Военный инженер Ермака. Книга 3

Глава 23

Да, можно! Надо будет усилить конструкцию самых мощных наших арбалетов за счет так называемых «блоков» и сделать, как я и планировал, оптические прицелы.

Блочный арбалет — это разновидность арбалета, у которого на концах плеч стоят ролики. Тетива и дополнительные тросы проходят через них особым образом, поэтому при натяжении плечи сгибаются не напрямую. Это похоже на хитрый рычаг: усилие распределяется иначе, и оружие работает эффективнее.

У обычного арбалета тетива тянется прямо, и чем дальше её тянешь, тем тяжелее становится. У блочного же благодаря роликам и тросам натягивание идёт мягче, а сила накапливается не меньше, а даже больше. Тетива разгоняет болт дольше, и выстрел выходит мощнее и ровнее.

Главные преимущества такого арбалета заключаются в том, что у него больше сила и дальность, болт летит быстрее и дальше. Натягивать его проще, особенно с механическим взводом. Выстрел становится более точным и плавным. Кроме того, можно делать короче плечи при той же мощности, и тогда оружие оказывается удобнее в тесных условиях, например, при обороне крепости, хотя сейчас для нас это почти неважно.

Однако есть и недостатки. Конструкция получается сложнее, и деталей больше, а значит — выше риск поломки. Такой арбалет требует ухода, ролики и тросы плохо переносят грязь и влагу. Он становится тяжелее простого и труднее в починке: если сломается в бою, быстро исправить не получится.

У обычного арбалета тетива идет прямо, и плечи гнутся всей силой на себя. У нового, блочного, на концах маленькие ролики, и тетива тянется петлями. Из-за этого взводить легче, а выстрел выходит сильнее: болт уйдет, как молния.

Эффективная дальность стрельбы такого арбалета может вырасти где-то на четверть. Для нашей первоочередной задачи — ликвидации охранников Ивана, это очень важно. Стрелять, скорее всего, придется с другого берега реки. И там целых двести пятьдесят метров. Много, черт побери, много.

…Самое сложное в этой конструкции — ролики.

Я чертил на листе круги. Вот оно, самое трудное звено. Простая железная шайба с канавкой — казалось бы, что тут непонятного? Но я-то знал: всё дело в точности. Ролики должны быть одинаковыми по диаметру, иначе тетива перекосится. Канавка должна быть ровной, иначе струна слетит в самый неподходящий момент. А у нас нет токарных станков, нет шлифовки, вообще ничего нет — только простейшие инструменты и руки.

Я представлял, как эти шайбы будут сидеть на оси. Без подшипников — о них даже мечтать пока не стоит. Значит, трение. Значит, износ. Значит, постоянный скрежет. Придётся постоянно смазывать маслом после каждой натяжки, а то заедут, заклинят и конец всему. Будем делать грубо, но других вариантов нет.

Перед глазами встала вся конструкция. Дерево, железо, ворот. И эти тяжёлые маленькие колёса, вечно голодные до смазки, живущие на грани поломки. Не красота, не совершенство — но шаг вперёд. Первый, грубый, но настоящий.

Я знал: именно ролики станут слабым местом. Но без них не будет и самого арбалета, который я задумал.

Но мы их сделаем. Их, и все остальное.

И самое главное — наши арбалеты будут с оптическими прицелами.

…Утренний холодок пробирался сквозь щели стекловаренной мастерской. Солнце уже не грело так, как месяц назад, и я думаю, что скоро придёт настоящая сибирская зима Впрочем, сейчас меня занимало совсем другое.

Глиняный тигель уже час томился в печи, раскалившись до вишнёвого свечения. Я взял длинный кованый железный прут — кривоватый, но единственный подходящий инструмент в этой глуши — и осторожно поворошил шихту. На дне тигля плыла моя надежда: смесь из светлого песка с берега Иртыша.

— Эх, натрия бы карбоната… — пробормотал я себе под нос, вспоминая формулы из прошлой жизни. — Или хотя бы нормального поташа, а не этой золы…

Прокоп непонимающе покосился на меня. Я махнул рукой — мол, не обращай внимания.

Температура в печи поднималась медленно. Дрова у нас хорошие — берёза горит жарко, — но для стекла нужен настоящий ад. Я велел Прокопу и Савелию подбрасывать поленья без передышки. Мехи работали не останавливаясь.

Печь гудела, как живая. Жар бил в лицо каждый раз, когда я приоткрывал заслонку, чтобы проверить состояние массы. В современной стекловаренной печи были бы термопары, регуляторы, автоматическая подача шихты. А здесь — только глаз да опыт, чего, по правде, маловато. Одно дело — понимать, как нужно делать стекло, и совсем другое — варить его в кустарных условиях шестнадцатого века.

Я сидел на грубой лавке напротив печи, не сводя глаз с раскалённого нутра. Всплывали картинки из прошлой жизни: стерильные цеха в Красногорске, куда доводилось ненадолго заглядывать. Там стекло варили в платиновых тиглях при температуре свыше тысячи градусов, с контролем до мелочей. Добавки — оксиды, тщательно отмеренные, — задавали нужные оптические свойства. А у меня? Глиняный горшок, дровяная печь и молитвы всем богам, чтобы хоть что-то получилось.

Прошло ещё два часа. Солнце поднялось выше, косые лучи пробились в мастерскую через окошко из бычьего пузыря. Другого оконного материала в Кашлыке особо не сыскать. Вот сделаем нормальное стекло — и окна будут прозрачные. Может, даже лучше, чем в Москве нынешнего времени.

Я снова заглянул в печь. Масса в тигле уже расплавилась, превратившись в вязкую, медленно булькающую жидкость. В отражённом огне она казалась золотой, но я знал — это обман: истинный цвет проявится после остывания.

— Народ, просыпайся! — крикнул я. — Начинаем выемку!

Савелий с Прокопом встрепенулись. Поняли, что насчет пробуждения я шутил — но они уже привыкли к моему чувству юмора.

Я взял клещи.

— Подальше, — предупредил я. — Если тигель треснет, расплав брызнет.

Они отошли к дальней стене. Я накинул на плечи старую кожаную накидку и полез клещами в печь. Тигель раскален добела; смотреть больно даже через прищур. Подцепив бортик, медленно, стараясь не расплескать драгоценную массу, вытащил его.

Дальше — самое ответственное: дать стеклу остыть не слишком быстро, иначе потрескается от внутренних напряжений. В нормальном производстве для этого используют специальные печи для отжига с плавным охлаждением. У меня — только ящик с золой, где тигель мог остывать равномернее, чем на воздухе.

Поставив тигель в золу, я накрыл его сверху железным листом и стал ждать. Пытка. Не знаю, что вышло, удался ли опыт. В прошлой жизни результат проверили бы спектрометром ещё на стадии варки. Здесь — только ждать и гадать.

Савелий принёс воду в деревянном ковше. Я жадно выпил — горло пересохло от жара и напряжения. Вода с привкусом речной тины показалась самым вкусным напитком в мире.

Ждать пришлось долго, но все-таки настала минута, когда я решил, что пора. Тигель остыл достаточно, чтобы его можно было трогать руками. Я вытащил его из золы и поставил на стол. Глина, перенёсшая жар, крошилась под пальцами. Я взял молоток и осторожно начал отбивать осколки, стараясь не повредить стекло. С каждым ударом сердце колотилось сильнее. Наконец показался край слитка…

Я застыл. Стекло было почти прозрачным. Практически идеально чистым — в нём почти не было пузырьков, лёгкой мути, словно в речной воде после дождя. Это было уже не зелёное «бутылочное» стекло…

Дрожащими руками я отколол кусок с ладонь и вышел с ним на улицу. Закатное солнце просвечивало сквозь него; двор, конюшни, частокол — всё было более чем различимо. Никакой зелени, никакого болотного оттенка.

— Господи… получилось, — выдохнул я, а потом добавил: — Да. Чёрт возьми, да.

Я положил слиток на стол — для меня он был дороже золота. Первый шаг к оптике в шестнадцатом веке. Кривой, несовершенный, но настоящий.

В голове роились планы. Нужна шлифовка — сделать примитивный станочек, пусть хоть с ручным приводом или от водяного колеса. Абразивы — песок разной зернистости, толчёный кварц, если повезёт — корунд.

Я представил лицо Ермака, когда покажу ему, как через трубу можно разглядеть татарский дозор за версту. Представил, как изменится война. В моей прошлой жизни оптические прицелы массово появились лишь в девятнадцатом веке и переменили военное дело. Здесь я могу дать это преимущество на столетия раньше.

Я вышел из мастерской с чистой холстиной, в которую завернул стекло. Вечер был прохладен; пахло дымом, прелой листвой и рекой. За частоколом лаяли собаки, ржали кони, гомонили казаки, возвращаясь с дозора. Обычная жизнь Кашлыка — столицы Сибири.

Но я знал: эта обычная жизнь скоро изменится. Сегодня я сделал первую заготовку оптического стекла. Завтра начну шлифовать первую линзу и потом соберу первый прицел и первую подзорную трубу.

…Пока Хасан обустраивается в новом, враждебном для него улусе, у нас есть время заняться оптикой. Без нее операция по вызволению Ивана Кольцо, скорее всего, будет обречена. После недавних экспериментов со стеклом у меня накопилось достаточно материала, чтобы приступить к амбициозному проекту — созданию оптического прицела для арбалета.

Перебирая осколки готового стекла, я тщательно осматривал каждый кусок на свет. Мои пальцы осторожно поворачивали прозрачные фрагменты, выискивая дефекты. Некоторые стекла содержало пузыри воздуха — неизбежное следствие несовершенства технологии, но несколько кусков оказались удивительно чистыми. Я отложил их в сторону, понимая, что именно из них получатся линзы для будущего прицела.

Для шлифовки первой линзы я соорудил простейшее приспособление — взял гладкую дощечку из твёрдого дерева и насыпал на неё влажный песок. Песок был местный, с берега Иртыша, но удивительно мелкий и однородный. Я закрепил выбранный кусок стекла в деревянных тисках, обмотанных кожей, чтобы не расколоть хрупкий материал, и начал медленно, круговыми движениями обрабатывать поверхность.

Работа оказалась изнурительной. Часы проходили за монотонным шлифованием, мои руки начинали неметь от постоянного давления и вращательных движений. Я периодически останавливался, чтобы проверить кривизну поверхности, прикладывая к стеклу деревянный шаблон, который вырезал заранее. Постепенно плоская поверхность начала приобретать выпуклую форму. Песчинки скрипели под стеклом, оставляя матовую поверхность, которую предстояло ещё долго полировать.

Когда грубая форма была готова, я перешёл к более тонкой обработке. Растёр в ступке кварц до состояния пыли, смешал его с водой до консистенции жидкой кашицы. Этой смесью я продолжил шлифовку, добиваясь более гладкой поверхности. Мастерская наполнилась тихим шуршанием — звуком трения стекла о абразив. Солнце уже клонилось к закату, когда я перешёл к финальной стадии полировки.

Для полировки я использовал золу из печи, тщательно просеянную через ткань, и небольшое количество мела, который выменял у местного торговца. Смешав их с маслом, я получил полировочную пасту. Кусок мягкой кожи, смоченный этой смесью, медленно скользил по поверхности линзы. Я работал до глубокой ночи, периодически проверяя прозрачность стекла. Постепенно матовая поверхность становилась всё более прозрачной, пока наконец не засияла чистым блеском.

На следующий день я приступил к изготовлению второй линзы — окуляра. Эта задача оказалась значительно сложнее. Мне нужна была плоско-вогнутая линза, чтобы собрать оптическую систему по схеме Галилея. Преимущество такой системы заключалось в том, что изображение оставалось прямым, не переворачиваясь, что критически важно для прицеливания.

Создание вогнутой поверхности требовало иного подхода. Я изготовил выпуклую форму из твёрдого дерева, тщательно отполировав её до зеркального блеска. На эту форму я наносил абразив и прижимал к ней стекло, совершая вращательные движения. Работа шла медленнее, чем с первой линзой, но упорство брало верх.

После трёх дней кропотливой работы вторая линза была готова. Я держал её на свету, наблюдая, как она уменьшает изображение — верный признак рассеивающей линзы. Качество — нормальное, тем более, для начала.

Теперь предстояло изготовить оправы для линз. В ход пошли рога оленя, которые я выпросил у охотников из нашего отряда. Рог оказался прекрасным материалом — прочным, но поддающимся обработке. Я распилил рога на кольца нужной толщины, затем ножом и напильником выточил в них углубления точно по размеру линз.

Работа с рогом наполнила мастерскую специфическим запахом — смесью костной пыли и нагретого кератина. Я старался работать аккуратно, постоянно примеряя линзы к оправам. Когда посадочные места были готовы, я проложил их тонкой выделанной кожей для амортизации и лучшей фиксации. Линзы вставлялись плотно, но без излишнего давления, которое могло бы их расколоть.

Для дополнительной герметизации я использовал смолу, которую варил из сосновой живицы с добавлением пчелиного воска. Эта смесь, нанесённая по краям оправ, надёжно фиксировала линзы и защищала их от влаги. Пока смола застывала, я занялся изготовлением корпуса будущего прицела.

Трубку я решил делать из берёзы — дерево было лёгким, прочным и хорошо поддавалось обработке. Выбрал прямой участок ствола без сучков, распилил его вдоль и начал выдалбливать сердцевину. Эта работа заняла целый день — нужно было добиться равномерной толщины стенок и идеально прямого канала внутри. Я использовал раскалённые железные стержни для выжигания древесины, затем зачищал поверхность скребками и шлифовал песком.

Когда обе половинки были готовы, я соединил их, промазав стыки той же смолой и плотно обмотав просмолённой нитью. Получилась лёгкая, но прочная трубка длиной около двух пядей. На концах я выточил посадочные места для оправ с линзами, стараясь соблюсти точное расстояние между ними — от этого зависела фокусировка.

Сборка оптической системы стала волнующим моментом. Я вставил объектив в передний конец трубки, закрепив его дополнительными кожаными прокладками. Окуляр разместился с противоположной стороны. Первый взгляд через собранную трубу заставил сердце забиться чаще — изображение действительно увеличивалось! Правда, увеличение было небольшим, примерно в три раза, поле зрения узким, а по краям наблюдались небольшие искажения, но сам принцип работал!

Я вышел из мастерской и направил трубу на противоположный берег Иртыша. Деревья, которые невооружённым глазом выглядели размытым пятном, через прицел обрели отдельные ветви. Я различал движение людей в далеких лодках, мог рассмотреть детали их одежды.

От счастья хотелось заорать, но это было непозволительно.

Поэтому я закричал мысленно.

Но очень громко!

Вернувшись в мастерскую, я принялся за создание крепления для арбалета.

Разумеется, нашего самого мощного. С немецким воротом. Порождение сумрачного сибирского гения (это я очень нескромно о себе). Но самым мощным ему осталось быть недолго — скоро его сменит по такой же, но с блочной системой.

Не расстраивайся, арбалетик, ты тоже очень даже ничего!

…Кронштейн я вырезал из лиственницы. Это была изогнутая деталь с полукруглым ложем для трубки сверху и плоским основанием снизу для крепления к арбалету. Работа требовала точности — трубка должна была располагаться строго параллельно направляющей для болта, иначе прицеливание было бы бесполезным.

Я многократно примерял кронштейн к арбалету, подгонял углы, стачивал лишнее. Когда форма была идеальной, я усилил конструкцию железными полосами, которые выковал в походной кузнице. Полосы огибали кронштейн и трубку, создавая дополнительные точки крепления. Всё это стягивалось кожаными ремешками, пропитанными воском для защиты от влаги.

Установка прицела на арбалет стала кульминацией многодневной работы. Я просверлил в ложе арбалета отверстия для крепёжных штифтов, стараясь не повредить конструкцию оружия. Кронштейн встал на место как влитой. Я затянул кожаные ремни, проверил надёжность крепления — конструкция не шаталась и не смещалась при натяжении тетивы.

Испытания показали пользу и надежность конструкции! Сначала стреляли в нашем маленьком «тире» в остроге. Стрелял не я один — захотелось это сделать и Ермаку, и Матвею, и всему остальному нашему «руководящему составу»!

Изумления и восторгов было много. Испробовав оптику здесь, мы пошли на лесную поляну — для больших расстояний. Все было отлично и там!

Однако я отчётливо понимал недостатки конструкции. Прицел был тяжёлым — почти полкилограмма лишнего веса на арбалете. Линзы требовали постоянного ухода — их нужно было протирать от пыли и влаги, беречь от ударов. В сырую погоду стёкла запотевали изнутри. Поле зрения оставалось узким, что затрудняло быстрое прицеливание по движущимся целям.

Вечером, стоя на окружающий городок стене, я размышлял о проделанной работе. Принцип был доказан — оптический прицел возможен даже при таком примитивном уровне технологий. Я помнил, что существует другая оптическая схема — система Кеплера, где используются две выпуклые линзы. Такая система даёт перевёрнутое изображение, но оно ярче и увеличение можно сделать больше.

Для астрономических наблюдений кеплеровская труба подошла бы идеально — при наблюдении звёзд не важно, перевёрнуто изображение или нет. Я даже начал обдумывать, как можно было бы сделать простой телескоп для наблюдения за небом.

Но для военных целей система Галилея оставалась предпочтительнее. Прямое изображение критически важно для стрелка — переучиваться целиться в перевёрнутом мире было бы слишком сложно в боевых условиях. Да и сама конструкция галилеевской трубы компактнее, что важно для оружейного прицела.

Я решил продолжить совершенствование именно этой системы. В планах было улучшить качество линз — найти способ делать более чистое стекло, освоить более точную шлифовку. Можно попробовать сделать прицел с переменным увеличением, добавив подвижный окуляр. Стоило подумать и о защите линз — сделать откидные крышки из кожи или тонкого металла.

Ещё одной идеей было создание перекрестья в окуляре — тонкие нити или проволочки, натянутые в фокальной плоскости, которые помогли бы точнее целиться. В моём времени это называлось сеткой прицела, и без неё точная стрельба на большие расстояния была затруднительна.

Но всё это были планы на будущее. Сейчас же у меня был работающий оптический прицел — и, возможно, он поможет обрести свободу нашему боевому товарищу.