Красавчик. Часть 1

Глава 4

Поезд громыхнул, остановился. На пару секунд около вокзала снова воцарилась тишина. «Москва-Симферополь», — прочёл я надпись на вагоне. Проводницы открыли двери, спустились на землю. Из вагонов показались взъерошенные пассажиры.

Мы с Порошиным выбрались из салона машины. Я набросил на плечо лямки рюкзака. Издали посмотрел на спустившихся по ступеням людей — обычные пассажиры в мятых штанах и майках. Чиркнули спички, засветились кончики прикуренных сигарет.

Желавших подышать свежим ночным воздухом (и подымить сигаретами) оказалось немного. Около пятого вагона я увидел только троих мужчин. Я заметил, что мужчины затянулись дымом и посмотрели на здание вокзала. Фонарь осветил их лица.

Сергей Петрович толкнул меня в плечо, сказал:

— Вот он. Тот, который в серых брюках. Мой батя.

Порошин остановился. Секунд десять он молчал и смотрел на пассажиров.

Я замер рядом с ним.

— Всё, Серёга, — сказал Порошин. — Дальше я не пойду.

Мне почудилось, что его голос дрогнул.

— Удачи тебе… Сергей Юрьевич Красавчик.

Порошин улыбнулся и крепко пожал мне руку.

— Помни, Серёга, что ты мне пообещал, — произнёс он.

— Помню, Сергей Петрович, — ответил я. — Спасибо тебе.

Курившие около пятого вагона пассажиры громко рассмеялись. Я почувствовал, как сердце у меня в груди пропустило удар. Кивнул Порошину и неторопливо побрёл к поезду.

Поравнялся с весело общавшимися около вагона мужчинами, остановился и спросил:

— Здравствуйте, товарищи. Подскажите: какая сейчас дата?

Пассажиры поезда повернули в мою сторону лица, оглядели меня с ног до головы.

Я отметил: пассажир, которого Сергей Петрович назвал своим отцом (Петром Порошиным), действительно походил на того человека с чёрно-белой фотографии, которую я видел вчера вечером.

— Так… тринадцатое июля, — ответил один из пассажиров (черноволосый).

— Четырнадцатое, — поправил его Пётр Порошин. — Уже четвёртый час ночи.

— Точно. Уже четырнадцатое. Не сообразил.

Ответивший на мой вопрос черноволосый мужчина пожал плечами.

— А какой сейчас год? — спросил я.

Мужчины улыбнулись, будто услышали шутку.

— Семидесятый, — снова ответил черноволосый.

— Гляжу, ты вчера неплохо погулял, друг, — сказал Пётр Порошин.

Стоявшие рядом с нами пассажиры рассмеялись.

— Спасибо, — сказал я.

Поправил на плечах лямки рюкзака, шагнул к вагону.

— Мужчина! — окликнул меня черноволосый.

Я обернулся.

Пассажир поднял руку и указал кончиком сигареты на здание вокзала.

— Мужчина, что это за флаг у вас там висит? — спросил он.

Я взглянул на российский триколор.

— Так это… голландский, — ответил я. — Повесили в знак дружбы народов. У нас в Порогах сейчас проходит неделя голландской культуры.

— Голландский? Разве?

Пассажиры поезда снова взглянули в сторону вокзала.

— Точно, флаг Нидерландов, — заверил я. — Без вариантов. Только полосы местами поменяли. Перепутали. С кем не бывает? Да и какая разница? Никто ведь не обидится: голландцы мимо этой станции редко проезжают.

Для посадки в поезд билет мне не понадобился. Хватило моей улыбки и советской банкноты с изображением Ленина. Я пообещал Порошину, что сперва предложу проводнице именно советские деньги — я выполнил своё обещание и невольно подивился результату. Советские рубли работницу железной дороги будто бы и не удивили. Проводница ловко спрятала банкноту в карман, улыбнулась мне в ответ — я невольно почувствовал себя обманутым, будто в магазине мне недодали сдачу. Но сдачу у проводницы я не потребовал. Как не вынул из кармана и оба оказавшиеся невостребованными паспорта (советский и российский).

Проводница просканировала меня взглядом, сказала, чтобы я занял «любое свободное» место. Она выглядела сонной и уставшей. Без бейджа с именем на груди. Проводница пообещала, что «после отправления» принесёт мне «бельё». Прикрыла губы ладонью, зевнула. Я поднялся по ступеням в вагон — почувствовал себя при этом будто бы под прицелом кинокамер. Невольно оглянулся: взглянул на трепыхавшийся на ветру триколор и на видневшееся в полумраке пятно (припаркованную около вокзала машину Порошина). Зашагал по узкому коридору — к запахам креозота и табачного дыма здесь добавился запашок пота.

Свободными в вагоне оказались только верхние боковые полки. Да и то, всего лишь две: ближайшие к туалету. Я выбрал сороковое место. На тридцать девятом похрапывал похожий телосложением на моржа мужчина. Он то и дело почёсывал свой выглядывавший из-под белой майки живот. Я бросил на третью полку рюкзак. Заметил внимательный взгляд пожилой женщины, которая следила за мной из соседнего купе. Развернул матрас. Замер в проходе в ожидании проводницы, пробежался взглядом по тёмному вагону. Отметил, что пассажиры спали вполне правдоподобно. Невольно зевнул. Увидел, что в вагон вернулись ходившие на перекур мужчины.

Вагон вздрогнул — светивший за окном купе фонарь медленно поплыл в сторону. Я посмотрел на то, как за окном выглянула из-за крон деревьев и снова появлялась на небе луна. Взглянул на газетный свёрток, что лежал на столе в купе — в шаге от меня. Невольно подумал: «Какая дата указана на этой газете? Какой год?» Улыбнулся явившейся ко мне с постельным бельём в руках проводнице. Постелил поверх матраса простыню, сунул видавшую виды подушку в наволочку. Мои метр и восемьдесят восемь сантиметров поместились на «второй» полке с трудом и не в полный рост. Я закрыл глаза и сам не заметил, как провалился в сон.

Ещё в полудрёме я услышал бренчание гитары и мужской голос, который распевал незнакомую мне песню. Он напомнил о студенческих временах, когда я часто наведывался к приятелям в общежитие.

— … Ах, эта девушка, — фальшивил мужчина, — меня с ума свела…

— … Разбила сердце мне, — подпевали женские голоса, — покой взяла…

Я почувствовал, как моя кровать вздрагивала, будто я покачивался на волнах… или ехал в поезде. Открыл глаза — увидел над собой матовую поверхность полки. Не сразу, но всё же сообразил, где и почему нахожусь. Унюхал запахи еды, пота и табачного дыма. Повернул голову — встретился взглядом с глазами сидевшей на нижней полке незнакомой женщины. Женщина тут же отвернулась, точно её смутил мой взгляд.

Гитара выдала прощальный аккорд и замолчала. Гул голосов в вагоне будто бы стал громче. Я посмотрел на улицу — увидел небольшие белые облака на ярко-синем небе. Отметил, что окно в купе приоткрыто. Взглянул на часы и обнаружил, что проспал без малого десять часов. Свесил с полки ноги — так, чтобы они не оказались рядом с лицом пассажира с тридцать девятого места. Взял с третьей полки кроссовки, соскочил на пол.

Улыбнулся, поздоровался — ответом мне стало негромкое разноголосое «здрасте».

В начале вагона снова ожила гитара.

— Может быть, пора угомониться, — пропел мужской голос, — но я, грешным делом, не люблю…

— … Поговорку, что иметь синицу, — подхватили женские голоса, — лучше, чем грустить по журавлю…

Я прошёл к туалету — тот оказался заперт. Из емкости для сбора мусор неприятно пахло. Поэтому я вернулся к своей полке, уселся за стол напротив читавшего книгу мужчины. Снова посмотрел в сторону туалета.

— Скоро остановка, — сказала мне женщина с окрашенными хной волосами. — Туалет уже закрыли. Терпите, молодой человек.

В её голосе мне послышалась ирония. Я выглянул за окно — обнаружил, что поезд действительно подъезжал к железнодорожной станции. Увидел, как неспешно проплыли мимо вагона макушки стоявших на перроне людей. Мой взгляд зацепился за фасад вокзала — точнее, за висевший на фасаде выгоревший на солнце красноватый баннер. Я прочёл на баннере: «Наш курс — коммунизм!» Невольно вспомнил вчерашние рассказы Сергея Петровича Порошина.

Моржеподобный мужчина тоже взглянул за окно. Он захлопнул книгу и взял со стола пачку сигарет «Прима». Вынул из неё сигарету, сунул её в рот. Протянул пачку мне, предложил закурить. Я покачал головой и ответил, что не курю. Поезд остановился. Мужчина с сигаретой во рту направился к выходу из вагона. Я тоже поднялся со своего места и последовал за ним. За окнами поезда мелькал советский баннер — я посматривал на него, будто надеялся, что он исчезнет.

Гитара смолкла — я увидел её лежащей на нижней полке во втором купе. В хвосте вереницы пассажиров я вышел на улицу, где тут же зажмурился от яркого солнечного света. Услышал чириканье птиц и громкий женский голос, предлагавший купить «семочки». Я улыбнулся проводнице, замершей у ведущих в вагон ступеней. Двумя руками пригладил на голове волосы. Окинул взглядом заполненный пассажирами поезда перрон. Задержал взгляд на группе людей, что замерли напротив окон второго купе.

Узнал мужчину — это с ним я разговаривал ночью на станции «Пороги». Ночью Сергей Петрович Порошин назвал этого человека своим отцом. Хотя на вид мужчине было лет тридцать, не больше: он выглядел младше Сергея Петровича. Я прикинул, что этот мужчина действительно походил на Порошина, моего бывшего коллегу по работе. Те же густые чёрные волосы и косматые, почти соединившиеся на переносице брови. Прямая спина, будто к ней привязали доску.

Мужчина пыхтел сигаретой, придерживал за плечо темноволосого мальчишку-дошкольника, который вертел головой — рассматривал стоявших на перроне людей.

Я вспомнил о той фотографии, которую мне вчера показал Порошин. Потому что на ней была запечатлена вся эта, стоявшая сейчас всего в пяти шагах от меня, компания. Черноволосый мужчина (Пётр Порошин?), пятилетний мальчишка (Сергей Петрович?), его сверстник (Вася?), темноволосая кудрявая и чуть полноватая женщина примерно моего возраста (Ольга Порошина?), блондинка лет двадцати пяти или чуть старше (Васина мать Рита?) и рыжеволосая стройная женщина того же возраста (Валентина?).

Я невольно дёрнулся в сторону вагона: туда, где в рюкзаке лежала полученная от Сергея Петровича фотография. Хотя почти не сомневался: там действительно были изображены именно эти люди. Только стоящие на пляже рядом с искусственной пальмой. По моей спине, под мятой футболкой, пробежали мурашки. Я почувствовал, как вздыбились у меня на руках волоски. Повернул голову и посмотрел на здание вокзала. Триколор я на нём не увидел — там по-прежнему красовался баннер времён СССР.

В голове промелькнула мысль о розыгрыше. Я отмахнулся от неё: уж слишком затратным и неоправданным мне подобный розыгрыш показался. Я пробежался взглядом по одежде стоявших на перроне людей. Не увидел ни джинсы, ни кроссовки, ни бейсболки. Я рассматривал разноцветные халаты и сарафаны, нелепые трикотажные штаны, старомодные рубашки с коротким рукавом и футболки. Взглянул на тряпичные тапки со стоптанными задниками, на потёртые сандалии и на невзрачные босоножки.

Заметил в руке вернувшегося со стороны вокзала пассажира газету. Прочёл на ней название: «Советский спорт». Увидел на асфальте около урны мятые пачки: «Прима», «Беломорканал», «Космос», «Пегас», «Ленинград»… Я посмотрел на здание железнодорожного вокзала. Прочёл название станции: «Новосоветск». Взглянул на небольшой ларёк с вывеской «Союзпечать» — около него толпились по-домашнему одетые пассажиры поезда.

— Мы здесь десять минут простоим, — произнёс справа от меня моржеподобный сосед по вагону.

Я увидел, что у него в руках уже появилась газета — тот же «Советский спорт», который я буквально только что видел в руке у другого пассажира из нашего вагона, и журнал «Советский экран», на обложке которого красовалась голубоглазая блондинка. Мужчина заметил мой интерес, показал мне журнал. Дату я там не разглядел, а только номер: «11». Задержал взгляд на портрете блондинки. Отметил приметную родинку у неё под губой, длинные ресницы и задорный блеск в её глазах.

Я указал рукой на газету и спросил:

— Свежая?

— Свежайшая, — ответил мужчина. — Сегодняшняя.

Он улыбнулся — будто бы победно.

Я спросил:

— Взгляну на неё?

— Любите борьбу, молодой человек? — сказал мой сосед по купе.

Я неуверенно повёл плечом.

Мужчина протянул мне газету — я почувствовал, что от неё всё ещё пахло типографской краской.

Я развернул газету, пробежался взглядом по тексту и по чёрно-белым портретам незнакомых мужчин. Первым делом я задержал взгляд на отпечатанной в правом верхнем углу надписи. Прочёл: «Издаётся с 20 июля 1924 г.» Затем посмотрел на число «14». Увидел рядом с ним: «июля 1970, вторник, № 162 (6812)». Я сместил взгляд на заголовок «Богатырский финиш советской дружины». Прочёл начало статьи: «Победный аккорд мастеров борьбы вольного стиля на чемпионате мира. Советские атлеты стали обладателями четырёх золотых и одной бронзовой медали…»

— Александр Медведь стал шестикратным чемпионом мира, — сообщил мне сосед по купе. — Саня теперь чемпион чемпионов!

Мужчина выдохнул в почти безоблачное голубое небо струю табачного дыма.

— М-да, — невнятно ответил я. — Молодец.

«Это становится интересным», — прозвучал у меня в голове голос киношного персонажа, делавшего между словами нелепые паузы. Я повернул голову и снова взглянул на фасад станции, где красовался баннер с надписью «Наш курс — коммунизм!»

— Вы до какой станции едете, молодой человек? — спросил у меня сосед по купе. — До Симферополя?

Я невольно вспомнил свой вчерашний разговор с Сергеем Петровичем Порошиным и ответил:

— Нет. До Первомайска.

— Так мы туда только вечером приедем! — обрадовался моржеподобный сосед. — Скажите, молодой человек: вы играете в шахматы?

По сигналу проводницы пассажиры пятого вагона вернулись в поезд. Я прошёл через вагон — теперь уже внимательно рассмотрел выложенные на столах в купе предметы. Увидел гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Пассажиры с аппетитом ели купленную на станции варёную кукурузу. Но ни один из моих попутчиков не уплетал китайскую лапшу быстрого приготовления — я не почувствовал в вагоне характерный для залитого кипятком «Доширака» запах.

По пути через вагон я заметил много книг и газет. Видел, как нацепившие на нос очки пожилые мужчины разгадывали в журналах кроссворды. Заметил, что пассажиры играли в карты и в шахматы. Уселся под своей полкой — за окном уже поплыла в сторону надпись «Наш курс — коммунизм!» Я прислушивался к гулу разговоров, перестуку колёс, позвякиванию металлических подстаканников. Вновь забренчали гитарные струны. Снова запел уже знакомый мужской голос.

Мой моржеподобный сосед уселся напротив меня, сунул руку в спрятанную под сидением сумку. Поставил на стол маленькую «карманную» шахматную доску, расставил на ней крохотные фигурки. Он отметил, что у меня крепкое телосложение — я признался, что с детства занимался самбо. Сосед похвалил меня и продолжил начатый ещё на перроне монолог о вольной борьбе. Я слушал его вполуха, посматривал на разложенные на «третьих» полках купе чемоданы и сумки.

Следом за проводницей я прогулялся до туалета. Избавился там от лишней жидкости, полюбовался на мелькавшие в дыре унитаза шпалы. Мыла около раковины я не обнаружил (ни обычного, ни жидкого). Сполоснул руки, умылся. Протёр лицо полотенцем и посмотрел в зеркало — полюбовался на своё отражение. Тёмно-русые волосы, карие чуть зауженные глаза, прямой нос. Широкие скулы, ровные белые зубы и гладкая загорелая кожа с уже заметной на щеках и на подбородке щетиной.

Я сам себе улыбнулся и пробормотал:

— Сергей Юрьевич Красавчик. М-да. Дурацкая у меня теперь фамилия.