Военный инженер Ермака. Книга 3

Глава 10

Палата ошеломила великолепием. Своды высотой в три человеческих роста были расписаны библейскими сценами — там Самсон раздирал пасть льву, Давид шёл на Голиафа, Иисус Навин останавливал солнце. Стены покрывала золотая резьба такой тонкой работы, что казалось — это не камень, а застывшее золотое кружево. Окна — узкие, высокие — были забраны не слюдой, а настоящим стеклом, через которое лился дневной свет, преломляясь в хрустальных подвесках паникадил. Пол устилали ковры такие толстые, что нога утопала, как в мягком мху.

В дальнем конце палаты, на возвышении в три ступени, стояло кресло. Резное, крытое алым бархатом, с золочёными львами на подлокотниках. В нем сидел человек лет тридцати пяти, бледный, с жидкой русой бородкой, в тёмном кафтане, расшитом жемчугом. На голове — шапка с образками святых, в руке — чётки янтарные. Это был царь Фёдор Иоаннович, сын Грозного. Как не похож на отца! Взгляд кроткий, отрешённый, устремлённый куда-то поверх головы Черкаса, словно царь видел что-то иное, недоступное простым смертным.

Рядом с креслом, чуть позади, стоял другой человек — высокий, плотный, с окладистой тёмной бородой, в парчовом кафтане цвета спелой вишни. Лицо красивое, правильное, но с той печатью властности, которая делает красоту грозной. Глаза карие, внимательные, изучающие — смотрели прямо на Черкаса, и от этого взгляда по спине пробежал холодок. Борис Годунов. О нем и говорить не надо, всё написано в его осанке, в повороте головы.

У стен палаты выстроились бояре — человек десять в дорогих одеждах, все с золотыми цепями на груди, с перстнями, сверкающими при каждом движении. Лица надменные, холодные, оценивающие. В углу, за небольшим столиком, сидел дьяк с пером наготове — записывать каждое слово. У дверей застыли четверо стрельцов в парадной форме — алые кафтаны расшиты золотом, бердыши начищены до зеркального блеска.

— Государь, — начал окольничий, выступив вперёд, — по твоему повелению привёл казачьего сотника Черкаса Александрова, что от атамана Ермака с вестями о взятии Сибирского царства прибыл.

Царь Фёдор медленно перевёл взгляд на Черкаса, словно с трудом возвращаясь из своих дум. Улыбнулся слабо, по-детски почти, и тихо, еле слышно произнёс:

— Казак… Из Сибири далёкой… Бог послал…

Борис Годунов чуть наклонился к царю, что-то шепнул. Фёдор кивнул и замолчал, перебирая чётки.

— Говори, сотник, — произнёс Годунов, и его густой, уверенный, привычный повелевать голос наполнил всю палату. — Государь слушает. Что атаман твой Ермак велел передать? Какие вести из-за Камня несёшь?

Черкас сделал три шага вперёд, как положено, и опустился на одно колено. В голове пронеслось — вот он, миг, ради которого проделал путь в полторы тысячи вёрст, терпел холод, голод и опасности.

— Государь царь и великий князь Фёдор Иоаннович всея Руси! — начал он громко, чётко, как на плацу. — Бьёт челом холоп твой, казачий сотник Черкас Александров! По повелению атамана Ермака и всего войска казачьего пришёл к твоему царскому величеству с радостной вестью!

Он выдержал паузу, давая словам улечься в тишине палаты, и продолжил:

— Божьей милостью и с твоей царской волей взяли мы, казаки, Сибирское царство! В день Покрова Пресвятой Богородицы минувшего лета штурмом захватили город Искер на реке Иртыш, столицу хана Кучума. Сам Кучум с остатками орды бежал в степи. Город укрепили, гарнизон поставили, над воротами крест водрузили и твоё, государь, знамя! Когда захотел хан вернуть город, был бит нами без жалости, и ушел он в слезах, потеряв сотни воинов!

В палате стало совсем тихо. Даже перо дьяка перестало скрипеть. Царь Фёдор приподнялся в кресле, глаза его заблестели живым интересом.

— Крест водрузили? — переспросил он тихо. — И церковь поставили?

— Поставили, государь, — подтвердил Черкас. — Малую пока, деревянную, но уже службы идут. Священник Игнатий, что с нами пошёл, крестит остяков, вогулов, всех, кто пожелает.

— Благое дело… — прошептал царь и перекрестился. — Господь да воздаст вам…

Борис Годунов сделал шаг вперёд, и его тень упала на ковёр перед Черкасом.

— Продолжай, сотник. Какие народы покорили? Что с ясаком?

Черкас поднял голову, встретил взгляд правителя прямо, как учил дьяк.

— Кроме Искера, много поселений власть царя признали. Остяцкие и вогульские старейшины присягу принесли, ясак платить обязались. За время собрали сорок сороков соболей, тысячу горностаев, пятьсот лисиц чёрных, бобров речных три сотни. Всё записано, опись при мне.

Он достал из мешочка свиток, протянул окольничему. Тот передал Годунову. Борис развернул, пробежал глазами, кивнул одобрительно.

— Богато, — произнёс он. — А удержите ли? Сколько вас там осталось?

Вот он, главный вопрос. Черкас выпрямился на колене.

— Было нас пятьсот сорок, как за Камень пошли. Теперь осталось триста восемьдесят семь человек, государь. В боях пали, от ран померли, от хвори зимней… Но те, что остались — каждый за десятерых стоит. Закалённые, Сибирь знают. Однако без помощи царской, боюсь, не удержим. Кучум силу собирает, бухарцы ему помогают, ногайцы тоже. Весной навалятся — не устоим. Один раз мы отбились, почти тысячу людей его положили, но сейчас воевать почти нечем.

— Что просишь? — спросил Годунов коротко, по-деловому.

— Людей ратных, государь, хотя бы пятьсот стрельцов или служилых. Пороху сто пудов, свинцу пятьдесят, ядер пушечных. Хлеба на год, соли, круп. И ещё…

Черкас помедлил, собираясь с духом.

— Прощения просим за прежние вины. Известно тебе, государь, что многие из нас в прошлом на Волге разбойничали, купцов грабили. Но то было до похода. Теперь мы — слуги твои верные, кровью искупили вины, государству пользу принесли немалую.

Царь Фёдор посмотрел на Годунова вопросительно. Борис задумался, поглаживая бороду. В палате повисла тишина тягостная — все ждали решения.

— А Ермак сам что? — спросил вдруг Годунов. — Почему не сам приехал, а тебя прислал?

— Не мог оставить Сибирь, — ответил Черкас. — Там каждый человек на счету. Он город держит, порядок наводит, с местными князьками договаривается. Велел передать — если государь пришлёт помощь, он всю Сибирь до Китайского моря пройдёт и под царскую руку приведёт.

Один из бояр у стены фыркнул презрительно.

— Хвастает, разбойник! До Китайского моря — это сколько же вёрст?

Черкас повернул голову к говорившему — боярин молодой, в жемчужном ожерелье, лицо надменное.

— Не ведаю точно, боярин, сколько вёрст. Но Ермак слов на ветер не бросает. Сказал — значит, сделает. Он уже невозможное совершил — с пятью сотнями казаков царство целое взял.

— Дерзко говоришь, казак, — процедил боярин.

— По правде говорю, — отрезал Черкас.

— Довольно! — повысил голос Годунов. — Здесь уже все ясно. Сейчас я скажу, как надобно действовать, а государь своей волей, если посчитает нужным, благословит решение.

Есть все-таки польза от отдыха! Я умею работать чуть ли не до потери сознания, стучать молотом по железу, когда пот заливает глаза и становится тяжело дышать, но придумывать что-то и делать по сценарию — разные вещи. Это как двигаться в горах — сначала надо спокойно выстроить маршрут, а потом уже идти. Уставший мозг работает хуже.

И сегодня я получил еще одно доказательство пользы от безделья. Позволив себе побродить по Кашлыку и окрестностям, и нашел очень интересную идею. Будто под ногами валялась и ждала меня.

— А что, если сделать оптические прицелы? — вслух подумал я, стоя на городской стене и наблюдая, как Иртыш катит свои холодные воды.

Оптический прицел… В моём времени — вещь привычная. В каждой армии были снайперы, и даже охотники-любители имели винтовки с прицелами, которые позволяли разить цель на сотни метров. Здесь же, в шестнадцатом веке, никто и подумать не мог, что в трубе с парой линз скрывается огромное преимущество.

Весной будет новое сражение. Помогут нам Строгановы или царь — неизвестно, но сильно рассчитывать на них бы я не стал. Как говорится, спасение утопающих — дело рук самих утопающих, поэтому сидеть сложа руки нельзя.

Арбалет с прицелом станет страшным оружием. Даже неопытный стрелок, видя цель через линзу, сможет держать её в прицеле и послать болт почти наверняка. Пищаль, снабжённая трубой с увеличением, позволит при упоре попадать в татарина на расстоянии, где обычно пули разлетаются во все стороны. А если получится сделать что-то и для пушки, тогда будет совсем здорово.

Прицел будет сюрпризом для татарских военноначальников. Они будут думать, что находятся на безопасном расстоянии… но разочарование может прийти, точнее, прилететь со стены Кашлыка очень быстро и неожиданно.

Что нам для этого нужно?

Мысленно я составил список. Первое — стекло. Оно должно быть прозрачным, без пузырей и грязи. Для этого необходим хороший песок, сода и известь. Песок я уже видел на берегу Иртыша: белёсый, почти чистый. Соду можно добыть из золы — жечь полынь и камыши, вываривать щёлок, сушить осадок. Известь будет — толчёный известняк у нас водился.

Второе — линзы. Их придётся выдувать из стекла и долго шлифовать. Здесь вся беда: шлифовальных кругов, паст и инструментов в Кашлыке нет. Но у нас есть песчаник, есть уксус и жир — это основа для полировальной смеси. Терпение — вот главное. Будем точить руками, пока не добьёмся прозрачности.

Третье — труба. Ее мы сделаем из тонких дощечек и обтянем кожей. Внутри чёрным прокрасим, чтобы свет не бликовал. Концы закрепим оправками из дерева или железа.

Четвёртое — крепление. Это отдельная задача. На тяжелый арбалет можно поставить колодку сверху, с пазом для трубы, и закрепить ремнями. На пищаль — железный кронштейн сбоку или тоже сверху. Подумать, как удобнее и надежнее. На пушку — простейший прицел наводчика: труба на деревянной стойке, чтобы смотреть вдоль линии ствола.

На первый взгляд, технология выглядит несложной.

Сначала мы растопим печь и попробуем сплавить небольшую заготовку. Нужно довести смесь до жидкого состояния и выдуть шар. Шар остудим медленно, в золе, чтобы не треснул. Потом разрежем его и вырежем из осколков диски. Эти диски станут основой линз.

Затем — мучительная шлифовка. Подмастерья будут часами водить стекло по вогнутому камню с абразивом, пока поверхность не примет форму. Потом — полировка. Первые линзы скорее всего будут мутными, с пузырями, но и они уже дадут увеличение.

После этого соберу трубу. Вставлю одну линзу — собирающую, другую — рассеивающую. Получится изображение прямое, хоть и узкое. Но для прицела большего и не нужно: важно, чтобы стрелок видел цель ближе.

Когда труба будет готова, попробуем закрепить её на арбалете. Возьмём ростовой щит и отойдём шагов на сто пятьдесят. Без прицела в такую мишень попадают через раз. С прицелом, уверен, можно будет попасть четыре раза из пяти.

Представляю себе: деревянная труба длиной с локоть, обмотанная кожей, концы вставлены в оправы. Диаметр — поменьше кулака. На пищали — железный кронштейн, на котором труба лежит, закреплённая кожаными ремнями. На арбалете — та же труба, но покороче, чтобы не мешала тетива.

Выглядит грубовато, но это будет, возможно, первый в истории снайперский прицел.

Сейчас арбалетчик или пищальник на сто шагов стреляет по площади: попадёт — не попадёт. С прицелом он сможет держать цель в центре, не на глазок, а через увеличение. Я рассчитываю, что точность возрастёт минимум вдвое.

Если раньше казак попадал в ростовую фигуру на сто шагов в половине случаев, то с прицелом — в восьми из десяти. На сто пятьдесят шагов станет возможным целиться не просто в фигуру, а в грудь или голову. Это значит — можно выводить из строя командиров врага.

Арбалет с обычным прицелом эффективен на сто шагов. С оптическим можно пробовать сто пятьдесят — двести. Пищаль раньше била кучно на пятьдесят — семьдесят шагов. С прицелом и упором можно будет вести точный огонь на сто — сто двадцать шагов. Для шестнадцатого века это революция.

Если всё пойдёт хорошо, первые линзы сделаем за месяц. Второй месяц уйдёт на отработку формы и полировку. Через два месяца у нас появится первый грубый прицел. А к весне можно будет изготовить десяток труб для лучших стрелков.

Я знаю, что путь длинный: стекло будет мутным, линзы косыми, труба ненадежной. Но даже такой прицел даст преимущество. А со временем мы научимся делать лучше.

И тут ко мне пришла еще одна мысль! Не менее умная, чем насчет прицелов! Я даже встал и заходил взад-вперед, обдумывая детали. Я знаю, чем встретить татар! Да, придется повозиться даже больше, чем с оптикой, но дело того стоит!

Прицелы — это для снайперской, одиночной стрельбы. А это будет оружие против толп. Жесткое, суровое, и в то же время потрясающее с инженерной точки зрения.

— Максим! — резкий окрик заставил меня вздрогнуть. Поодаль стоял Прохор Лиходеев, начальник разведки Ермака. Его обычно спокойное лицо было взволнованным и напряжённым.

— Бросай всё, пошли скорее. Атаман зовёт.

Я поспешил за ним. Прохор шагал быстро, почти бежал по узким улочкам между татарскими домами.

— Что случилось? — спросил я на ходу.

— Сам услышишь, — коротко бросил Прохор.

Когда мы вошли в «совещательную избу», там уже были Ермак Тимофеевич и Матвей Мещеряк. Атаман сидел, подперев голову рукой, и смотрел в одну точку.

— Садись, Максим, — кивнул он на лавку. — Слушай внимательно и думай.

Я сел. Ермак помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил медленно, взвешивая каждое слово:

— Якуб-перебежчик только что открыл мне тайну. Долго молчал, паскуда, боялся. Думал, обменяю его обратно татарам. Пришлось клясться на кресте, что не трону его, только тогда разговорился. Сказал, что Иван Кольцо жив.

Сердце ёкнуло. Вот это новость! Все считали, что Иван погиб вместе со своим отрядом, когда попал в ловушку, устроенную мурзой Карачи. И в друг такое…

— Якуб говорит, что он был ранен, но татары его выходили, — продолжил Ермак. — Держат теперь как диковинку, показывают гостям из Бухары и прочим. Мол, смотрите, какого русского батыра поймали. Содержат его в улусе на низовьях Демьянки, в пятидесяти вёрстах вниз по Иртышу. Там татары зимовье поставили.

Лиходеев, до этого молчавший, вздохнул:

— Пятьдесят вёрст через вражескую землю. Это очень много. И татары, как узнают, что мы вышли, мигом утащат его в лес, где можно будет тысячу лет искать и не найти.

— Надо думать, — медленно произнёс Ермак. — Ивана бросить не могу. Но и людей терять нельзя… Сам пойду, если поймем, как надо действовать. Так будет честно и перед казаками не стыдно.

Он не договорил. Дверь с грохотом распахнулась, в избу буквально ввалился один из разведчиков — Семён Курчавый. Шапка съехала набок, лицо красное, глаза дикие. Он хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться.

— Что ещё⁈ — рявкнул Ермак, вскакивая.

Семён наконец смог выдавить:

— Беда, атаман… Священная роща вогулов… сожжена…

В избе повисла мёртвая тишина. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Священные рощи для местных народов безумно важны. Это места, где живут их духи, где они молятся уже сотни лет.

— Кто это сделал?

— Вогулы говорят — русские. Кто-то из нашего отряда. Следы сапог нашли, обрывок кафтана на ветке… И говорили по-русски, видели и слышали тех людей… Рощу охраняли, и они кого-то убили, а кого-то ранили…

Семён сглотнул и продолжил:

— Вогулы объявили нам войну. Все роды. Бросили клич по всей Сибири. Говорят, не будет нам пощады, пока последний казак не ляжет в землю.