Военный инженер Ермака. Книга 3

Глава 21

— Где? — прошептал кто-то, тоже ничего не видя, как и я.

Луна ушла за тучи, темнота стала почти осязаемой. Только чёрная лента реки блестела маслянистым светом. Вдалеке ухнул филин, заставляя ежиться — в этих краях его ночные крики считались дурной приметой.

— Тише, — едва слышно выдохнул Алып. — Слышишь?

Я напряг слух. Сначала — только шелест листвы и плеск волны о берег. Потом различил тихий скрип уключин. Кто-то плыл по реке, стараясь не шуметь.

Лодка показалась из-за излучины — тёмное пятно на тёмной воде. Одинокая фигура на вёслах работала размеренно, без спешки. Я прищурился, но разглядеть лицо, разумеется, было невозможно. Человек причалил к берегу в сорока саженях от нас, вытащил лодку на песок и прикрыл ветками.

— Вогул, — одними губами прошептал он. — Чувствую. Но кто — не знаю.

Пришедший осмотрелся и двинулся в лес. Мы дали ему отойти шагов пятьдесят и крадучись пошли следом. Алып шёл первым, за ним все остальные.

Дорога петляла между деревьями, поднимаясь всё выше. Ноги утопали в толстом слое опавших листьев, и каждый шаг грозил выдать нас шорохом. Но казаки умели ходить тихо, а вогулы в родном лесу и вовсе двигались как тени.

Минут через двадцать человек впереди остановился на небольшой поляне. Из-за деревьев вышла другая фигура.

— Кум-Яхор, — прошептал Алып.

И он был прав. Его бы узнал даже в самой густой тьме. Его походку, его вкрадчивые движения, этот поворот головы…

Приплывший на лодке подошел к нему и они начали о чем-то разговаривать.

Арбалеты у нас и луки у вогулов уже готовы к стрельбе.

Выстрел…

Куда попали стрелы, в темноте оказалось непонятно, но обе фигуры свалились. Медленно, без звука.

Мы кинулись к ним.

Кум-Яхору стрела пробила висок, и он лежал бездыханный. Приплывший был еще жив, но один из вогулов добил его ножом. На вид ему было около сорока. Воина или охотника он не напоминал.

— Тымык, — назвал вогул его имя. — Наш рыбак.

С телом Кум-Яхора вогулы поступили жестоко — голова шамана несколькими ударами тяжелого ножа была отделена от тела, а затем спрятана в мешок.

— Торум-Пек велел привезти ее, — объяснил поведение вогулов Алып.

Наверное, хотел удостовериться, что второй раз не оживет, подумал я. В принципе, для этих мест вполне нормальные опасения.

— Надо уходить, — Митя прислушался к лесу. — Кучумовы татары близко. Услышат — беда будет.

Казаки быстро обыскали тела, но ничего не нашли. Шаманские амулеты решили не брать — ни к чему они, только проклятие на себя навести.

— К лодкам! — прошептал я. — Живо!

Обратный путь мы преодолели почти бегом. Страх погони гнал нас вперёд.

На берегу нас ждали наши лодки, спрятанные в камышах. Мы столкнули их в воду и налегли на вёсла. Они понесли нас по воде, как стрелы.

— Ну и ночка, — выдохнул Митя, когда несколько верст осталось позади.

Алып молчал, глядя на тёмную воду.

Скоро показался изгиб реки — за ним неподалеку становище вогулов. Лодки стали приближаться к берегу.

Вогулы, забрав голову бывшего шамана, высадились на берег и растворились в предрассветной мгле, а мы поплыли дальше, к Кашлыку. Первые лучи солнца окрасили небо в багровый цвет, и я невольно поёжился. Красная заря — к ветру, говорили казаки. Или к крови.

Федька тихо запел казачью песню, Митя подхватил. Я молчал, поглядывая по сторонам.

Солнце поднималось всё выше, разгоняя утренний туман. Затем впереди показались стены Кашлыка.

…Операция «возмездие» была завершена. Шаман получил по заслугам и не будет больше угрожать нам своими безумными методами ведения войны. Прибыв в Кашлык, я завалился спать. Проснувшись ближе к обеду (такое впечатление, что накопился недосып), я, как старший в диверсионной группе, пошел докладывать Ермаку, но он только рукой махнул — Алып ему все уже рассказал.

Шустрый у нас вогул! Но это хорошо! Лидерские качества в нем есть, и надо все-таки подумать о том, как привлекать к себе новых его соплеменников. А его сделать над ними старшим. Да, надо подумать над этим в спокойной обстановке.

Ну а пока что надо заниматься изготовлением стекла. Первый опыт у нас был положителен, но лишь отчасти — стекло сделали зеленоватым. Такое только для бутылок, но не для прицелов. Нам нужно попробовать найти другой песок.

Поэтому я, с согласия Прохора Лиходеева, собрал разведчиков в нашем остроге.

— Глядите, — я достал из холщового мешочка кусок стекла, мутно-зелёный, с пузырьками, — такое выходит из нашего песка. Видишь «зелень»? Это ржавчина в песке — железо. Из такого толку мало: свет даёт грязный, линзу не выберешь.

Один из разведчиков по привычке коснулся краешком ножа: нож скрипнул, стекло ответило глухим «цок».

— Стекло, — пробурчал он. — Настоящее.

— Мне нужно другое, — я поднял осколок к свету. — Хочу, чтоб было прозрачное. Без «зелени». Песок нужен особый: белый или светло-серый, мелкий, чтобы в руках как мука рассыпался. Не липкий, то есть без глины. В воду его кинешь — быстро осядет, воду не замутит.

Казаки переглянулись. У некоторых на лицах мелькнуло любопытство; одному даже смешно стало.

— Не золото ищем, а песок? Да его под ногами — хоть воз!

— Под ногами — всякий, — ответил я спокойно. — А нужен — правильный. С железом не годится: зелень в стекле будет, как болотная вода. С глиной — мутное, как кисель. Понимаете?

— Понимаем, — хмыкнул Федька, тот самый, с которым мы ходили охотиться на шамана, — белый да сыпучий.

— И ещё, — я провёл пальцем по ладони, — когда хороший песок на зуб берёшь, он должен «скрипеть». Тогда в нем есть кварц. А если язык грязнит, там глина. Глина нам враг.

— Где ж его возьмёшь, такого? — спросил Федька. — У нас берега — то глина, то тина. Все такие.

Ответ нашёлся сам собой. Вперед выступил долговязый казак с поломанным ухом.

— Максим, — протянул он, почесав переносицу, — может, зря скажу, но видел я место. Выше за четверть версты, в сосновом бору, там старица — вода застылая, а берег у неё подмытый. Под глиной — полоса светлая, аж глаза режет, как солнце в позёмку. Я подумал — мел. Может, твой песок это и есть?

Я почувствовал воодушевление. Неужели удача так близко?

— Принеси, — сказал я коротко. — Несколько пригоршней. Сейчас же.

— Схожу, — кивнул он и ушел.

— Смотрите еще, — сказал я и взял деревянную миску, налил в нее воды.

— Песок чистый — сразу ляжет, вода — чистая. Плохой — размутит, как настой из болотной травы.

Скоро вернулся ушедший казак с мокрым мешочком в руке. На рукаве прилипли белёсые крупинки, как мука, носки сапог серели.

— Вот, набрал, сколько мог. Там обрыв свежий, под глиной — это самое. Я пальцем ковырнул — сыплется.

Он вывернул мешочек на доску. Песок высыпался мягким, сухим шуршанием. Он был не желтоватый, не с зеленцой, нет — почти пепельный, с голубоватым отливом, и крупинка к крупинке — ровные, мелкие.

Я молча взял щепоть, растёр между пальцев. Он скрипел — тонко, стеклянно, едва слышно, и не налипал. Пальцы оставались сухими, без грязи. Ногтем провёл — отпечаток остался, как по муке.

— На зуб, — буркнул Федька, с интересом наблюдая, как я осторожно поднёс щепотку к губам. Песчинки хрустнули — тонко, холодно.

— Скрипит, — сказал я.

Это слово им было понятно, простое.

— Хорошо. Теперь вода.

Я насыпал горсть в миску, помешал пальцем. Поначалу вода чуть помутнела, но затем песок лёг плотным дном, а над ним осталась ясная, чистая водяная гладь. Я наклонил миску; вода стекла, как с гусиного пера, не оставив мутной плёнки.

— Вот это уже похоже, — с плохо скрываемой радостью произнес я. — Белый, мелкий, сухой. Вода — чистая. На зуб — скрипит. Если в нём и есть железо, то мало.

— Так ты сразу и скажи, что нашли золото, — ухмыльнулся Федька.

— Не золото, — улыбнулся я. — Но очень полезное. В бою может оказаться куда важнее золота.

За песком мы отправились на лодках — чтоб больше принести и не тащить на себе.

Когда нос лодки ткнулся в мокрый песок, перед нами действительно был обрыв — свежий, жёлто-бурый, как разрезанный каравай. Под глиной ровною лентой лежало то, ради чего мы вставали так рано: светлая, чистая полоса, будто кто-то высыпал муку на берег.

— Вот он, — тихо сказал я. — Наш. Отлично.

Мы работали быстро и тихо. Сыпали лопатами песок в мешки. Его, конечно, для линз и остального надо всего ничего, но пусть будет. Запас, как говорится, карман не тянет, тем более что опыта нет, придется экспериментировать, да и процент брака будет не большой, а очень большой. Песок есть не просит, в Кашлыке ему самое место.

Раз удача пришла — надо ее брать. Понятно, что песчаная отмель не исчезнет и не пропадет, не прокиснет и не испортится, но все же.

Но заняться производством стекла не успел — как только я появился в Кашлыке, меня позвал атаман.

Вернулись наши разведчики, отправленные к далекому улусу, в котором, по словам Якуб-бека, содержался плененный татарами сотник Иван Кольцо.

В избе был Ермак, я, Матвей Мещеряк, Прохор Лиходеев, и сами разведчики.

Степан Голован — высокий, жилистый казак с разрезанной в давней сече бровью. Второй — Игнат Левша, обычно острый на язык, но сейчас молчаливый, словно камень проглотил. Третий — Данила Угрюмый, оправдывающий прозвище: хмурый, с седеющей бородой. Последний — Фёдор Толмач — невысокий, с быстрыми глазами; он знал татарскую речь не хуже родной.

— Ну, выкладывайте, — устало сказал Ермак. — Что узнали? Правда, что там Иван?

Степан откашлялся и начал речь.

— Улус зовётся Карагайлык. Стоит на правом берегу Иртыша. Река там сужается, всего саженей сорок шириной. Удобное место.

Я машинально пересчитал — около восьмидесяти метров. Для Иртыша это почти горлышко бутылки.

— С противоположного берега улус видно хорошо, — продолжал Степан, потирая пальцы. — И лес дремучий вокруг него. Да толку мало.

— Сколько дворов? — спросил Прохор.

— Дворов с сотню, может, чуть больше, — ответил Степан. — Ещё амбары, конюшни, загоны. Народу — тьма.

Данила вытер бороду рукавом и добавил:

— Наблюдать там — мука, атаман. По дворам и вокруг улуса всегда люди: бабы, ребятишки бегают. А собаки… — он покачал головой. — Собаки там в каждой дыре. Все без привязи, чуют чужого за версту. Только сунься — поднимут лай, что мёртвых разбудит. Мы едва к опушке пробрались.

— Собаки… — Ермак задумчиво вздохнул. — Собаки — это плохо.

— В Карагайлыке душ четыреста, не меньше, — сказал Федор Толмач. — Много баб, стариков, детей. Воинов своих — около полутора сотен. Оружие — как обычно. Сабли, луки. Но главная сила — не они.

— А кто? — нахмурился Мещеряк.

— Кучумовы ратники, — мрачно сказал Степан. — Четыре десятка отборных. В доспехах, с саблями блестящими. Они там заправляют. Местные перед ними — как овцы перед волками. Видели мы их: на конях, при оружии, и днём, и ночью.

Матвей почесал затылок.

— Не доверяет, похоже, Кучум местным… оставил своих, что следили.

— А что с пленником? — в голосе Ермака прорезалось нетерпение. — Видели Кольцо?

— Самого не видели, — признался Игнат. — Но есть место, где, похоже, пленного держат. Изба почти в центре улуса, шагов двести от берега. Крепкая, из хороших бревен, с узким окном. У стен всегда трое дозорных, меняются исправно. На месте не сидят, обходят избу. Каждый из них свою стену сторожит, а четвертой стеной она к другой избе прилегает, там печь, ей тюрьма Ивана и отапливается зимой. В ней люди.

— Других мест, где могли бы быть пленные, мы не увидели, — добавил Степан. — Если Иван там, то только в той избе, больше негде.

В избе повисла тяжёлая тишина. Лишь поленья потрескивали в печи да ветер гудел в щелях.

Степан развёл руками:

— Пробраться туда тайком невозможно. Собаки настороже, часовые не зевают. Поднимется тревога — весь улус вмиг на ноги. Кучумовы ратники первыми подоспеют. Завяжется бой… может, победим, может, нет — зависит от того, сколько людей от нас будет и сможем ли незамеченными подойти. Мне кажется, внезапно никак не получится. И дозоры стоят, и собаки посторонних заметят.

— Прямая атака — верная погибель, — поддержал Игнат. — Улус большой, изба в середине. Пока доберёшься — все сбегутся. Да и малой группой не подберешься. Сначала собаки учуют, потом люди увидят. Костер перед той избой горит ночью. И не только там, много костров пытает. Караулят улус с разных сторон. Десятка два татар не спит, сидит на страже.

— Силой не возьмём, — подтвердил Фёдор Толмач. — Только хитростью. Только что придумать, я не знаю.

Ермак медленно провёл ладонью по бороде, разглаживая седые пряди. Все понимали ситуацию. Бросить своего — нельзя. Но и что делать — непонятно. Большой отряд привести нельзя — весть мигом разнесется, и уведут Ивана в куда-нибудь, где его никогда не найти. Окружить улус сил у нас не хватит, даже если представить, что это возможно, и послать весь отряд, бросив охрану Кашлыка.

Ермак молча поглаживал бороду и хмурился. Прохор Лиходеев сидел неподвижно, глаза его, как две тёмные щели, упёрлись в доски пола. Я сам перебирал в уме варианты: налёт, диверсия, отвлечение… и каждый рушился о простой факт — слишком много людей, слишком надёжная охрана.

Первым молчание нарушил Мещеряк. Он сидел боком, закинув ногу на ногу, и щурился.

— Нет, так мы ничего не сделаем, — протянул он. — Надо, чтоб свой человек был в улусе.

Я вздрогнул. Свой человек? Это уже похоже на то, что в моём мире называли агентурой. Все замечательно, но откуда его взять?

— Что за свой человек? — недоверчиво буркнул Ермак. — Где ж мы его возьмём, Матвей? Из земли выкопаем?

Мещеряк не ответил на вопрос и продолжил то, с чего начал:

— Другого пути всё равно нет. Кто-то должен быть там, внутри. Знать, что происходит, выяснить, Иван там или кто. Может, нож ему передать.

— Не понимаю… — развел руками Прохор Лиходеев. — Татаре чужого в улус пустят, как же!

— Проверяют, да не всех, — отрезал Мещеряк. — Торговцев принимают, ремесленников. У кого руки в деле — тому всегда найдётся место.

— А откуда нам взять согласного на это торговца или плотника, не скажешь? — с грустным ехидством проговорил Ермак.

— Скажу! — неожиданно для всех ответил Матвей. — Да, скажу!