Красавчик. Часть 1

Глава 17

Из жилого корпуса я вышел на закате: за пять минут до назначенного времени встречи с Алёной. Уже привык к шортам, поэтому в джинсах сейчас чувствовал себя слегка неуютно. Выбор нарядов у меня был небольшой. На танцы я отправился в джинсах и в кроссовках; надел одну из тех белых футболок, которыми меня спонсировал Сергей Петрович. Брызнул на себя туалетной водой (впервые за всё время пребывания в СССР семидесятого года). Надел швейцарские часы, подаренные мне коллективом клуба на прошлый день рождения. Очки оставил в комнате, хотя и подумывал прихватить их на танцы «для полноты образа».

Спустился по ступеням, вдохнул полной грудью пропахший ароматом моря воздух. Отметил, что за деревьями в стороне пляжа на небе ещё алел закат. На фасаде жилого корпуса светились многочисленные окна. Уже зажглись фонари на аллее, которая убегала вдаль параллельно берегу. На площади около фонтана я встретил компанию молодых женщин. При виде меня они прервали разговор (будто вдруг позабыли, о чём беседовали), проводили меня любопытными взглядами. Подошвы кроссовок пружинили. Я зашагал по аллее уверенной походкой. Не оглядывался по сторонам — чувствовал изучавшие меня со спины женские взгляды.

Ночь ещё не окутала кусты и деревья покрывалом мрака. Но рядом с лампами фонарей уже копошились мошки и мотыльки. Стрекотали пробудившиеся цикады — их голоса вытеснили чириканье мелких птиц и крики чаек, дополняли звучавшую вдалеке музыку. На миг блеснули в свете ламп глаза ежа, выглянувшего из зарослей травы. Отдыхающие разных возрастов парами и большими компаниями (до десятка человек) двигались в том же направлении, что и я. Мы будто бы шли на звуки музыки, как те матросы из древнегреческих поэм, которые спешили к голосившим на волнах сиренам. Пахло морем и травой. Очарование вечера мне портила головная боль.

Музыка становилась всё громче. Боль в голове не утихала. Таблетка её днём лишь приглушила. Я уже не раз этим вечером помянул недобрым словом Александрова с его экспериментами. Дважды упрекнул себя за то, что повёлся на уговоры Аркадия. В очередной раз потёр пальцем правый висок, под которым сегодня находился главный источник боли. Невольно скривил губы, когда доносившаяся со стороны танцплощадки музыка стала громче. Я свернул на вымощенную крупной тротуарной плиткой дорожку, что вела вдоль деревянного забора к входу на пляж: к арке. Фонарей тут не было. Краски заката отсюда выглядели ярче.

Около арки я замедлил шаг: взглянул на разукрашенное в цвета заката море. Пена у берега сейчас походила на сугробы. Гребни пока невысоких волн блестели, точно покрытые ледяной коркой. Звёзды на небе ещё не появились — небо пока не почернело, а словно подрумянилось. Подрумянились и плывшие по небу перистые облака. Они будто бы загоняли в море зависшее в нерешительности у горизонта солнце. Я провёл взглядом по берегу — не увидел там людей. Отметил, что на пляже снова появились стены песчаной крепости: полуразрушенные, словно пережившие днём встречу с осадными орудиями.

— Сергей!

Моё имя прозвучало на фоне умиротворяющего шума морских волн и звуков музыки. Музыка доносилась из-за деревьев, со стороны освещённой аллеи. Я даже различил слова звучавшей там сейчас песни: «По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…» Бодрый ритм и мужской голос болью отозвались у меня в голове. Я снова прижал палец к виску, взглянул на видневшийся за деревьями изогнутый фонарь. Прислушался. «…Блестят обложками журналы, на них с восторгом смотришь ты…» — пропел за деревьями… кажется, Муслим Магомаев. Мне показалось, что слово «Сергей» прозвучало в тексте песни.

Понял, что ошибся, когда меня снова окликнули:

— Сергей, подожди!

Это был женский голос. Он пробудил на моих плечах стаи мурашек. Я замер, обернулся. Увидел, что меня догоняла женщина: стройная, наряженная в светлый сарафан, едва достававший ей до середины бёдер. Женщина придерживала рукой шляпку с загнутыми кверху полями и небольшим бантом, стучала по тротуарным плиткам каблуками босоножек. Я посмотрел на стройные ноги женщины, мазнул взглядом по талии и добрался до скрытого под тенью от шляпы лица. Улыбнулся. Потому что рассмотрел чуть заострённый подбородок и хорошо мне знакомое пятно-родинку под окрашенными красной помадой губами.

— Бежала за тобой, — сообщила Алёна. — В босоножках это нелегко.

Лебедева остановилась, запрокинула голову и посмотрела мне в лицо. Тень от шляпки приподнялась. Из-под неё выглянул кончик носа и скулы, блеснули глаза (сейчас они казались не голубыми, а почти чёрными).

— Издали тебя заметила, — сказала Алёна. — Крикнула, но ты меня не услышал.

Лебедева говорила тихо. При звуках её голоса я невольно ощутил себя котом, которого гладили по шерсти. Не сдержал довольную улыбку (мои губы предательски изогнулись) — лишь превратил её в вежливую и приветливую.

— Прекрасно выглядишь, — произнёс я. — Отличный наряд. Шляпка — просто супер.

Алёна усмехнулась.

— Шляпа мамина, — ответила она. — А босоножки и сарафан не годятся для танцев. Вечернее платье и туфли я с собой в пансионат не прихватила. Ехала сюда не за плясками и ночными свиданиями.

— Это хорошо, что нет вечернего платья, — сказал я. — Мой фрак тоже остался дома. Выбор был между джинсами и шортами, между кроссовками и пластмассовыми тапками. Белая футболка оказалась безальтернативной.

Я развёл руками — на моём запястье блеснул ремешок часов.

Лебедева покачала головой.

— Во фраке ты на местных танцах смотрелся бы презабавно. Не затерялся бы в толпе.

— Я и в джинсах не затеряюсь. Особенно в компании с тобой.

На Алёнино лицо снова опустилась тень.

— Сергей, я… не пойду на танцы, — сказала Лебедева.

Она поправила на плече бретельку сарафана, заглянула мне в глаза.

— Думала, что вообще сегодня с тобой больше не встречусь, — сказала Алёна. — Потом решила, что это было бы… некрасиво.

Она повела плечом и снова поймала скользнувшую в сторону бретельку, сдвинула её ближе к шее. Взглянула мимо меня на светивший за деревьями на аллее фонарь: в ту сторону, откуда доносилось пение Магомаева: «…И я иду к тебе навстречу, и я несу тебе цветы…» Я почувствовал: в моей голове снова ожила боль. Я только теперь сообразил, что не ощущал болевые уколы с того момента, когда услышал Алёнин голос. Но боль вернулась, едва только я вспомнил о танцах. Я надавил указательным пальцем на височную кость. Представил, как громко звучала музыка сейчас там: около танцплощадки.

— Молодец, что пришла, — сказал я. — Танцы подождут. Иди за мной. Покажу тебе чудо.

Я взял Алёну за руку и увлёк следом за собой под арку. Качнул головой. Слово «чудо» напомнило мне об анекдоте про Штирлица: «…Штирлиц шёл по крыше, поскользнулся и упал. Только чудом зацепился за балкон. На следующий день чудо покраснело и распухло». Я спрятал от Лебедевой свою усмешку. Порадовался тому, что анекдоты про Штирлица в СССР семидесятого года пока не рассказывали — Алёна не заметила в моих словах пошлый оттенок. На пляже за забором голос Магомаева и звуки музыки стали заметно тише. Зато шум волн усилился. Вот только он, в отличие от музыки, не усилил головную боль.

— Сергей, куда мы идём? — спросила Алёна.

— Сейчас увидишь, — пообещал я.

— Подожди. Одну минуту.

Я замер, выпустил руку Лебедевой. Та прикоснулась к моему плечу. Алёна сняла босоножки и ступила на песок босыми ногами. Подхватила на лету соскользнувшую с её головы шляпку, тряхнула волосами. Выжидающе взглянула на меня. Я тоже сбросил кроссовки, сунул в карманы носки, подвернул джинсы. Песок уже не обжигал ступни, как днём. Но и не казался холодным. Я переложил кроссовки в правую руку. Левой рукой снова тронул Алёнины пальцы — те взяли мои пальцы в захват. Лебедева запрокинула голову. В её глазах отразился уже наполовину погрузившийся в море солнечный диск.

Я повёл Алёну к воде: всё дальше от деревянного забора. Мы шли по песку, усеянному ещё не скрытыми темнотой следами от человеческих ног (следы на песке сейчас, в полумраке, походили на крохотные лунные кратеры). Переступали через блестевшие на песке ракушки. С каждым нашим шагом всё громче становилось шипение морской пены, скопившейся у кромки воды. Музыка быстро стихла. Её полностью заглушил шум прибоя. Сердце в моей груди билось ровно, подсчитывало шаги. Головная боль исчезла — её будто бы потушило то тепло, которое исходило сейчас из Алёниных пальцев.

Мы остановились в паре шагов от морской пены. Стали плечо к плечу. Смотрели на будто бы охваченные закатным пожаром небо и море. Волны не добегали до наших ног, обессилено замирали на мокром песке. Ветер раскачивал зажатую у Лебедевой в руке шляпку, щекотал мне кожу Алёниными волосами. Он подталкивал нас в спины и словно нашёптывал о том, что вода ещё не остыла. Заботливо подхватывал брызги и уносил их в сторону солнца, словно берёг от влаги нашу одежду. Яркий фонарь солнца угасал на наших глазах. За ним подглядывала из-за облака луна. Темнело небо — его яркая часть быстро сужалась у горизонта.

Солнце вдруг выстрелило вверх лучами, точно надело корону. Я почувствовал, как Лебедева дёрнулась и чуть сжала мои пальцы. Повернул лицо — встретился взглядом с Алёниными глазами. Сердце в груди пропустило удар. Я уронил кроссовки на песок; притянул Алёну к себе, прижал её к своей груди. Лебедева дёрнулась в моих объятиях. Не вырвалась, а будто бы устроилась там поудобнее. Я наклонился к её лицу, поцеловал её в губы — те податливо приоткрылись. Ветер сменил направление, приподнял Алёнины светло-русые пряди волос и будто бы спрятал за ними наш поцелуй от посторонних взглядов.

Первый поцелуй я не затянул — отклонил голову, посмотрел на Алёнино лицо.

Лебедева улыбнулась.

— Это и есть обещанное чудо? — спросила она.

— Это только прелюдия, — ответил я. — Ты кофе любишь?

Я распахнул дверь. Почувствовал, что аромат туалетной воды «Hugo Boss» там всё ещё боролся с душком советского одеколона. Не выветрился и запах растворимого кофе «Нескафе Голд». Я скользнул взглядом по погружённой в полумрак комнате. Увидел, что Давтян и Александров пока не вернулись. Провёл Алёну через порог, закрыл за её спиной дверь: на ключ.

Бросил кроссовки на пол, повернулся к Лебедевой и заключил её в свои объятия. Секунду смотрел ей в глаза; чувствовал, как в едином ритме бились наши сердца. Поцеловал Алёну — отметил, что на её губах уже не осталось помады. Услышал, как ударились о паркет босоножки. Сбросил с Алёниных плеч бретельки сарафана. Стащил с себя футболку и метнул её на стул.

— Ты обещал кофе, — сказала Лебедева.

Её глаза блеснули.

— Будет кофе, — пообещал я. — Хороший, импортный. Контрабандный. Часа через два.

— Вот, попробуй, — сказал я.

Поставил две кружки с парящим тёмным напитком на тумбочку около своей кровати. Сам уселся рядом с кроватью на стул, откинулся на деревянную спинку. Посмотрел на кутавшуюся в простыню Алёну. Свет в комнате я не зажёг. Но тот горел в ванной (я оставил там дверь приоткрытой). Из окна лилось серебристое свечение: к нам в комнату заглядывала луна, рассматривала сложенный на столешнице Алёнин сарафан и мои джинсы.

Лебедева чуть вытянула шею, взглянула на кружку. Я увидел, как из-под простыни выскользнула загорелая Алёнина рука и развернула кружку с кофе ручкой к себе. Лебедева привстала, скрипнула кроватными пружинами. Прижала ладонью к груди соскользнувшую с её плеч простыню. Придвинулась к тумбе. Алёнино лицо и светло-русые волосы накрыли кружку, точно абажур. Лебедева замерла на пару секунд. Затем взглянула на меня.

— Пахнет вкусно, — заявила она.

— На вкус тоже ничего, — заверил я. — Попробуй.

Я показал пример: осторожно отхлебнул из своей кружки, обжёг кончик языка.

Лебедева попробовала кофе и сказала:

— Интересный вкус, приятный. Необычный. Такой кофе я раньше не пробовала.

Алёна взглянула на меня поверх кружки, задержала взгляд на моих трусах.

— Контрабандный кофе, дорогой парфюм, импортная одежда, — перечислила Алёна. — Ты словно иностранец, Серёжа. Неужто жизнь во Владивостоке так отличается о московской?

Я пожал плечами.

— Отвечу тебе, когда поживу в нынешней Москве.

— Ты уже бывал в Москве раньше? — спросила Лебедева.

— Был. Но тогда Москва была совсем иной, не похожей на нынешнюю.

— А я во Владивостоке не была. Никогда. Наверное, уже и не побываю.

Алёна опустила взгляд на пол, сделала глоток из кружки.

— Побываешь, — сказал я. — Какие твои годы. Порадуешь своим появлением дальневосточных поклонников.

Лебедева тряхнула волосами, снова посмотрела мне в лицо.

— Серёжа, а это правда, что ты узнал обо мне только здесь, в пансионате? Ты мне так сказал. Помнишь?

Я развёл руками: осторожно, не расплескал кофе.

— Так уж получилось. Теперь-то я «Три дня до лета» обязательно посмотрю. Да и другие твои фильмы тоже. Открою для себя Елену Лебедеву не только как красивую женщину, но и как талантливую актрису.

— Так уж и талантливую? — сказала Алёна. — Это ты меня так успокаиваешь? Или это просто лесть? Не уверена, что моя игра тебе понравится. В фильме «Доживём до понедельника» ты меня даже не заметил.

— Я этот фильм толком и не помню, — ответил я. — Знаю только, что в нём снимался Вячеслав Тихонов. Там про школу, кажется. Я не ошибся? А фамилии женщин-актрис я вообще не запоминаю.

Лебедева хитро сощурилась.

— Любовь Орлову ты запомнил.

Я хмыкнул.

— Об Орловой ещё недавно почти из каждого утюга кричали. Попробуй тут не запомнить. А спроси меня, в каких фильмах она снималась. Ни одного не вспомню. Я и лицо её не узнаю, если увижу. Честное слово.

Алёна покачала головой.

— Я тебе не верю, Серёжа, — сказала она. — Любовь Орлову по телевизору часто показывают. Её в нашей стране все знают. Не может такого быть, чтобы ты её не узнал. Или ты совсем телевизор не смотришь?

Я снова отхлебнул из кружки и ответил:

— Смотрю, но не всё подряд. Ты только не подумай, что я совсем далёк от кинематографа. Многих актёров-мужчин знаю: Тихонова, Ланового, Миронова, Папанова, Никулина, Вицина, Моргунова, Боярского…

— Кто такой Боярский? — спросила Алёна.

— Михаил Боярский. Этот, ну… Он снимался…

Я пощёлкал пальцем.

Махнул рукой и заявил:

— Не важно. Суть в том, что такова наша мужская природа. Взросление у мальчиков проходит иначе, чем у девочек. Мы равняемся на кумиров, берём с них пример. Копируем их поведение и даже привычки.

Я поставил кружку на тумбу.

— Поначалу для нас герой — это наш отец, — сказал я. — Затем мы понимаем, что папа далёк от идеала и подражаем героям из кинофильмов. Равняемся на тренера, на учителя. Чтобы стать лучше. Понимаешь?

Алёна пожала плечами.

— Вот поэтому мы первым делом и замечаем в фильмах героев-мужчин. Сравниваем их с собой, равняемся на них. А женщины актрисы для нас — как красивые картинки. Мы ими любуемся. Но часто не помним их имён.

— Я для тебя тоже красивая картинка? — спросила Алёна.

Она приосанилась, чуть склонила на бок голову.

— Очень красивая, — сказал я. — Красивее не бывает.

Лебедева покачала головой.

— Всегда знала, что вы, мужчины, очень странные, — сказала она. — И что вы нам постоянно лжёте. Но ты, Серёжа, обманываешь красиво; мне понравилось. Ты говоришь интересные вещи. О мужчинах. Я такое раньше не слышала.

Алёна покачала головой, поёрзала на кровати — из-под простыни выглянула её нога.

— Мужчины и женщины разные, — сообщил я. — Это не хорошо и не плохо. Это просто такой факт. Его не изменить. Мы хорошо дополняем друг друга. Мы друг друга привлекаем, любим. А временами сводим друг друга с ума.

— Это ты, Серёжа, верно заметил, — сказала Алёна. — Разные. Сводим с ума. Вот и сейчас. Я слушаю тебя. И не понимаю: радоваться твоим словам о моей красоте, или обидеться на то, что ты обозвал меня картинкой?

Лебедева хитро сощурилась.

— Наслаждайся хорошим вечером, Алёна, — ответил я. — Пей кофе, получай удовольствие от общения со мной. Мы с тобой сейчас не на уроке математики. Проанализируешь события позже. Если захочешь.

Лебедева тряхнула головой, пристально взглянула мне в глаза.

— Ты ведь понимаешь, Серёжа, — сказала она, — что курортные романы останутся на курорте? Ты и я… Мы вернёмся домой, и заживём своей привычной жизнью. Этот вечер и эта ночь останутся здесь, в пансионате.

— Эта ночь ещё не закончилась, Алёна. Она только началась. Лучшая её часть впереди. Поэтому расслабься и не загружайся ерундой. Пользуйся моментом. В нынешней Москве ты такой хороший кофе не попробуешь.

Лебедева усмехнулась, посмотрела в чашку, затем на мою грудь.

Сказала:

— Да, уж. Это точно. Такого кофе у меня там не будет.

— Там у тебя нет и такого шикарного мужчины, как я. Поэтому не смотри в будущее: внимательно следи за настоящим. Сейчас я позабочусь о том, чтобы в холодной зимней Москве тебе было что вспомнить.

Я встал со стула, подпёр кулаками бока. Посмотрел на Алёну взглядом заметившего добычу хищника. Лебедева улыбнулась, вскинула руку, растопырила пальцы.

Простыня соскользнула с её груди и упала на кровать.

— Серёжа, подожди, — сказала она. — Допью кофе. Остынет ведь — станет невкусным…

Алёна умолкла на полуслове. Широко распахнула глаза, отвернулась от меня. Она взглянула на стену, прислушалась. Я увидел: Лебедева нахмурила брови.

Отчётливо различил голоса Давтяна, Александрова и Кудрявцевой — они прозвучали в коридоре. Я услышал, как чиркнул в замочной скважине ключ. Рванул к двери.