал, навалившийся сверху, выбивающий дух… И Женькины глаза, в которых я увидел свою смерть. Сияние фигуры в её руке, сводящее с ума своей мощью и яркостью… И взрыв. Нет, не в меня — рядом. Каким-то боком я это смог, успел понять. От которого меня смело взрывной волной, усиленной естественными поражающими элементами — крошевом и щепками от разбитого в хлам пола и паркета.