Красавчик. Часть 1

Глава 25

В кухне горел свет — несмотря на то, что на улице за окном светило солнце. Солнечным лучам преграждали путь к кухонному окну росшие около дома деревья. Я точно помнил, что эти деревья преспокойно простоят там до июня тысяча девятьсот девяносто восьмого года, пока их не свалит на дом ураган. Квартиры жильцов третьего этажа в тот день превратятся в настоящие джунгли: ветви повалившихся деревьев проникнут в их комнаты. Родительской квартире тогда относительно повезло: уцелели даже оконные стёкла (потому что ещё в начале девяностых годов мы с отцом прикрыли их металлическими решётками). Сейчас деревья за окном выглядели целыми и невредимыми. Лишь лениво покачивали листвой. В их кронах преспокойно чирикали птицы.

Мой прадед и Сан Саныч от кофе отказались. Они будто бы заподозрили, что я подсыпал в кофейные гранулы отраву. Всё так же стояли около стола, точно преграждали мне путь к побегу. Я пожал плечами в ответ на их отказ. Налил себе ещё одну чашку горячего напитка. Кофейный аромат в кухне усилился, он полностью заглушил принесённый в квартиру Александровым запах дешёвого одеколона. В прошлом месяце я бы не поверил, что с удовольствием буду пить растворимый кофе. До поездки в пансионат «Аврора» я предпочитал продукты из кофемашины: эспрессо или капучино (то и другое бармены в нашем ночном клубе делали превосходно — из свежеобжаренных кофейных зёрен). Я уселся за стол, посмотрел на прадеда и на Сан Саныча снизу вверх.

Рассказал о себе. Начал с того, в каком роддоме и когда я появился на свет. Закончил той злополучной историей с генеральской женой. Разбавил историю собственной жизни событиями, что происходили с семьдесят пятого по двухтысячный годы в Советском Союзе. Вот только исторические ссылки выдавал почти без дат: знание истории в мои добродетели не входило. Я рассказал о войне в Афганистане (не вспомнил ни точный год её начала, ни дату окончания) без подробностей в виде конкретных хронологических событий. Сказал, что осенью восемьдесят второго года умрёт Брежнев (я тогда пошёл в первый класс). Предсказал смерть Черненко и Андропова. Сказал о Горбачёве. Пояснил, что такое перестройка. Сообщил о развале СССР на пятнадцать государств.

Юрий Григорьевич и Александров меня не перебивали, слушали внимательно. Посматривали при этом не на меня, а на разложенные перед ними на столешнице предметы. Я отметил, что Сан Саныча больше других вещественных доказательств заинтересовал телефон. Юрий Григорьевич то и дело подкашливал. Он всё больше посматривал на российские рубли. Я заметил, как мой прадед щурил глаза и присматривался к изображениям на купюрах. Кофе в чашке закончился, когда я дошёл до того момента, в котором Сергей Петрович вручил мне на даче советский паспорт. Я сунул руку в рюкзак — Александров при этом насторожился, приблизился ко мне на полшага. Я замер, заверил Сан Саныча, что сейчас покажу ещё одно подтверждение своему рассказу.

Медленно, двумя пальцами достал тёмно-зелёную книжицу с изображением советского герба на обложке.

Сообразил, что всё ещё не считал эту брошюру своим документом.

— … Вот, что Порошин мне привёз, — сказал я.

Протянул Сан Санычу советский паспорт.

Тот открыл его и прочёл:

— Сергей Юрьевич Красавчик. Так ты у нас из Владивостока!

Я пожал плечами и признался:

— Ни разу в жизни не покидал европейскую часть страны.

— Отчество сам придумал? — спросил прадед.

Я развёл руками.

— Что дали, тем и пользуюсь. Даренному коню в зубы не смотрят. Порошин привёз мне ещё вот это.

Я вновь склонился к рюкзаку — Сан Саный снова дёрнулся.

Я поднял на него глаза и сообщил:

— Оружия и бомбы у меня там нет. Честное слово.

Достал собственноручно изготовленный ещё в пансионате бумажный свёрток. Высыпал из него стол пачки советских денег. Сложил пачки двумя стопками. Вынул ещё один свёрток… Юрий Григорьевич и Сан Саныч наблюдали за тем, как я выстроил на столешнице стену из денег. Делал я это неспешно (вспомнил при этом песчаную крепость, которая осталась на пляже в пансионате). Всего я выудил из рюкзака тридцать пачек. Одна была чуть тоньше других (я уже потратил несколько купюр). Но даже я визуально не определил, из какой именно пачки уже брал банкноты. Обалдевши чирикнула за окном птица. Прадед кашлянул. Александров ухмыльнулся и стрельнул взглядом в сторону окна (он будто проверил, что с улицы за нами не подглядывали).

— Сколько тут? — спросил Сан Саныч.

Я дёрнул плечом.

— Понятия не имею. Не пересчитывал. По нынешним временам, как я уже понял, много. Там в основном сотни и полтинники. В девяносто первом году, после павловской реформы, они обесценились, превратились в обычную бумагу. Сергей Петрович сказал, что его отец скупил всё это за бесценок. Часть этих банкнот Порошины и вовсе получили бесплатно.

Я посмотрел на Юрия Григорьевича и сказал:

— Грабить я тебя, дед, не собирался. Местных денег у меня сейчас полно. Уже замучился таскать на себе всю эту тяжесть. Всё это сложно сейчас потратить в СССР. Здесь на несколько десятков автомобилей хватит, даже если брать те по спекулятивным ценам. На эту тему меня уже просветили знающие товарищи. Так что, дед, твои сбережения в безопасности.

Александров потёр подбородок.

— Ну, и как ты всё это добро к нам привёз-то, — сказал он, — из своего двухтысячного года?

— Как раз к этому моменту и подошёл…

Я подробно пересказал свой разговор с Сергеем Петровичем — тот, что случился тринадцатого июля на даче. Сообщил о поезде с советскими пионерами, о котором написали в российской «жёлтой» прессе. О станции «Пороги», где Пётр Порошин «заглянул» из семидесятого в двухтысячный год. Предъявил ту самую газету, которую в ночь с тринадцатого на четырнадцатое июля я подобрал на перроне «той самой» станции «Пороги». Ткнул пальцем в название статьи («Восстание грибов»). Описал историю подготовки Порошиных к поездке и поставленные ими на эту поездку цели. Положил на стол рядом с газетой старую фотографию с надписью «Чёрное море, пансионат „Аврора“, 1970 год». Сообщил о том, как приехал ночью на станцию и сел в поезд.

— Хочешь сказать: ты попал в прошлое и сразу рванул на мере, чтобы приударить за незнакомой тебе женщиной? — сказал Сан Саныч.

Он будто спародировал мимику своего сына; недоверчиво усмехнулся и взмахнул рукой.

— Поехал, — ответил я. — Приударил. Разумеется. Потому что пообещал.

Я описал свою первую поездку на поезде в семидесятом году. Сообщил, как познакомился с Порошиными (сказал, что «нашёл» потерянное Ольгой кольцо). Рассказал, как мы прибыли в пансионат «Аврора», как я заселился в комнату и встретился там с Аркадием Александровым. Сан Саныч отреагировал на мои слова хмыканьем, Юрий Григорьевич кашлянул. Подробности пребывания в пансионате я опустил. Лишь заверил, что сдружился с Аркадием. Продемонстрировал страницу из блокнота, на которой сын Сан Саныча собственноручно записал свой московский адрес. Сообщил, что у другого моего бывшего соседа по комнате и у Валентины Кудрявцевой завязался бурный роман. Сказал, что я «выполнил своё обещание» и сразу же «рванул» в Москву.

Я положил рядом с полученной от Сергея Петровича старой фотографией фотографию новую, где помимо Порошиных, Риты с Васей, Вали Кудрявцевой и пальмы появились три новых персонажа: я, Нарек Давтян и Аркадий Александров. Мой прадед и Сан Саныч стали у стола плечо к плечу, посмотрели на фото (там тоже красовалась надпись «Чёрное море, пансионат „Аврора“, 1970 год», хотя даже на первый взгляд эти две фотографии были сделаны с разницей в десятилетия). Тем временем я сделал небольшой устный экскурс в будущее: описал изменения, которые произойдут в столице СССР в ближайшие годы. Сообщил об Олимпиаде восьмидесятого года и о строительстве около ВДНХ гостиницы «Космос». Описал, как изменится площадь Хо Ши Мина и улица Дмитрия Ульянова.

— … Замок на твоей двери, дед, мои родители так и не поменяли, — пояснил я. — Я в последние годы тут не жил: снимал квартиру ближе к своей работе. Но ключ всё ещё у меня. Первым делом я сегодня, разумеется, позвонил в дверь. Думал: сейчас воскресенье — ты сидишь дома, смотришь телевизор. Но дверь мне не открыли. Поэтому я и вошёл в твою квартиру, дед. Нет, ну не на улице же мне вас ждать! Всё же не чужие люди мы с тобой, дед. Да и в этой квартире я не посторонний. Так что принимай родственника.

Я развёл руками, улыбнулся.

Юрий Григорьевич кашлянул и посмотрел на Александрова.

Произнёс:

— Кхм. Родственник…

Сан Саныч усмехнулся, покачал головой.

— Получается, у тебя есть ключ от этой квартиры, — сказал он.

Я кивнул.

— Есть. Причём, очень давно. Я же вам об этом уже сказал.

— Хм, — произнёс Александров. — Ты говоришь, что жил в этой квартире с самого рождения? Это с семьдесят пятого года? Я правильно тебя понял-то?

Я снова кивнул.

— Правильно.

— Куда в таком случае переехал отсюда Юрий Григорьевич? К кому?

Сан Саныч указал рукой в сторону моего прадеда.

— На кладбище он переедет, куда же ещё, — ответил я. — К тому времени дед уже умер. Моя мама уже сейчас прописана в его квартире. Так мне бабушка говорила — это которая Варвара Юрьевна. Почти сразу после смерти деда мама сюда и перебралась. Потом вместе с ней тут поселился и мой отец. Сейчас они вместе учатся в институте. Уже встречаются, насколько я знаю. Примерно через четыре года мама забеременеет. На свет появлюсь я. Но это вы уже и так знаете, если меня внимательно слушали.

— Кхм.

— Как интересно-то, — сказал Александров. — Григорьич умер. Ты даже знаешь, в каком году это случилось?

Сан Саныч несколько раз взмахнул рукой, словно дирижировал.

— Знаю, конечно, — ответил я. — Дед умрёт десятого октября семидесятого года. Сейчас конец июля… Это получается… примерно через два с половиной месяца.

— Ух, ты ж, — сказал Александров. — Надо же.

Я развёл руками.

Юрий Григорьевич в очередной раз кашлянул, внимательно посмотрел на меня.

Его взгляд напомнил мне о маме. У неё были вот такие же тёмно-карие глаза. При скудном освещении они выглядели почти чёрными, похожими на бусины из обсидиана.

— Странная у тебя память внучок, — сказал Юрий Григорьевич. — Ты запомнил точную дату моей смерти. А вот про ту войну в Афганистане почти ничего не помнишь. Почему так? Может, удивишь нас ещё разок? Подскажи: от чего я умер? Надеюсь, твоя бабушка тебе и об этом сказала. Раз она так много обо мне говорила.

Я покачал головой.

— Точно не знаю, дед. Что-то с сердцем у тебя случилось. Бабушка говорила диагноз. Но я его не запомнил. Так уж получилось. Что касается даты, так здесь всё просто. Мы прошлым летом обновили вам памятники на могилах. Тебе, Сан Санычу, Аркадию Александровичу и… ещё три. Всем сразу заказали. Потому что оптом дешевле.

— Аркадию Александровичу? — переспросил Александров. — Это ты имеешь в виду…

— Твоему сыну, Сан Саныч, — сказал я. — Аркадию. Ты пережил его на пять лет. Полковника милиции Аркадия Александровича Александрова застрелили в девяносто втором году. Тогда у нас в стране чёрти что творилось. В Москве на улицах стреляли, как на Диком Западе. А ты умер в девяносто седьмом. Бабушка с трудом пережила твою смерть. Она тебя очень любила.

Юрий Григорьевич приподнял брови и уточнил:

— Бабушка — это…

— Варвара Юрьевна, — ответил я. — Ещё до моего рождения она стала Александровой.

Я взглянул на Александрова и сообщил:

— Ты, Сан Саныч, женился на ней уже после смерти Юрия Григорьевича. Точную дату свадьбы я тебе не назову. Не помню, чтобы бабушка её озвучивала. За пару лет до моего рождения это случилось. Тебя, Сан Саныч, я дедом никогда не называл. Так уж получилось. Да ты и не обижался на «Сан Саныча». Так тебя величали все: и я, и мои родители, и бабушка Варя.

— Кхм.

Юрий Григорьевич взглянул на Александрова.

Сан Саныч дёрнул плечом, виновато улыбнулся. И тут же снова повернулся ко мне.

— Так значит, — сказал он, — Аркашу в девяносто втором застрелят. Я умру в девяносто седьмом. Григорьичу и вовсе осталось жить чуть больше пары месяцев. Я правильно тебя понял, Сергей Красавчик?

— Всё так, — ответил я.

Развёл руками.

— А Варя… Варвара Юрьевна? Она когда умрёт?

— Понятия не имею, — ответил я. — В двухтысячном она была жива. Не скажу, что совершенно здорова: после твоей смерти, Сан Саныч, она полтора месяца провела в больнице. Но ещё в мае и в начале этого лета бабушка сажала цветы у вас на даче. Мама её туда возила почти каждые выходные. У вас там такие цветочные плантации, что хоть цветочный магазин открывай!

Я заметил, что Юрий Григорьевич усмехнулся.

Александров опёрся о столешницу ладонями, склонился над столом.

— Складно ты говоришь, Красавчик, — заявил он.

Сан Саныч пристально посмотрел мне в глаза.

— Я только вот чего никак не пойму, — сказал он. — Для чего ты сюда явился-то? Деньги тебе не нужны. Прадеда своего ты раньше не встречал, не скучал по нему. Чего ж ты сразу к бабушке-то не пошёл? К своей бабушке Варе. Ты и адрес её, наверное, знаешь. И телефон её помнишь. Бабушка Варя бы скорее тебе поверила. Чем мы: два битых жизнью недоверчивых старикана.

Я отметил, что так «холодно» Сан Саныч раньше на меня не смотрел.

Сейчас Александров совсем не походил на того доброго и весёлого Сан Саныча, которого я знал раньше.

— Что тебе от Юрия Григорьевича нужно-то, Красавчик? — спросил Александров. — Говори. Или ты искал меня?

— Я пришёл к деду.

— Кхм.

— Зачем?

Столешница скрипнула под тяжестью Сан Саныча. Тот чуть ослабил давление: на неё — не на меня.

— Давай уже, говори, Красавчик, — сказал Александров.

У него на лице заиграли желваки.

— Хочу, чтобы дед вылечил одного очень хорошего человека, — ответил я.

Александров оставил в покое столешницу, чуть отклонился назад.

— Вот с этого бы и начал, Красавчик, — сказал он.

Сан Саныч посмотрел на моего прадеда.

Я тоже перевёл взгляд на лицо Юрия Григорьевича — вновь отметил, что его глаза походили на глаза моей мамы.

— Дед, мне нужно, что бы ты вылечил Елену Лебедеву.

Я взял со стола журнал «Советский экран», указал пальцем на его обложку и добавил:

— Её.

— Лебедеву? — повторил Сан Саныч.

— Да.

— Что у неё? — спросил Юрий Григорьевич.

Я пересказал прадеду историю Алёниной болезни. Заодно сообщил, где познакомился с Алёной. И как Лебедева оказалась в пансионате «Аврора».

Юрий Григорьевич нахмурился и будто бы нехотя кивнул.

— Пусть приходит в приёмный покой, — сказал он. — С историей болезни. Кхм. Я предупрежу персонал. Распоряжусь, чтобы её обследовали. Направлю твою Лебедеву к лучшему специалисту.

Я покачал головой и заявил:

— Нет. Дед, ты меня не понял. Я хочу, чтобы ты вылечил Лебедеву.

Пять секунд мы с прадедом смотрели друг другу в глаза.

— Постойте, — произнёс Сан Саныч. — Я правильно вас понял? Вы сейчас говорите о Елене Лебедевой? Об актрисе?

Он указал на обложку журнала.

Я кинул, не отвёл взгляд от лица своего прадеда.

— Дед, мне бабушка многое о тебе рассказала, — сказал я. — Говорила, что во время войны ты командовал каким-то медицинским батальоном. Что у тебя есть куча орденов и медалей, несколько раз она мне их показывала. Знаю, что до самой своей смерти ты работал главным врачом в… не помню, как твоя больница называется. Ещё она утверждала, что я на тебя похож. Не только внешне. Она утверждала, что свои необычные способности я унаследовал именно от тебя. Бабушка моё умение называла «поиском». Я его называю внутренним компасом. Дед, ты понимаешь, о какой способности я говорю?

Я выдержал паузу — Юрий Григорьевич рассматривал моё лицо, молчал.

Я кивнул на Александрова и продолжил:

— У Сан Саныча тоже нашли в голове опухоль. Бабушка задействовала все свои связи: Сан Саныча осматривали и лечили даже академики. Но он не протянул и пять лет. Я помню, дед, как он умирал. Обезболивающие уже не действовали. Бабушка рассказывала, как он орал. Просил, чтобы его добили. Не поверишь, но в день его смерти бабушка улыбнулась и сказала, что он отмучался. Хотя она очень его любила — точно тебе это говорю. Поэтому я к тебе, дед, и приехал. Не хочу, чтобы Алёна тоже через такое прошла. Помоги ей. Знаю, что ты можешь. Об этом мне тоже сказала твоя дочь. Она говорила: Сан Саныча ты бы точно вылечил.

Я опёрся локтями о столешницу — теперь стол застонал под моей тяжестью.

— Изначально я не думал, что встречусь с тобой, дед. Предполагал, что пробуду три недели на море, выполню просьбу Сергея Петровича. Затем вернусь в Москву и перекантуюсь тут пару месяцев у знакомых: у Порошиных, или у Давтяна, иди даже у Аркадия Александрова. Потом я умотаю за границу — найду способ. Увидеть тебя, дед, мне было бы, конечно, интересно. Но нагрянуть к тебе мне показалось не лучшей идеей. Что бы я тебе тогда сказал? «Здравствуй, дед, я твой правнук из будущего»? Эта фраза глупо звучит, согласись. Но потом я познакомился с Лебедевой. Решил, что выглядеть глупо — это ещё не самое страшное.

Я покачал головой.

Отметил: лица Юрия Григорьевича и Сан Саныча застыли, будто превратились в гипсовые маски.

— Бабушка говорила, что ты, дед, гораздо круче меня, — сообщил я. — Говорила, что во время «поиска» у тебя не болела голова. Она рассказывала, что были у тебя и другие… необычные способности. Сказала, что в сорок втором году ты вылечил Сан Саныча от перитонита. Когда он уже умирал. Ты поставил его на ноги буквально за пару дней. Она рассказала, что во время войны в твоём госпитале было много случаев чудесного исцеления. Смертельно раненные солдаты стремительно выздоравливали, будто по волшебству. Моя бабушка даже называла тебя волшебником. Вот поэтому я к тебе, дед, и приехал. За волшебством.

Конец первой книги