Дубль два. Книга вторая

Глава 21 На подступах

Дорога была примерно такой же, поэтому от размеренных и неторопливых размышлений то и дело отвлекали, мягко говоря, особенности дорожного покрытия и такие же лютые переезды за мощными дощатыми красно-белыми шлагбаумами, перебраться через которые без потерь могла, пожалуй, лишь тяжелая военная техника. Гусеничная.

Мы с Рафиком на судьбу не жаловались, понимая бесперспективность этого занятия, поэтому хором ругали битый асфальт и блестящие макушки рельс самыми последними словами. Это занятие, ясное дело, тоже особыми перспективами не блистало. Но хоть душу отводили: я — свою, человечью, Странничью, а он — свою, японо-механическую.

Дорогой снова и снова возвращался в памяти ко вчерашней неожиданной встрече. Мастер Константин и его семья вспоминались с теплотой и неожиданной нескромной гордостью. Глаза Лиды и Саши я точно запомню на всю жизнь, сколько бы её не оставалось. Дед, будто переживая, что неравно отдарился за наполнявшую его Ярь, говорил и говорил, помогая себе Речью, вываливая на меня неожиданные детали взаимодействия Хранителей, Странников и Мастеров, их группы инженерно-технической поддержки и хозяйственно-бытового обеспечения.

Я узнал, как Устюжанин полгода отлёживался в катакомбах собора, когда подвода еле довезла его живым, но разорванным почти натрое. Чёрное Дерево, видимо, люто разозлилось, устав тогда терять своих наместников одного за другим, пусть и вместе с Древами-носителями, и организовало засаду. И там, куда направлялся епископ со товарищи, его встретил матёрый старый Дуб, в котором к тому времени зрело и колосилось ненавистью аж три черенка. Двое оставшихся в живых соратника чудом вырвали Степана, едва ли не по частям. Скорость, опыт и навыки позволили ему выжить, а им — доставить старца до родного города, загнав с десяток лошадей. Где с рук на руки передать перепуганному насмерть молодому Мастеру Косте. И упасть замертво тут же, не добавив ему уверенности в себе, а ситуации — позитива. Но оба как-то справились. Епископ выжил, научившись всему заново: дышать, сидеть, стоять, ходить. А тогдашний Костик, заполучив щедро седины в бороду, стал одним из лучших. Ну, это внук его так говорил, сам-то он отнекивался с неожиданной скромностью.

Вернувшись в гостиницу по темноте, я был встречен выскочившим из-за стойки портье Стёпой.

— А Вы знаете Сашу Ключника? — спросил он едва ли не шёпотом.

Я сперва было нахмурился, уже готовый замотать головой в отказе, но вспомнил и улыбнулся:

— Да, знакомы мы. Он мог заходить сегодня. А что?

Робея и только что не оглядываясь Степан рассказал, что Ключник — «человек очень непростой», и что половина, как бы не больше, из визиток, что я получил утром, принадлежали его заведениям. Поговаривали, что была жуткая история со стрельбой и покойниками, когда его дед, Костя Артист, решил по старости лет отойти от дел. За оппонентов Ключника «приезжали говорить серьёзные люди из Сыктывкара, Вологды и даже Воркуты». В городе пару дней все боялись на улицу нос высунуть, «даже менты!», а потом как-то само собой организовалось так, что тут теперь спокойно, тишь да гладь. Как и раньше, когда «смотрел Костя Артист». Жаль только, говорят, помирает он — старый совсем, болячек много.

Стараясь не ляпнуть лишнего и не выдать своего удивления от этого неожиданного криминального чтива с родины Деда Мороза, я поведал насторожившемуся и восторженному, как бигль, Стёпе, что Константин Сергеевич пошёл на поправку. И что всё будет хорошо. Это довольно самонадеянное утверждение будто само вырвалось. Но собеседник затряс головой так, точно ждал именно его, Доброй ночи мне он пожелал очень вежливо и уважительно, сперва уточнив, не нужно ли чего, во сколько разбудить и чего я хотел бы на завтрак. Я ответил, что всё есть, проснусь сам, а съем, что дадут, ибо в еде непритязателен. Провожал меня портье таким восторженным взглядом, будто я по меньшей мере Космос Юрьевич Холмогоров, а то и сам Белый. Хотя вряд ли он смотрел это кино.

Перед Микунью или Микунем, так и не выяснил пока, как правильно, мы с Рафиком угодили, едва выйдя из левого поворота, в такую ямищу, что я уж было подумал — всё, дальше пешком. Но машина, будто Такеши Китано в одном из фильмов, практически вслух пролаяла что-то сугубо нецензурное по-японски, и продолжила путь самурая. С неожиданной мыслью о том, что среди сторонников и последователей сокрытого в листве наверняка хватало Странников, я остановился на обочине. Осмотр показал, что колёса справа целы: покрышки не пробиты, диски не замяты или, упаси Бог, сколоты. Шёл бы сильнее гружёным, да с пассажирами по правому борту — могло бы так и не повезти, конечно. Сев обратно, я успокаивающе погладил руль и так же кивнул переднему пассажирскому сидению. Где, бережно обёрнутая плёнкой и осторожно пристёгнутая ремнём безопасности, ехала картина. И казалось, что старики-разбойники на ней смотрят вперёд сквозь лепестки костра с азартом и куражом. Это радовало, воодушевляло и поддерживало, конечно.

На въезде в город заправил полный бак на АЗС крупной федеральной сети. Давно заметил, что мы, городские жители из мест, приближённых к столице, попадая в те, где жизнь течёт мирно и неторопливо, очень цепляется за привычные вещи. Ищем знакомые логотипы, радуемся известным и привычным маркам и брендам топлива, пива, молока, сигарет. Глупо, конечно. Ничего же не мешает неизвестной колбасе быть вкуснее и свеже́е, чем известная. Кроме силы привычки и косности мышления.

А потом случился промах. То ли Болтун чего напутал, то ли я куда-то не туда нажал. В общем, тот «Маяк», к которому подъехал изрядно утомившийся Рафик, оказался рестораном. Ну, как — рестораном? Кафе. Пяток столиков, стойка с замершими в окоченении бутербродами, три полки бара за ней. Там не селили, короче говоря. Но неожиданно угостили бесплатно чаем и объяснили, что отель (а в местном исполнении слово звучало именно так, через звонкое «е») — он чуть поворотя налево, за второй отвороткой. Я пообещал не промахнуться, поблагодарил за чай и отправился на поиски.

Неторопливо ползя по пустым практически улицам, увидел и здешнего Ленина. Этот был празднично покрашен серебрянкой, в связи с чем казался неожиданно похожим на робота Вертера из старого фильма «Гостья из будущего». Только тот носил каре, Ильичу не положенное. В правой руке памятник решительно сжимал не то мороженое в рожке, не то букет фиалок, не то хрестоматийную кепку — мне с дороги видно не было. Только подивился в очередной раз, что даже при жёстких стандартах, регламентах и рамках, народ как-то ухитрялся находить и в те годы место для самовыражения и шага вперёд. Куда пришли — вопрос другой, следующий.

Здание гостиницы после «Каргополочки» не удивило. Те же два этажа, та же вечная советская надёжность и одинаковость, если есть такое слово. Даже двери с острыми алюминиевыми уголками в точности такие же, людоедские, на пружине. Постройка, окружённая очень похожими, сугубо функциональными, без архитектурных и вообще каких бы то ни было изысков, почему-то напомнила строчку из песни про печальную судьбу клуба на улице Нагорной.

За стойкой сидела женщина лет сорока или чуть моложе. Но ей своего, натурального, образа явно не хватало, или она была с ним в корне не согласна. Поэтому носила узкую маечку с какими-то картинкам из модных, наверное, японских мультфильмов или комиксов. В ноздре, левой, дама имела две серьги: серебристое колечко и чёрный камушек. В ушах, что едва виднелись из-под тёмного каре, колец было значительно больше. А ещё в причёске выделялись две контрастных пряди по всей длине: ядовито-салатовая и не менее ядовитая розовая. В тон помаде. И теням. Глаза были вообще нарисованы с большой выдумкой. Ни разу не видал розово-салатовых «смоуки айз», да таких, чтоб стрелки от них через виски тянулись к ушам. Знать, Бог миловал.

— Вы на заселение? — поинтересовалась она высоким тонким голосом, выждав, видимо, пока я наслажусь её образом, и окончательно треснет шаблон, никак не ожидавший встретить в этих МикунЯх такую Накамуру.

— Да, у меня заказан номер на сутки, — выдавил-таки я, давя желание проморгаться или протереть глаза. Лучше б молчал.

— А почему так ненадолго к нам? В командировку? Если к родне, то или подольше, или чаще у неё и живут, да. А в командировку на станцию? А на какую? Или на НПС? — она засыпа́ла меня спамом, как очень рьяный разносчик листовок — зелёные ряды усталых почтовых ящиков в подъезде, трамбуя на совесть. — Или Вы — блогер-путешественник? Хотя нет, они же сразу всё снимать начинают. А вы уже кушали? Я могу порекомендовать ресторан хороший! — таких, кажется, перебить можно только в прямом смысле. Палкой.

— Девушка, — зашёл я с козырей, — я сюда долго ехал и устал. Мне нужен только номер, ничего больше.

Протянув паспорт, наткнулся на глаза, полные обиды и сожаления. Наверное, до меня её так, на полуслове, обрывать себе позволяли только учителя в школе, бабушка и бывший муж. Все, как один — ничего не понимающие, не чуткие, искренне и взаимно нелюбимые.

— Не хамите, мужчина! — из-за стекла тут же повеяло Эллочкой-людоедочкой.

Я поднял ладони, показывая, что и в мыслях не имел. На всякий случай молча. Неожиданная Микунёвая анимешница сцапала книжечку, что-то отрывисто защёлкав на невидимой отсюда клавиатуре страшного вида разноцветными когтями, время от времени бросая на меня взгляды, полные осуждения и порицания. А потом выкатила на паспорте ключ от номера.

— Третий, налево по коридору! — скомандовала она.

Я принял документ и деревянный бочонок с прикованным к нему латунным арестантом и дисциплинированно отправился, куда было сказано. Приглядевшись напоследок внимательнее. Но чёрных пятен в ней не было. Просто сама по себе такая оказалась. Своеобразная.

Номер был из серии «провинциальный шик — в другом месте. Здесь можно переночевать». Клопов бы не было — их мне только и не доставало для полного счастья. Обшарпанный стол из ДСП, стул, шаткий и скрипучий даже на вид, с лезущими из протёртой спинки нитками. Узкая девичья коечка, занимавшая в келье почти всю площадь. Пыльная люстра с аж серо-жёлтыми висюльками из оргстекла. Идеальное место для ночёвки перед возможной скорой гибелью. Да ещё эта баньши внизу. Приплыли тапочки к обрыву.

Сидел на углу кровати, единственном, докуда доставал провод зарядки планшета, вставленный в как-то по-дебильному расположенную розетку. Какой инженерный гений догадался вкорячить её чуть ли не на высоте груди? Наверное, в целях пожарной безопасности — чтоб жильцы-вселенцы не смогли при всём желании запитать ни чайник, ни кипятильник. На краю узкой кушеточки я снова и снова «прогонял» оставшиеся элементы плана. Которых, с одной стороны, оставалось всё меньше. А с другой — неумолимо приближался финал. Результата которого, с хорошими для меня раскладами, с гибелью заражённого и порабощённого Древа, история не знала давно. Очень давно. А вот вариантов остаться с концами в дремучих лесах республики Коми была масса. Хранителей, Мастеров и, главное, Странников тут лежали сотни. И это только тех, о ком были достоверные сведения или хотя бы слухи.

Вечером, перед самым сном, к гостинице подъехал очень не новый Чероки, квадратный, как кирпич, и чёрный, как уголь. Ко мне, уже закрывавшему водительскую дверь Рафика, куда спускался за бутылкой воды, из него выскочили Саша и Лидочка. Рассказали, что у дедушки всё замечательно, он передавал поклон и пожелания доброго пути. А от них самих — вот. «Вот»-ом оказалась квадратная термосумка с домашней едой и выпечкой, от запахов из которой аж слюна побежала, враз забыв про вполне плотный отельный «ужин командированного» из аж трёх дошираков, случившийся только что. И нечто вроде сумки от противогаза, которые помнились по урокам ОБЖ, только побольше значительно. Внук местного тёзки великого режиссёра, которого, как вечером поведал Стёпа, несколько поколений горожан знали как Костю Артиста, вручил сугубо военного вида торбу мне. Весу в ней было больше пуда точно.

— А это чего? — уточнил я, прежде чем принять подарок.

— Это «Шмель», огнемёт. Мы полночи головы ломали, как бы твой план улучшить. А потом чудом нашли комплект на одной из в/ч поблизости. Еле успели, — поведал Саша. А рука моя, что тянулась уж было за баулом, замерла в водухе. Если это насекомое у меня в машине найдут — договориться даже об очень большом штрафе вряд ли удастся.

— Бери, не думай даже! Идеальный вариант! И сам по себе, и в дополнение к тому, что Болтун выдумал. Тебе отсюда километров сорок до Вежайки, там ни постов, ни разъездов нет и не было никогда. И сегодня тоже не будет, я гарантирую, узнавал — он явно не врал.

Я осторожно заглянул внутрь. На меня глядели пустые глаза двух труб защитной расцветки, а рядом с ними бесстыдно таращились полусферы ракет или снарядов — каких-то серебристых цилиндров, которые, если смотреть по диаметру, как раз и должны были помещаться в эти трубы.

— Только за ветром следи, — ещё раз напомнил Ключник, — с наветренной стороны стреляй. Полыхнёт серьёзно. Если от па́ла придётся лесом уходить, да чащей тем более — можешь и не успеть.

Я внимательно посмотрел на него. Он и Лида за его плечом явно переживали искренне, от души. И просто кивнул в ответ, как Никола. Обнялись на прощание мы, как родные.

Проснулся я, как от пинка. Грудь ходила вверх-вниз, сердце будто помогало, пихаясь и колотясь в рёбра изнутри. Подушка и простыня подо мной были мокрыми от холодного пота. Сон приснился неожиданный. Вроде как и не кошмар вовсе, но…

Я работал в какой-то мелкой строительной фирме: дома, хозблоки, бытовки, даже колодцы рыли. «Широкий ассортимент полного цикла», как говорил директор, низенький толстях из отставных военных снабженцев. «От бетона до бидона», как тонко шутил его зам, такой же, оттуда же, только шеф был совсем седой, а этот — перец с солью. Они идеально подходили друг другу. Тем, что запивали не синхронно, а вразнобой, не обезглавливая и не лишая фирму чуткого руководства. За четыре года, что я там трудился — ни одной накладки в графиках. Сам я был с пузцом и лысоватый. Лина была со мной. Дети давно выросли. Это был второй раз, когда после скромных семейных похорон мы с ней уезжали от взрослых детей и внуков. И потому что на грим уходило всё больше времени, и вопросов накапливалось слишком много. Ото всех — от соседей, от коллег, приятелей и приятельниц, и особенно — от врачей, куда нас настойчиво отправляли заботливые чада. В какой-то момент мы подумали, что хоронить детей и внуков — слишком тяжёлое испытание для нас. И «похоронили» самих себя первыми. Месяц потом не разговаривая друг с другом. Ведь ни один не смог удержать другого от трусливого побега. И не старался.

Несколько раз я видел, как Лина прячет планшет, с которого смотрели страницы социальных сетей. И скрывает слёзы. Смотреть на то, как старились внуки, а она — нет, ей было невыносимо. Я поддерживал жену, как мог. Архангельскую и Вологодскую области мы едва ли не на коленках обшарили, но гору, где жили Белый и Степан, так и не нашли. За полтора столетия. Дня не проходило, чтобы мы не проклинали себя за то решение выйти из игры. Но в этом не было смысла. Проклял нас кто-то посильнее. Давно. Страшно проклял…

Мокрой простынёй попробовал утереть пот со лба, но, кажется, только размазал. Едва не свалившись, сполз с узкой койки и чуть не упал в душевой, поскользнувшись на холодном кафеле влажными ступнями. Некоторое время пробовал настроить в злодейском местном смесителе воду комфортной температуры, но плюнул, и начал мыться некомфортной. Внутри всё равно было хуже, чем снаружи. Сон, а, главное, слишком яркие и эмоциональные переживания из него, будто бы и не думали отступать. Выть хотелось, прислонившись к холодной плитке, покрытой брызгами и известковым налётом. Перед глазами стоял выцветший, неживой взгляд Энджи на могиле нашего второго сына, Пашки. Ему было семьдесят восемь.

Волны холодной и горячей воды чуть помогли минут через пятнадцать. Ещё с пару десятков ушло на поход до кулера в середине тёмного гостиничного коридора, и жадное, захлёбывающееся питьё. Ещё полчаса — на зарядку, упражнения для которой подсказали-показали старики-разбойники. К концу которой слабый, мерцающий шарик Яри появился-таки под диафрагмой.

Сон, в котором мы с Линой ушли, был каким-то невозможно реальным, ярким, подробным, детальным. Будто с кушетки Микуньской гостиницы я попал в будущее. Или, наверное, лучше считать это другим измерением. В гробу я видал такое будущее.

Возрастная анимешница спала сидя, разметав разноцветные пряди по столешнице. Я положил ключ на стойку, проследив, чтобы он не звякнул. Заметив седину на макушке спавшей портье. И её ладонь, лежавшую поверх смартфона. Наверное, очень ждала звонка или сообщения от кого-то. И не дождалась. У каждого свои проблемы, и решает их каждый по-своему. Из холла вышел бесшумно, даже сильная пружина и дверные петли будто прониклись и не стали ни демаскировать, ни поднимать тревогу.

Рафик завёлся, будто бы чихнув недовольно, что не удалось выспаться толком. Ни на выезде из города, ни на трассе не было ни встречных, ни попутных. Как и мыслей в голове, кроме «приснится же такое». Просто ехал и читал указатели, пытаясь хоть как-то отвлечься. Хоть и видно их в предрассветных сумерках было еле-еле.

Реки Ертым, Певъю и Чуб. Бесчисленное множество ручьев и ручейков. И болота по обе стороны от дороги. Да, по сравнению с этими краями, все остальные, виденные мной до сих пор города и посёлки казались мегаполисами, кишащими народом. Странное абсолютное отсутствие которого здесь, на дороге и на обочинах, настораживало. Хотя, по идее, должно было наоборот успокаивать. Я ехал учинять лесные пожары и убивать предвечную сущность. И почему-то переживал из-за отсутствия свидетелей.

Кривая и странно грязная по сухому времени гравийка уходила к посёлку. Мой маршрут лежал в другую сторону, снова дальше от живых людей, которых сегодня с самого утра не встречалось. Кроме спавшей портье. Вроде бы спавшей.

Километра четыре мы с Рафиком крались по колее, что накатала параллельно железнодорожному полотну какая-то местная техника. Лесовозы, наверное. Потом обнаружился съезд влево, в лес, куда я и направил явно отнекивавшийся автомобиль. Он ощутимо толкнул мне педалью сцепления под левую ногу, а тормоза — под правую, будто негодуя: «Тебе надо — вот ты и прись туда сам!».

Через пару километров нашлась и обещанная планом просека. Почти два часа прыгали по пням и веткам. Едва не пропустив заваленную сухими еловыми лапами тропку направо. Я раскидал ветки, въехал и сложил их обратно как было, позади нас. На всякий случай. На него же — привязал пакет на ближнем дереве. Белый, даже ночью можно будет разглядеть. А эти завалы, как и эта лесная колея, и все окружающие заросли, сливались воедино даже днём. Казалось, что не врезаться в дерево можно, только если держать перед собой вытянутые руки. Мы будто оказались в сплошной сфере из бурого, чёрного, жёлтого и всех возможных оттенков зелёного. И то, есть ли из неё выход — только предстояло выяснить. Как и вход, в принципе.

Колея, вышедшая на край болота, оборвалась в нём. Будто даже лесовозы сюда приходили умирать, как слоны, в одиночестве. Эта мысль не радовала. Как и ни одна другая с самого утра. Кроме того, что сон — это всё-таки сон.

Сверившись с картой и компасом, навьючившись барахлом, как последний мул, я стоял у тёплого капота. Рафик только что за рукав меня не прикусил, не желая, боясь отпускать. И ещё сильнее боясь оставаться одному. Я прекрасно его понимал. Но погладил тёплое железо, стекло фар и пластик радиаторной решётки, и шагнул дальше в лес. Дальше от болота. Без намёка на то, что и где меня ожидало дальше.