Военный инженер Ермака. Книга 3

Глава 22

…Топор в руках Хасана пел привычную песню. Удар — и щепка летит в сторону; ещё удар — и бревно начинает обретать нужную форму. Сорок три зимы минуло с тех пор, как он появился на свет в небольшом улусе в двух днях пути от Кашлыка. Сорок три зимы, и последние пятнадцать из них — в одиночестве.

Река забрала Гульнару весенним половодьем. Она пошла стирать бельё к быстрой воде и поскользнулась на глинистом берегу. Течение подхватило её раньше, чем кто-то успел сбежать на крик. Хасан тогда работал в соседнем улусе — ставил дом зажиточному купцу. Когда вернулся, жену уже похоронили. С тех пор он жил один, на краю поселения, где лес подступал вплотную к человеческому жилью.

Соседи считали его странным. Мог среди работы внезапно замереть и долго смотреть в одну точку, будто прислушиваясь к тому, что слышал один он. А еще — его уходы. Без предупреждения Хасан брал топор, нож, огниво и исчезал в чащобе. Неделями его не видели. Возвращался молчаливый, с потемневшим лицом, садился за работу и трудился с удвоенным усердием, будто наверстывая пропущенное.

— Джинны его водят, — шептались старухи, когда он проходил мимо.

— Горе ум помутило, — качали головами мужчины.

Но плотником Хасан был отменным. Его руки творили с деревом чудеса. Резнь по дереву напоминало застывшее кружево. Двери, сделанные им, не скрипели и не перекашивались спустя годы. За это его терпели, несмотря на странности.

…В тот злосчастный день на исходе лета сборщики податей хана Кучума явились раньше обычного. Трое всадников в богатых халатах, с саблями на поясах, въехали в улус, когда солнце ещё не достигло зенита. Хасан как раз заканчивал новые ворота для мечети — последние штрихи резьбы, последние удары молотка.

— Эй, плотник! — окликнул его старший, толстый мужчина с редкой бородой. — Где твоя подать великому хану?

Хасан молча указал на дом. Он заранее приготовил положенное: мешок зерна, несколько шкур, серебряную монету, вырученную за недавнюю работу. Сборщикам показалось мало.

— Только это? — старший пнул мешок. — Думаешь, великий хан будет доволен такими крохами?

— Отдаю, что положено, — спокойно ответил Хасан.

— Что «положено», решаем мы! — рявкнул второй, молодой воин с тонкими усами.

Они вошли без приглашения. Перевернули сундуки, сняли со стены старый дедовский кинжал в серебряных ножнах — единственную память об отце. Забрали запас муки на зиму, связку вяленого мяса, даже медный котёл, в котором Гульнара когда-то варила похлёбку.

— Нельзя забирать всё! — Хасан преградил дорогу молодому, который тащил его инструменты — набор резцов и новый топор. — Чем работать? Чем платить в следующий раз?

— Это и научит не прятать добро от слуг великого хана! — усмехнулся старший и кивнул своим.

Первый удар пришёлся в живот. Хасан согнулся, хватая воздух. Второй — рукоятью плети по спине — повалил его. Били долго и с наслаждением: сапогами по рёбрам, плетьми по спине, древком копья по ногам. Хасан свернулся калачом, прикрывая голову, но удары сыпались со всех сторон.

— Смотрите, как извивается! — смеялся молодой. — Червяк на горячей золе!

— Ну что, ещё возразишь? — старший наступил на руку, раздавив пальцы. — Пожалуешься хану, что мы несправедливы?

Хасан молчал, только хрипел сквозь разбитые губы. Кровь застилала глаза, каждый вдох отзывался болью в груди.

Третий, до той поры молчавший, присел, дёрнул его за волосы, заставляя поднять голову:

— Запомни урок. Великий хан милостив к покорным и беспощаден к гордецам. В следующий раз добрыми не будем.

Они ушли, громко переговариваясь и смеясь, унеся почти всё. Хасан долго лежал в пыли. Потом соседи подняли, внесли в дом. Старая Фатима промыла раны, наложила повязки.

— Терпи, — сказала она. — Все мы под властью хана. Смирись.

— Аллах видит всё, — добавил Ибрагим. — Он воздаст по делам. Не держи зла.

Но смириться Хасан не мог. Гордость, которую не выбили ударами, жгла сильнее, чем ныли сломанные рёбра. Ночами, лежа без сна, он думал о мести. Представлял, как подкрадётся к кому-то из обидчиков и всадит нож под рёбра. Но он не был безумцем: убить человека хана — подписать себе приговор и обречь улус.

Осень прошла. Раны затянулись, оставив шрамы на теле и незаживающую рану в душе. Хасан работал — нужно было вернуть хотя бы часть утраченного, чтобы пережить зиму. Делал простые вещи за еду, чинил двери и ставни. Инструменты одалживал — свои утащили сборщики.

Потом дошла весть: казаки Ермака идут на Кашлык. Сначала — слухи, затем рассказы беженцев. Говорили, что казаки страшны в бою, что их пищали бьют любые доспехи, что сам Ермак заговорён. Хан Кучум собирал войско, стягивал отряды из улусов.

Когда объявили, что Кашлык пал и хан бежал в степи, улус запаниковал. Одни собирались уходить вслед, другие говорили, что нужно покориться новой власти. Хасан молчал, а в душе зрела надежда — на возмездие.

Через неделю он собрался в дорогу. Соседям сказал, что едет в Кашлык торговать: резные ложки, небольшой сундук, пару досок с узором. Никого это не удивило — многие тянулись в город, приглядываясь к порядкам.

Кашлык встретил непривычной тишиной. На улицах мало народу, кое-где окна заколочены. Хасан бродил по базару, прислушивался. На второй день увидел того, кого искал.

Матвей Мещеряк выделялся среди казаков. Высокий, широкоплечий, с умным спокойным взглядом. Он не обижал местных. Один раз Хасан увидел, как тот разбирал спор между казаком и татарским купцом — ровно, без пристрастия.

Дождавшись, когда Мещеряк остался один у коновязи, Хасан тихо подошёл.

— Господин, — негромко сказал он по-русски. Языка знал достаточно, чтобы объясниться.

Казак обернулся, положив ладонь на рукоять сабли:

— Чего тебе, татарин?

— Хочу помочь, — Хасан говорил тихо и оглядывался. — Кучум — мой враг. Его люди… — дальше он не стал, но по лицу Мещеряк понял всё нужное.

— И что можешь? — спросил сотник.

— Знаю здешние места. Где ходят и прячутся. Знаю тропы. Могу сказать, когда переправляются, где ночуют.

— А взамен?

— Одного: чтобы об этом знали только вы. Никто больше — ни ваши, ни мои. Буду приходить, говорить — и уходить. Никто не должен видеть наших разговоров.

Мещеряк молча всмотрелся, затем коротко кивнул:

— Ладно. Но если это ловушка…

— Не ловушка, — покачал головой Хасан. — Убедитесь.

Так началась его тайная война. Хасан вернулся в улус, жил как прежде, но теперь слушал внимательней. Его лесные уходы обрели цель: выслеживал кучумовцев, отмечал маршруты, приглядывал за бродами.

Первая засада случилась через месяц. Небольшой отряд — около двадцати — остановился в улусе Хасана, и тот узнал, куда он пойдет дальше. В условленном месте Хасан передал сотнику всё: сколько людей, какое оружие, и куда идут.

Казаки подождали татар у переправы. Из двадцати не спасся никто.

Когда Хасан узнал об этом, в душе поднялась тёмная радость. Быть может, среди убитых были и те, кто топтал его сапогами.

Вторая засада — через два месяца. Отряд татар был совсем небольшим, меньше десяти человек, но они тоже были врагами.

Снова встреча, снова точные сведения. Казаки напали на рассвете, когда те только снимались с ночлега. Бой вышел недолгим: враг не успел толком схватиться за оружие.

С каждой новой удачей месть Хасана становилась ощутимее. Он не знал, были ли среди убитых его обидчики, — уже не имело значения. Все они служили Кучуму, все были частью силы, что грабила и унижала простых.

Между встречами Хасан жил обычной жизнью. Работал, говорил с соседями о погоде и урожае, по пятницам молился в мечети. Никто не подозревал, что тихий, странноватый плотник стал невидимой карой для людей бежавшего хана.

Иногда по ночам приходили сомнения: вправе ли он, татарин, вести своих единоверцев под казачьи пули? Но стоило вспомнить тот день — и сомнения улетучивались. Это была не измена вере, а личная расправа. «Аллах всё видит», — говорил мулла. Пусть судит Он.

Жизнь Хасана пошла своим чередом. Он по-прежнему делал двери и наличники, уходил в лес на недели. Соседи всё так же считали его странным. Но внутри что-то переменилось. Тяжесть, давившая сердце с того дня, когда его избили и ограбили, наконец ушла.

Иногда вечерами, сидя на пороге, он думал: месть — штука странная. Она не вернула добро, не сгладила шрамы, не воскресила Гульнару. Но вернула более важное — достоинство. Ощущение, что он не просто жертва, не песчинка под сапогом власти.

Однажды весной к нему пришёл сосед Ибрагим. Посидел рядом, помолчал, сказал:

— Я стар, многое видел. Не знаю, чем ты занимался в эти месяцы, и знать не хочу. Но вижу: камень с души у тебя сошёл. Ты успокоился. Это хорошо. Человеку нельзя жить с ненавистью на сердце.

Хасан кивнул. Ибрагим, глядя на закат, добавил:

— Кучум был жесток. Многие страдали. Кто знает, что будет дальше. Может, все здесь будет принадлежать Ермаку. Может, новая власть окажется справедливее. Время покажет. А мы будем жить: растить хлеб, строить дома, молиться Аллаху. Как жили отцы и деды.

Ибрагим ушёл, Хасан остался на пороге. Солнце садилось за лес, окрашивая небо багрянцем.

— Знал бы ты, сосед, как я сбрасывал с души этот камень. И что я не хочу выбрасывать его совсем. Пусть лежит рядом, под рукой. Война еще не закончена.

— Есть тот кто нам поможет. Завтра он здесь будет, — сказал Мещеряк. — Я обещал ему никому не говорить о нем, и долго держал свое слово. Но теперь деваться некуда. Думаю, он нас поймет.

— Я знал, что у тебя есть собственный лазутчик у татар, но молчал, — произнес Ермак. — Все ждал, когда признаешься. И дождался. Но ты правильно сделал, что никому не говорил. Начнешь обманывать тех, кто тебе доверяет — ложь вылезет наружу, и никто к тебе больше не придет.

Сырой туман стелился между соснами, когда мы вышли на поляну в паре верст от Кашлыка.

Впереди шел Матвей, за ним Ермак, дальше Лиходеев и я. Прохор постоянно оглядывался и прислушивался к каждому звуку.

На поляне нас уже ждал татарин. Среднего роста, жилистый, с лицом, на котором отпечаталась тяжёлая жизнь. Хасан. Мещеряк уже сообщил ему, что придет не один, и тот согласился на это.

— Мир тебе, Хасан, — негромко сказал Мещеряк

— И вам всем мир, атаман, — слегка поклонился татарин.

Мы расселись на поваленном дереве. Хасан держался настороженно, но спокойно.

— У нас есть для тебя дело, — начал Мещеряк. — Опасное дело.

Татарин молча ждал продолжения.

— В улусе Карагайлык содержат пленника, — продолжил Матвей. — Говорят, что это наш сотник Иван Кольцо. Его отряд попал в засаду год назад. Все погибли, но тело Ивана так не нашлось. И теперь сказали, что он там, в том улусе. Нужно точно узнать, что он там. И если это Иван — помочь ему бежать.

— Как? — коротко спросил Хасан.

— Поедешь туда как плотник, — объяснил Мещеряк. — Все знают, что ты мастер. И что ты… — он помедлил, — человек со странностями. Любишь бродить по разным местам. Никто не удивится, если появишься в Карагайлыке и предложишь свои услуги.

— Пленника держат в отдельной избе в центре улуса, — продолжил Матвей. — Охрана есть. Избу видно с реки, но непонятно, кто в ней. Если это наш человек, ты должен передать ему вот это.

Мещеряк достал из-за пояса небольшой свёрток, завернутый в промасленную ткань. Развернул: внутри лежали острый нож и маленькая тонкая пила.

— Пилить дерево? — уточнил Хасан, хотя и так все было ясно.

— Да, — сказал Матвей, сразу поняв замысел. — Бревна в той избе толстые, но если подпилить изнутри потом можно будет выдавить бревно и пролезть. Это опасно, но выполнимо.

— Как я это передам? — Хасан нахмурился. — Меня же не пустят к нему.

— Подумай, — попросил Мещеряк. — У тебя голова есть. Может, тебя попросят починить избу. Но надо быть очень осторожным.

— Хорошо, — подумав, ответил Хасан. — Завтра поеду туда.

— Вот и славно, — сказал Матвей, завершая разговор. — Постарайся всё выяснить побыстрее. Наша разведчики будут ждать каждую ночь на поляне, за версту по течению реки, недалеко от берега. Увидишь ее. Им будешь рассказывать о том, что в улусе. Если пленник наш человек — помоги ему. Если нет — возвращайся. За чужих мы воевать не будем.

Затем мы расстались. Хасан пошёл пешком в Кашлык, а мы другой дорогой к своим лошадям.

— Думаешь, справится? — спросил Матвея Ермак, когда мы отъехали достаточно далеко.

— У него есть счёты с Кучумом, — ответил тот. — И он умен.

— Да, это видно по глазам, — согласился я.

— Дай Бог, — сказал Ермак. — Если это и вправду Иван Кольцо. Если мы его спасем, это будет настоящее чудо.

…Оказывается, Матвей не так прост! Получается, даже Ермаку не говорил, что у него есть агент. Наверное, правильно. Раз пообещал, надо выполнять.

Значит, дело сдвинулось с мертвой точки. Наш человек будет в улусе и сможет узнать, там ли Иван Кольцо и быть может сумеет передать ему инструменты. Да, нелегко! К тому же эта проблема не единственная.

Что делать с собаками которых там своры? Из-за них мы не сможем подойти близко к улусу. Да и Иван, если выберется, в лучшем случае его встретит исступленный лай, а в худшем — его попросту разорвут.

Подумав, я пошел к Юрпасу — шаману остяков. Что-то мне подсказывало, что в этом вопросе он может помочь.

…Мы встретились около его юрты.

Я начал безо всяких предисловий.

— Ты сможешь приготовить яд, чтоб отравить собак, бегающих вокруг татарского улуса? — спросил я.

Шаман задумался, внимательно посмотрел на меня. Потом вздохнул.

— Да, я могу это сделать. Без счастья, но могу, если это нужно.

— Мне тоже такое дело никакого удовольствия не доставляет, — развел я руками. — Но деваться некуда.

— Думаю, надо будет начинить ядом тушу убитого зверя. Они почувствуют запах, сбегутся и умрут в течении дня.

И добавил:

— Завтра пойду в лес, собирать грибы и травы.

На этом мы и расстались.

Теперь дело обстоит, как я вижу, так.

Хасан, если у него получится, передает пилу и нож Ивану. Тот за несколько дней подпиливает бревна и передает какой-то условный сигнал (дальше мы решим, какой, и как он это делает), что у него все готово.

После этого мы притаскиваем отравленную тушу какого-нибудь зверя поближе к улусу, и ждем, пока его мясо сожрут собаки. Затем… а вот что будет затем, у нас два варианта.

Первый — Иван выбирается через подпиленную стену и бежит в лес, где его ждут казаки. Чем этот вариант плох? Тем, что избу охраняют. Бесшумно выбраться будет очень тяжело. Часовых трое, и каждый, как говорят разведчики, охраняет свою стену, а с четвертой стороны изба примыкает к другому строению, с печкой, где находятся люди.

То есть Иван будет наверняка замечен охранниками. В лучшем случае завяжется драка, которая переполошит улус, в худшем — Ивана просто убьют. С одним ножом, ослабленный после заключения, он не сможет противостоять откормленному татарину с саблей.

Можно было бы не ждать, пока он прорежет бревна, а броситься небольшой группой к избе. Но это будет точно замечено. Поднимется тревога. Хорошо, если дверь в тюрьму Ивана закрывается просто на засов, а если там замок? Большой, железный? Такие тут уже делали. Одним ударом топора его не собьешь. И грохот пойдет далеко-далеко. Все население улуса сбежится посмотреть, что там такое происходит.

Поэтому надо сначала убрать охрану. Тех троих, кто караулят избу. Вопрос, как это сделать. До леса от избы — метров двести пятьдесят, и столько же — до другого берега через реку. Ни один арбалет прицельно так выстрелить не сумеет, и при этом чтобы убить врага. Рассказы про стрельбу из лука на полкилометра или больше к настоящей войне отношения не имеют. Там выстрел производится специальной облегченной стрелой, которая причинит мало вреда, неприцельно, под углом возвышения в сорок пять градусов. В общем, развлечение на радость толпе.

А у нас здесь — реальный мир, со своими суровыми законами.

Или все-таки можно что-то сделать?