Дубль два. Книга вторая

Глава 12 Знакомство с подземным царством

За остановившимся камнем открылось пространство вроде небольшой округлой комнатки, края и стены которой терялись в непроглядной тьме. На полу и потолке гнилушками мерцали еле различимые узоры каких-то фосфоресцировавших не то грибов, не то лишайников. Степан повел нас дальше, будто следуя за самой яркой цепочкой этих странных природных знаков-указателей. Через три поворота и две комнатёнки-пещерки, неотличимо похожих на первую, остановившись перед стеной глухого тупика. В которую он так же «макнул» руки. И снова открылся проход, но по-другому: плита чуть подалась внутрь, на две ладони где-то, и медленно завалилась на левый бок. Судя по контурам, еле заметным во мраке, нижний край её был прямоугольным, с плоским основанием, что чуть выглядывало из стены слева. За нами, пробравшимися в неширокий проём, скала снова встала на место с каким-то тяжким вздохом. Различить её на фоне сплошного дикого камня я бы точно не смог, потому что внутри темнота была непроглядная

А дальше подземный проводник будто решил поквитаться с нами за те удивление и растерянность, что испытал на поверхности, глядя на Павлика и слушая краткие ремарки Сергия про скоморошью ватагу. И уверенно выиграл. С огромным отрывом.

— Ну вот и добрались, гости дорогие, — раздался его бодрый голос из тьмы. — Алиса, включи свет и поставь негромкую музыку!

Устюжанин умел удивлять. После змей с головами, размером с две лошадиных, после тайных проходов в древних скалах и пчелиных королев, которые, судя по размеру, легко могли жвалами перекусить пополам взрослого человека, я ожидал чего угодно. Но только не этого.

Холл, просторный, с высоким потолком, стал наполняться приглушённым тёплым оранжевым светом, который постепенно становился ярче и белее, плавной волной от самого входа, слева направо. Следуя за этой волной взглядом, который не взялся бы описать приличными словами, я, как на страницах мебельного каталога, разворот за разворотом, изучал интерьер неожиданной прихожей. На стене за нашей остолбеневшей компанией висела длинная, старинного вида, вешалка с фигурными бронзовыми, кажется, крючками. Под ней стояли стойки для обуви, тростей и зонтов. И отдельно — калошная стойка. Её я опознал исключительно по двум одинаковым парам галош, блестящих, будто рояли, с ярко-красным нутром. У стены слева располагался массивный невысокий комод тёмного дерева с бесчисленным количеством ящичков. Над ним — картина с каким-то лесным пейзажем, в тяжёлой золочёной раме. В стене напротив входа, по центру, были высокие, почти в два моих роста, двустворчатые двери, белые, распашные, резные. Пока закрытые. С какими-то кружевной формы ручками, отливавшими тускло-жёлтым. И два огромных канделябра по обеим сторонам в виде бронзовых деревьев, среди ветвей которых горели электрическим светом лампочки в форме свечей. На правой стене, по всей её длине, в раме, каких я и в Пушкинском музее не видал, висело старинное зеркало невозможного размера, длиной метра четыре. Под ним — скамеечки-диванчики, как в театре, обитые красным бархатом, с золотым шитьём и на ножках в форме звериных лап. Тоже позолоченных.

Слух, будто только что пробившийся к разуму, отстояв очередь за зрением, которое доклад завершило, сообщил чуть отрешённо, что мы имеем счастье прослушивать композицию из кинофильма «Серенада солнечной долины» в исполнении оркестра под управлением маэстро Гленна Миллера, Соединённые Штаты Америки, 1941 год.*

— Присаживайтесь, снимайте обувь и верхнюю одежду. Уборная дальше, — светским тоном сообщил нам Степан Устюжанин, седой заросший древний дед в мешковине. Дважды. Второй раз — медленнее и настойчивее. Но, по-моему, вся группа гостей целиком и со второго раза послание не восприняла, озираясь с разинутыми ртами.

— Ать, падла! — Сергий с криком отскочил на два шага в сторону, едва не уронив стойку для зонтов и тростей. — Стёпка, чего это⁈

На то место, где он только что стоял, плавно и неторопливо подкатила чёрная шайба, диаметром с большую обеденную тарелку и высотой сантиметров десять.

— Как — «чего»? Пылесос. Ты совсем дикий, что ли? — хозяин явно получал удовольствие от нашего потрясения. — Вишь, решил за тобой первым подмести. Никак, опять ты в дерьмо вступил где-то, Сергуня. Не учит тебя жизнь. Ну, милости прошу, гостюшки! Сполоснуться с дороги, да к столу, а там и поговорим.

Сергий с большим подозрением проследил, как робот, моргнув диодиками, пошуршал под ближнюю к выходу скамеечку, где припарковался на базе, которую я сперва не заметил. Девчата тоже проводили этот отъезд взглядами. Устюжанин тем временем нажал на одну из изящных дверных ручек и открыл перед нами врата в подземное царство.

За ними оказалась полукруглая зала, с плоской стороны которой был вход. По дуге перед нами выстроились другие, следующие двери, три штуки.

— Слева направо, запоминаем: первая — техническая, не ходим. Вторая — жилая, туда после. Третья — удобства: парная, купальня, моечные, ну и нужники тоже там. Давайте за мной, — махнул он рукой, проходя в правую дверь. Мы молча проследовали за ним. Чтобы удивиться снова. Ещё сильнее.

На каменных плитах этого зала, где белыми облаками клубился пар, стоял большой стол, вокруг которого расположились полукругом скамейки, похожие на сильно подросшие и возмужавшие бордюры-поребрики. На столешнице возвышался настоящий самовар «с медалями», чашки, блюдца и блюда с закусками-заедками, насыпанными горками. Я разглядел какие-то плюшки-пирожки и сухофрукты. И вспомнил, что с завтрака в Вытегре утекло много времени и произошло очень много событий. Нос уловил запахи мёда и корицы.

— Я не знаю, как у вас там теперь принято мыться-париться, вместе или порознь, — начал Степан, усевшись возле самовара и начав неспешно разливать по чашкам заварку из изящного чайничка с висевшим на носике ситечком. — Давайте с дороги по глотку горячего, чтоб пот прошиб, да с пирожком. В парную-то на сытый желудок нельзя, но и на пустой тоже не больно-то полезно. Потому закусим чуть, помоемся и дальше пойдём.

— Узнаю́ Стёпку! Везде, где б не встречались, он умел уют и красоту навести, хоть во чистом поле. Все диву давались, — с одобрением сообщил Сергий, стянувший кеды и носки, скинувший толстовку и футболку и усевшийся рядом за стол в одних оливковых штанах. — Ежели и чаем тем самым своим угостишь — вовсе будет как у Христа за пазухой.

Он дождался, пока самовар отмерит нужное количество кипятку, принял с благодарным поклоном от хозяина чашку и отпил с шумным хлюпаньем. Судя по тому, как блаженно закрылись его глаза и даже чуть опустились расслабленно крутые широкие плечи — попал туда, куда и рассчитывал.

— Мой дом — твой дом, друже, и семьи твоей. Пошли, баню покажу! — Степан поднялся, дошёл до ближней деревянной двери с ручкой-сучком, одним движением сдёрнул с себя дерюгу, бросив в угол, и скрылся в клубах белого пара.

Сергий шумно, с заметной спешкой, втянул в себя оставшийся чай и поспешил вслед за ним, на ходу снимая оставшуюся одежду. Допрыгав до двери на одной ноге, он справился-таки со штанами и кинул их в тот же угол, где лежала мешковина, тут же пропав за дверью.

— Не надо так на меня смотреть, — выдавил я, проводив взглядом вторую подряд широкую сухую спину. И остальные части туловища. — Я сам нихрена не понимаю. Но от помыться точно не откажусь. У вас есть купальники? Или запасные футболки хотя бы?

И шагнул к лавке, двигая к самовару четыре чашки сразу. Девчата стояли посреди этого богатого предбанника молча, с открытыми ртами. Лина рассматривала причудливые узоры-прожилки на гладко отполированных стенах. Алиса моргала, глядя на светильники, что скрывались в толще камня, давая невиданные тени, от чего зал казался почему-то гораздо больше, чем был на самом деле.

— Куп-куп! — настойчиво сообщил Павлик, возвращая маму обратно.

— Мы в сказке, что ли? — прошептала она. Не до конца вернулась, явно.

— Мы из неё вторую неделю выбраться не можем. Но эта хоть не страшная, — пробурчал я из-под стола, стягивая носки.

— А откуда здесь это всё? — родила «неожиданный» вопрос Энджи.

— Представления не имею. Но думаю, что с этими деда́ми мы точно не пропадём. Только надо и их уважить. Просят по старине всё сделать — сделаем. Тогда такой спешки не было, судя по книжкам. Обстоятельно народ жил. Раз хочет хозяин сперва накормить, напоить да в баньке попарить — так тому и быть.

— Ну, по старине, так по старине, — тряхнула головой Лина, будто просыпаясь. И уселась на лавку рядом, начав расшнуровывать кроссовки. Алиса опустилась на каменное, но почему-то тёплое сидение с другой стороны стола.

Я пододвинул им чашки. Для Павлика налил немного, чтоб быстрее остывало. Чай был явно травяным, но кроме мяты и чёрной смородины я ничего опознать не смог. Племянник напиток тоже оценил, выпив всё, не отрываясь и не проронив ни капли, хотя раньше с чашками так ловко у него не получалось. В пот, как обещал Устюжанин, бросило сразу. Умели раньше заваривать, ничего не скажешь.

В отличие от стариков, наши шмотки в угол легли стопочками разной степени аккуратности: идеальная у Лины, такая же, но с антресолькой из вещей сына — Алисы, и моя, формой от перфекционизма значительно дальше. Пропустив девчат внутрь, я прикрыл за собой дверь, чтоб пар не выпускать.

— Там на топчанчике по правую руку — стопка простыней. Берите, и дуйте сюда, — раздалось из тумана. Мы шагнули на голоса. Там, за белой пеленой, обнаружились скамьи и столик, точная копия тех, из предбаннике, разве что чуть поменьше.

— Кому пожарче — за мной! — крикнул Сергий, и шагнул в облако направо.

— Кому щадящий режим для женщин и детей — прямо напротив, — махнул указующим перстом Степан, с собранными в комок волосами напоминавший какого-то индуса с берегов Ганга, и пропал следом за нашим Хранителем.

Энджи и Алиса с сыном, тихонько о чём-то переговариваясь, двинулись туда, куда показал Устюжанин. Две стройных белых фигуры, растворявшихся в волнах пара. Дольше всего было видно тёмные волосы, но пропали и они. Вздохнув, я шагнул следом за деда́ми.

— На верхний полок не лезь сразу. Я попробовал — чуть не сгорел. Стёпка там вовсе до адского жара наподдавал, — прогудел справа Сергий.

В парной стоял полумрак. Я уселся на нижнем ярусе, оглядываясь. Стены и сидения-лежаки были обшиты гладкой доской. Если глаза не врали мне — липовой, той самой, незаменимой для парилок, не дающей смолы и не обжигающей в самый сильный жар. А вот каменки в привычном понимании не было. Вместо неё посередине торчал кусок скалы, серо-белый, какого-то пыльного цвета, от которого и расходились ощутимые тепловые волны.

Пот высыпал сразу, будто я попал под ливень. Умостив локти на коленях, наблюдал отрешённо, как с носа одна за другой сползали остро-солёные капли. Рядом молча, глубоко дыша, сидели старики, так непохоже похожие друг на друга, которых связывало и разделяло неизмеримо, непредставимо многое. Хранители предвечных Древ, учителя и наставники Странников, о многих из которых теперь писали художественные и фантастические произведения или снимали мультики. По мотивам мифов, легенд и сказок. В моей голове не было, кажется, ни единой мысли. Внешняя тишина, царившая в парной, звучала в унисон с внутренней. Слышно было лишь, как падали на пол редкие капли пота с разгорячённых тел, да чуть пощелкивал каменный алтарь посередине.

Вывалившись из парной, пройдя сквозь чуть просветлевшую комнату-хаммам, мы так же молча налили по чашке чаю. Из и в самом деле разошедшегося немного тумана показались румяные девчата, что вели за обе руки Павлика. Хотя, судя по важному и гордому лицу, это он их вёл.

— А где вещи? — удивлённо спросила Лина. Проследив за её взглядом в угол, я убедился, что барахла и вправду там не было.

— Постирают и вернут, — не открывая глаз проговорил Степан.

— Кто? — подключилась Алиса.

— Пикси.** Чахкли.*** Ты определись, внучка: если в сказку попала — в чудеса верь давай. Если хочешь правды дознаться — сказку долой, — один глаз для этой отповеди он всё же открыть соизволил. Сестра и Лина поспешно расселись, будто вспомнив, что мы решили делать всё по старине, а, значит — не лезть к хозяину с вопросами до срока.

Выпечка, изюм, курага, вяленые местные ягоды — всё было вкусно. Павлик особенно оценил странное блюдо, которое Степан назвал левашом: что-то вроде сушёного ягодного желе или пастилы, тонкие полоски которого племянник зажал в кулаках и отдавать матери отказался наотрез. Черничные понравились ему особенно, хоть и выглядел он, уделавшись ими, страшновато. Зато таким довольным его я не видел давно.

Когда вышли в очередной раз из горячей и щадящей парных, которые хозяин называл непонятными словами «кальдарий» и «тепидарий», ну или просто «мужская и женская парилки», с удивлением увидели на лавках аккуратные стопочки с одеждой, только что лентами не перевязанные. Каждая — рядом с местом, где сидел кто-то из нас, а возле Алисиного — двойная, с «надстройкой» из маленькой стопки с детскими вещами.

Хотя, характеристика «с удивлением» касалась больше девчат. Деды́ на барахло внимания не обратили, а я вообще заметил сильно позже. Потому что в последний заход Сергий отходил меня вениками так, как, пожалуй, и Алексеичу не снилось. И из парной я выбрался на мягких лапах, придерживаемый под локти стариками, беззлобно шутившими, что нынче-то народ вовсе париться не умеет, вон как сомлел Странник. Энджи с сестрёнкой принялись разбирать обновки, прикладывая к себе, охая и благодаря хозяина. Я тоже протянул было руку к одежде. Но по ней тут же хлопнул Хранитель:

— Ну куда? Кто ж до омовения рядится-то? Пойдём, сполоснёмся сперва.

Я удивлённо посмотрел на Лину, которая с некоторым недоверием изучала ткань чего-то длинного, платья или сарафана.

— А ты на них не гляди, у них там купель была, воды в достатке и прочего всякого, — ответил на немой вопрос Устюжанин, отставляя очередную допитую чашку.

Потянув носом, я убедился, что трое из разряда «женщины и дети» пахли чистотой и какими-то новыми ароматами. Вроде, различил шиповник, смолу и малину.

— Молодцом, вишь как после парилки башка-то прочистилась! Сперва в чае две травы из семи едва узнал, хотя все запахи знакомые. А тут — в яблочко сразу. И розу дикую, и живицу лиственя, и малинку. И вы, вну́чки, хорошо выбрали. Тебе — сила и свежесть для кожи, вон, аж светишься вся, — кивнул он засмущавшейся Алисе. — Павлушке живичное масло в самый раз — с вашими покатушками да суетой у него того и гляди золотуха началась бы. Ну а тебе, калинка-малинка, сам Бог велел так пахнуть, чтоб у вас со Странником твоим больше никаких дум в головах не держалось.

Лина, тоже чуть покраснев, снова повела было рукой, чтоб пощекотать нос кончиками локона, которого не было, но на полдороги поменяла направление движения и взяла с блюда маленький пирожок. Такой же румяный, как и её щёки. И, кажется, тоже с малиной.

После моечной, которая оказалась светлым залом с тремя небольшими бассейнами-купелями и странной системы душем, я натурально родился заново. Вода была трёх разных температур: горячая, еле выносимая, следом тёплая, как парное молоко, и прохладная, но не ледяная, до стука и звона зубов и прочего. Душем выступал торчащий под углом из стены обломок камня, по которому бежали струи странной тёплой воды, будто покалывавшие кожу иголочками, хотя текла она обычно, спокойно, а не под давлением, как в конструкции Шарко. Видимо, минеральная или газированная была. Или и то, и другое. По жёлобам вдоль стен и расходившимся от центра на полу мыльная пена убегала к дальнему от нас углу, пропадая под тёмным валуном. И пахло здесь очень приятно, без всегдашних оттенков сырости и затхлости, почти всегда неизбежных в больших банях.

Сергий добился-таки издевательскими подначками и стёбом того, чтоб хозяин «привёл себя в порядок и надлежащий вид». Степан обкорнал бороду большими ножницами, не то швейными, не то вообще овечьими — я в их разновидностях не разбирался. Ручной машинкой, какие я видел только в музее военных лет, подправил результат и коротко остриг волосы на голове. Внезапно сделавшись до удивления похожим на Хемингуэя: короткая белая борода, прямой нос, мудрые, но в то же время до ужаса хитрые глаза с чуть опущенными внешними уголками. Морщины и шрамы. Много шрамов. Ещё в парной я приметил, что на стариках буквально живого места не было. Хоть травматологию по ним изучай. И эволюцию средств уничтожения человеком себе подобных, от дробящих и колюще-режущих до огнестрельных и минно-взрывных.

Старики натянули одинаковые длинные, почти до пола, рубахи простого небелёного полотна, на воротниках и по подолу которых тянулись ленты вышивки красной нитью: восьмиконечные звёзды, ромбы, обычные и перечёркнутые крест-накрест с точечками в каждой из четырёх получившихся частей, и какие-то странные ветвистые квадраты. От узоров тянуло строгой и неодолимой силой. И древней стародавней памятью, которой почти нигде и ни в ком не осталось. Судя по тому, как бережно и с любовью разглаживал вышитые на груди полосы Сергий — рубахой он был доволен несказанно. Мне достались серые портки на колючей верёвочке и свободная рубаха до середины бедра, простые, без единого значка или символа.

Румяные и чистые до скрипа и какого-то будто внутреннего свечения, во всём новом, мы выбрались к столу. И остановились, не дойдя до него.

Перед нами стояли в ряд Лина, Павлик и Алиса. Тоже во всём местном. На Энджи была длинная белая рубаха или платье, не силён я в покроях и дамских дизайнах, по рукавам, горлу и подолу вышитая красным и зелёным. Зелёного было больше. Племянник стоял, держась за руку Лины и подол мамы, в голубой рубашонке до колен, с красными узорами по вороту. Рубаха сестры была красной, а вышивка — белой и чёрной.

Девчата приложили правые руки к груди и склонились, коснувшись пола. То же движение, едва не свалившись, вполне похоже повторил за ними почти одновременно и Павлик.

— Потрафили, шельмы… Растрогали дедушку, — неожиданно звенящим голосом выговорил негромко Степан. И потёр основанием большого пальца правый глаз.

— Милонегу вспомнил. И матушку, — сдавленно выдохнул Сергий. И шмыгнул носом.

Но собрались они быстро, оперативно организовав завершение чаепития. Командовать и принимать решения им точно было не привыкать.

— Ну что, гости дорогие, с лёгким паром! — начал Степан, нацедив каждому по чашке из бездонного, видимо, самовара. Хотя, те феечки, что забрали одежду и принесли новую, могли и плеснуть кипяточку, наверное.

Мы с девчатами благоразумно промолчали, предоставив право отвечать старшему гостю.

— Благодарствуем, хозяин добрый, за кров, за тепло, за свиданьице нежданное, за хлеб да соль, — размеренно ответил Сергий.

— Ну, за хлеб-соль-то рано, Сергунь, до стола не дошли пока, так, сполоснули пыль после дороги дальней. А в целом какие мысли? — судя по хитрым глазам обновлённого Устюжанина, он благодарностей и комплиментов не слыхал давно, но любил их очень и прерывать потока не хотел.

— Матом-то нельзя при женах да детях, — сокрушённо покачал головой Хранитель. — А потому — ни мыслишки, извиняй!

— Ни единой, ага, — поддакнул и я, не удержавшись.

Первой прыснула Энджи, Алиса почти сразу же следом за ней. Павлик засмеялся громко, в голос, закинув голову. И через миг смеялись все, и гости и хозяин. Наплевав на все тайны, загадки, фокусы и чудеса. Наслаждаясь покоем, радостью, чистотой и жизнью.

* Glenn Miller — In The Mood https://music.yandex.ru/album/973952/track/9234751

** Пикси — маленькие мифические создания древнеанглийского фольклора.

*** Чахкли — подземные карлики в мифологии саамов.