Красавчик. Часть 1

Глава 24

Я влился в шумный поток пассажиров, что следовал к выходу с платформы. На ходу рассматривал окруживших меня людей. Примечал детали их одежды, внешний вид чемоданов, узлов и сумок. Не заметил привычных ярких красок: не увидел ни уже выходившие из моды в двухтысячном году разноцветные китайские спортивные костюмы, ни кроссовки, ни бейсболки с изображением американского флага. Будто попал не в столицу, а на провинциальную толкучку, куда пока не добралась современная цивилизация, олицетворённая обилием дешёвых китайских товаров. С ухмылкой отметил, что не увидел в толпе школьную форму и пионерские галстуки, с которыми у меня ассоциировалось моё советское прошлое.

Очередное «зависание» у меня случилось около турникетов в метрополитене. Там я почти минуту смотрел на то, как пассажиры бросали в прорези около турникетов желтоватые пятикопеечные монеты. В итоге пристроился в очередь к турникету: встал позади мужчины в нелепой белой панаме, помахивавшего скрученной в трубочку газетой. Так же, как и мужчина в панаме, я бросил в прорезь пятикопеечную монету — беспрепятственно прошёл к эскалаторам. Припомнил, что вот так же при помощи пятаков я попадал в метро в детстве. Было это до того, как снова ввели жетоны, а после — магнитные карты.

На эскалаторе я озирался по сторонам: не увидел ни одного рекламного щита или плаката. Гружённые вещами пассажиры метро подтолкнули меня в сторону Кольцевой линии. Вместе с москвичами и гостями столицы я поспешил к распахнутым дверям поезда. Шагнул в вагон, снял со спины рюкзак. Женский голос объявил о том, что следующей остановкой будет станция «Комсомольская». Я пробежался глазами по вагону, остановил взгляд на схеме линий Московского метрополитена: на очень странной схеме, где полностью отсутствовала серая ветка, по которой я (до покупки автомобиля) ездил на работу.

Женский голос сообщил, что следующей станцией будет «Проспект Мира». Я поставил рюкзак у своих ног. Взглянул на названия станций, обозначенных на схеме: Лермонтовская, Кировская, Дзержинская… Задержал взгляд на пометке с надписью «ВДНХ». Невольно вспомнил о прошедшей в Москве в восьмидесятом году Олимпиаде — я те события помнил смутно: мне тогда только-только исполнилось пять лет. Воскресил в памяти рассказ отца о том, как столица СССР готовилась к проведению Олимпийских игр. Папа не раз упоминал, что те игры преобразили наш город, сделали его красивее.

На поверхность из метро я вышел на станции «ВДНХ». Увидел кабинки таксофонов. Улыбнулся при виде стоявших около входа в метрополитен ларьков. Прочёл над ними вывески: «Мороженое», «Пирожки», «Союзпечать». Огляделся по сторонам. Отыскал взглядом Останкинскую телебашню, монумент «Покорителям космоса», арку Главного входа в ВДНХ. А вот гостиницу «Космос» я не увидел. Хотя точно знал, что с конца семидесятых годов она находилась там, где сейчас кружили над малоэтажной застройкой вороны. Я снова взглянул на ларьки. Не увидел на их витринах привычных для меня пёстрых товаров.

Невольно взглянул на проходивших мимо меня детей. Сообразил, что сейчас июль: и здесь, и «там». Поэтому пионерских галстуков я не увижу в любом случае: не сезон. Снова отметил, что я единственный, кто стоял сейчас около метро в кроссовках и в джинсах. Проходившие мимо киоска «Союзпечать» люди задевали меня взглядами — любопытными. Я неспешно зашагал в сторону Главного входа ВДНХ, оглядывался по сторонам — в точности как это делали впервые очутившиеся в Москве туристы. Увидел никем не занятую лавку, уселся на неё и шумно выдохнул. Пристроил на лавку рядом с собой рюкзак, обнял его рукой.

— Сори, — произнёс справа от меня детский голос.

Я повернул голову, увидел двух подходивших ко мне мальчишек — на вид, десятилетних.

— Сори, — повторил темноволосый мальчик.

Он остановился в двух шагах от меня, сказал:

— Гив ми…

Мальчишка замолчал, почесал затылок, повернулся к своему светловолосому приятелю.

— Забыл, как по-английски жвачка, — пожаловался он.

— Буббле гумм, — подсказал я.

Темноволосый улыбнулся — на его щеках появились ямочки.

— Точно, — сказал он. — Вспомнил.

Парень обратился ко мне торжественно, будто зачитал стихотворение.

— Сори, мистер, — сказал он. — Гив ми бублик гумм!

Я невольно усмехнулся.

— Не бублик, а буббле. Буббле гумм. Это переводится, как жевательная резинка.

Мальчишки взмахнули ресницами, обиженно скривили губы.

— Так вы не иностранец? — спросил темноволосый.

Я покачал головой, ответил:

— Нет. Не иностранец. Я путешественник во времени.

Мальчишки разочарованно вздохнули.

— Жалко, — хором произнесли они.

— Значит: у вас нет жвачки? — спросил темноволосый.

Я хлопнул себя по карману.

— Почему же нет. Есть.

Вынул ополовиненную пачку «Орбит», показал её мальчишкам.

— Протягивайте руки, — скомандовал я.

Парни синхронно предъявили мне свои ладони — я выдавил на них из пачки по одной подушечке жевательной резинки.

— Ух-ты! — хором отреагировали на мой щедрый жест мальчишки.

Они понюхали подушечки и вынесли вердикт:

— Мятная!

Мальчишки улыбнулись. Они не сунули мои подарки в рот — спрятали их в карманы.

Воскликнули:

— Спасибо, мистер!

— Сенкью!

— Пожалуйста, — ответил я.

Парни радостно переглянулись и поспешили к Главному входу ВДНХ. Я проводил их взглядом, зажмурился от яркого солнечного света. Вспомнил о лежавших в рюкзаке солнцезащитных очках. Но не достал их: сообразил, что по-прежнему находился в центре внимания людей, проходивших в направлении входа в метрополитен. Заметил кокетливые улыбки на лицах молодых женщин. Увидел нахмуренное лицо седовласого пожилого мужчины — он будто бы узнал во мне идейного противника. Я встал с лавки, отряхнул джинсы. Набросил на плечо лямки рюкзака и зашагал в направлении входа в метро.

Обычно я ехал домой по серой ветке: до станции «Нагорная». Но вновь обнаруженная в вагоне схема линий Московского метрополитена твердила, что Серпуховско-Темирязевская ветка пока не существовала. Поэтому я без пересадок добрался от ВДНХ до станции «Академическая». Полчаса простоял в вагоне; рассматривал пассажиров — пассажиры разглядывали меня. Женщины мне приветливо улыбались — я привычно улыбался им в ответ. Уже ожидаемо не заметил на одежде пассажиров метрополитена логотипы известных брендов. В руках пассажиров увидел книги и газеты, будто взятые из библиотечного хранилища.

Я вышел из метро на солнечный свет — сразу обнаружил, что исчезла вывеска с надписью «Обмен валюты». Отметил, что площадь Хо Ши Мина никуда не делась… вот только она пока не обзавелась памятником северовьетнамскому президенту. Будто бы испарился ларёк, где я неоднократно покупал в студенческие годы пиво. На месте него я увидел ларёк с надписью «Мороженое». Вспомнил слова Порошина о «настоящем» советском мороженом и о «горячих» комсомолках. Тут же приобрёл пломбир в вафельном стаканчике. Услышал, как кокетливо хихикнули прошагавшие мимо меня наряженные в короткие платья девицы.

Пошёл по улице Дмитрия Ульянова следом за девицами. Ел мороженое (вкусное), рассматривал стройные фигуры комсомолок. Поглядывал по сторонам. Я проезжал по этой улице пару недель назад (когда отгонял свою девятку в родительский двор). Вот только тогда она выглядела иначе. За минувшие для меня с того времени недели улица Дмитрия Ульянова изменилась до неузнаваемости. Вот только после исчезновения гостиницы «Космос», преображение знакомого с детства района меня не изумило, а позабавило. Я отметил, что памятная скамья из парка не исчезла — та самая, где мы часто отдыхали с мамой. Помахивал ветвями и «наш» тополь.

К Севастопольскому проспекту я следом за девицами не пошёл: свернул в «свой» квартал. Сразу же сбавил шаг. Потому что окунулся в привычную с детства атмосферу. На поросших травой площадках во дворах звучал детский смех, грохотали о столешницы костяшки домино. Бренчала гитара. «И из пивной нас вышвырнули разом: он — с шишкою, я — с синяком под глазом…» — пел ещё не окрепший мальчишеский голос. На верёвках сушилось бельё. На балконах то здесь, то там курили по пояс раздетые загорелые мужчины. Они посматривали на меня свысока, стряхивали за балкон пепел. Проводил меня взглядом и притаившийся в высокой траве кот.

Я повернул около угла седьмого дома — там, где «раньше» стоял покрытый ржавчиной металлический гараж (сейчас здесь чинили велосипед два паренька младшего школьного возраста). Вошёл в родительский двор. Обнаружил, что там изменились лишь кусты и деревья: кусты стали заметно гуще, а деревья пониже и помоложе. Я отыскал взглядом окна своих детских приятелей: тех, которые в семидесятом году ещё не родились. Подошёл к двери первого подъезда. Не увидел на ней замок — запросто прошёл в подъезд. Вдохнул запах табачного дыма и запашок кислых щей. Неспешно поднялся по ступеням на лестничную площадку первого этажа.

Память подсказала: всего пару недель назад я подходил к этой двери — вот только стена на лестничной площадке в тот раз была не зелёной, а синей. Я сообразил, что дверь родительской квартиры не меняла свой внешний вид всю мою сознательную жизнь. Она и сейчас была почти такой же: окрашена коричневой краской, с таким же коричневым почтовым ящиком на двери и с медной табличкой, где красовалась блестящая цифра «2». С неё только исчез дверной глазок — тот, который походил на выпуклый рыбий глаз. Да ещё сменилась кнопка звонка на стене у двери: она стала чёрной, по форме похожей на таблетку аспирина.

Я достал ключи, как сделал это здесь же две недели назад. Но тут же усмехнулся и на пару секунд замер. Затем вдавил пальцем кнопку звонка — за дверью раздалось незнакомое дребезжание (сейчас дверной звонок в родительской квартире звучал иначе). Я повернул левое ухо к двери, прислушался. Не различил за дверью ни звука шагов, ни прочих шорохов. Снова просигналил звонком. Затем всё же сунул ключ в замочную скважину и без особых усилий дважды его провернул. Замок дважды щёлкнул — дверь послушно приоткрылась. Мне почудилось, будто бы я, как обычно, вернулся домой из школы или из университета.

Уже в прихожей я сообразил, что всё же попал в чужую квартиру: незнакомое зеркало, незнакомая вешалка, незнакомая мужская одежда и обувь. Навстречу мне никто не вышел. Я прикрыл за собой дверь, прислушался: звуки доносились только с улицы. Поставил кроссовки рядом с начищенными до блеска коричневыми туфлями. Прошёлся по квартире. Ни в двух тесных комнатушках, ни в совмещённом санузле, ни на кухне никого не обнаружил. Окончательно уверился, что пришёл не домой. Единственная вещь, которую я узнал — выглядевший совсем новым торшер с жёлтым абажуром (две недели назад он стоял в родительской спальне).

Ещё одну знакомую вещь я обнаружил на кухонном столе: журнал «Советский экран» с Еленой Лебедевой на обложке. Почти минуту я рассматривал Алёнино лицо. Затем сдвинул журнал к стене, взгромоздил на столешницу свой рюкзак. Достал из него пакет с вещами, вынул из пакета наполовину пустую банку растворимого кофе «Nescafe Gold». Разжёг на плите газ, поставил на огонь синий эмалированный чайник. Невольно улыбнулся. Потому что о чашке горячего ароматного кофе я мечтал с момента сегодняшнего пробуждения в вагоне: за полторы недели пребывания в пансионате распитие кофе стало моей привычкой.

Я пил кофе и в очередной раз перечитывал статью в журнале, когда услышал шорохи и голоса.

Дважды щёлкнул замок, распахнулась входная дверь.

Я закрыл журнал. Поднял руки на уровень груди, растопырил пальцы.

Посмотрел на лица заглянувших в кухню людей.

Первым в кухню шагнул Сан Саныч Александров. В семидесятом году Сан Санычу было лет пятьдесят, вспомнил я. Пятидесятилетним он сейчас и казался. Невысокий (примерно того же роста, что и его сын Аркадий), круглолицый, коротко остриженный, светловолосый. Он пристально разглядывал меня похожими на льдинки голубыми глазами.

— Привет, Сан Саныч, — сказал я. — Хорошо выглядишь. Молодо.

Я перевёл взгляд на стоявшего чуть позади Сан Саныча седовласого мужчину. Раньше я видел его лишь на чёрно-белых фотографиях. Но сейчас узнал. Это был мой прадед (мамин дед): Юрий Григорьевич Новых. Прадед был примерно моего роста, худощавый, широкоплечий, чуть ссутулившийся. Выглядел он крепким и по-спортивному подтянутым.

— Здравствуй, дед, — сказал я. — Рад тебя видеть. Ещё две недели назад даже не надеялся, что познакомлюсь с тобой.

— Ты кто такой, парень? — спросил Сан Саныч. — Что ты здесь делаешь?

Александр Александрович Александров подошёл к столу — я отметил, что Сан Саныч сейчас очень походил на своего сына Аркадия: того, чей портрет висел в бабушкиной квартире.

— Меня зовут Сергей, — сказал я. — Я внук Юрия Григорьевича… вернее, я его правнук. Явился к вам из будущего. Из двухтысячного года, если точнее. Я не сумасшедший и не грабитель. У меня и документы есть. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь.

Я медленно опустил руки и сдвинул по столешнице в сторону Александрова свой российский паспорт.

Сан Саныч паспорт взял, открыл его, пролистнул. Задержал взгляд на моей фотографии.

— Сан Саныч, ты на мою прописку взгляни, — подсказал я.

Александров перевернул страницу, нахмурил брови.

Юрий Георгиевич шагнул к столу, поверх плеча Александрова взглянул на мой документ.

— Кхм, — кашлянул он.

Я сказал:

— Я прописан в этой квартире. С самого рождения. Убедились?

Сан Саныч поднял на меня взгляд, спросил:

— Это что ж за документ-то такой? С царскими орлами…

— Орёл — не главная его странность, Сан Саныч. Ты на дату его выдачи посмотри. Внимательно.

Александров вновь опустил взгляд в паспорт.

Повернулся и показал мой паспорт Юрию Григорьевичу.

— Здесь написано: двухтысячный год, — произнёс он. — Интересно.

Перевёл взгляд на меня и спросил:

— Это как же так-то?

Юрий Григорьевич вновь кашлянул.

Я развёл руками.

— А вот так, Сан Саныч. Говорю же: я правнук Юрия Григорьевича. Сын его внучки Екатерины, из будущего.

— Кхм, — кашлянул прадед.

Сан Саныч взмахнул моим паспортом, чуть сощурил глаза.

— Не верите? — сказал я. — Вот доказательства. Пожалуйста.

Я указал на разложенные на столешнице у стену предметы.

— Пена для бритья «Gillette» и мужская туалетная вода «Hugo Boss»…

Я аккуратно передвинул баллон с пеной и бутылочку с туалетной водой на центр стола.

— … Привёз их сюда из двухтысячного года. Взгляните на надписи. Убедитесь в моей правоте.

Ни Сан Саныч, ни Юрий Григорьевич не пошевелились.

Я назвал следующие предметы:

— Российские рубли: билеты банка России образца тысяча девятьсот девяносто седьмого года и монеты разных годов выпуска и разных номиналов. А это запрещённые сейчас в СССР американские доллары. Они тоже свеженькие, у вас здесь пока не существующие.

При виде американских денег Сан Саныч и Юрий Григорьевич нахмурились.

— Вот вам пачка от жевательной резинки «Орбит», — продолжил я. — Там осталось только две подушечки. Но надпись на упаковке вполне читабельна. А вот это мобильный телефон Ericsson T28. Новинка. Сейчас он без симкарты. Я вынул её от греха подальше.

Сан Саныч дёрнул рукой, но к телефону всё же не потянулся.

— Вот это моё водительское удостоверение. Тоже из будущего. Вот эта пластиковая штука — СНИЛС. Вот две магнитные карты для прохода в метро: в будущем мы не бросаем в турникет пятаки. Вот это банковская карта с моим фото, как видите.

Сан Саныч и Юрий Григорьевич переглянулись.

Я развёл руками.

Сказал:

— Смотрите, изучайте. Не стесняйтесь, товарищи. Всё для вас.

Я снова приподнял руки, развернул их пустыми ладонями в сторону двери.

Александров всё же взял в руку мобильный телефон, потрогал пальцем антенну.

— Кхм, — кашлянул в кулак мой прадед.

— Дед, Сан Саныч, вы кофе пить будете? — спросил я. — Настоящий, импортный. Конт… кофе из будущего.

Юрий Григорьевич и Александров посмотрели на мою чашку.

Затем прадед поднял на меня взгляд и спросил:

— Ну и как же ты к нам сюда попал… мой внучок из будущего?

— Что тебе здесь-то нужно? — добавил Александров.