Дубль два. Книга вторая

Глава 26 Ретроспективы

Всё-таки закемарил. В стуке колёс, фирменном железнодорожном «ты-дых — ты-дых», есть, конечно, какая-то магия. Как в шуме дождя и звуках костра. Закрываешь глаза — и сон наваливается, как вечерние сумерки на южном море, разом, резко.

Разбудил неожиданный металлический звук: три удара-щелчка. Правый глаз открылся сам собой, мгновенно. Чтобы увидеть на противоположном диване довольного Николу. Это он звякнул по поручню своей хваталкой, намекая, что поезд прибывает, готовьтесь освободить вагоны. Ну, в нашем случае — конкретно этот, единственный, вагон. Сашка всё продолжал крутить головой, удивляясь и удивляя. Чего тут можно с таким интересом разглядывать полчаса? Ну, ему в новинку, бывает.

Меня же больше интересовало, когда нас, а конкретно — нас с Ольхой, сможет принять Белый. Доброе дерево волновалось и переживало. И я его прекрасно понимал. Ося, по сравнению с ней, покинул родные края без суеты и спешки, «на борту» Хранителя, которого воспитывал, учил и знал чёрт знает сколько лет. А не как она, со странным каликой перехожим, который первое, что сделал — это спалил в пыль всё, что оставалось от неё, а то, что не сгорело — утопил, да вместе с островом. И то предвечный старик-разбойник грустил, тосковал и нервничал — это я помнил ясно и предельно отчётливо. Мое близкое знакомство с эмоциональной, а точнее энерго-информационной составляющей предвечных сущностей началось именно с того, что тяжкая скорбь Осины едва не утянула за собой и меня. Первая же встреча с ней была в амбаре, в лесу под Осиновыми Двориками, когда Древо едва не расплавило мне мозги. И я начинал запоздало подозревать, что каждый такой контакт был спланирован. Чтобы подготовить меня, «раскачав каналы», к чему-то бо́льшему. Стратеги предвечные. Демоны лесные да подземные, так-то их.

Ольха по пути от Устюга до Каргополя, пока я валялся на носилках, стараясь не свалиться на поворотах и разгонах, рассказала много интересного. В том числе о том, что впервые встретила двуногого с такими способностями к использованию слабосочетаемых энергий, Яри и Могуты. Как я понял, для того, чтобы соединить изначально противоположные силы, сделать их, изначально разнонаправленные, взаимодополняемыми, требовались не только сильное желание и опыт. Нужны были какие-то чуть ли не органические, генетические особенности. По паре обмолвок и древних преданий, что поведала она, можно было предположить, что самыми успешными Странниками становились те, кто с самых юных лет сочетал в себе внешнее хладнокровие и рассудительность с яркой внутренней эмоциональностью. Таких, как уверяла Ольха, было не так много среди двуногих.

Мне запомнилась её притча про драконов. Что-то подобное я сам читал в далёком босоногом беззаботном детстве. И тогда мне всё время казалось, что эта история — про взрослых и детей. Что большое, сильное и мудрое, а порой суровое и даже, вроде бы, злое существо имеет власть и ресурсы. И всячески третирует прочих, лишенных этого. Потом появляется какой-нибудь конь в пальто, маленький комарик, принц, воин, а чаще — дурачок, что, в принципе, не исключает ни одного из перечисленных вариантов. И героически умножает дракона на ноль. Влезает на трон — и сам становится сильным, властным, злым и хладнокровным.

Потом, готовясь к экзамену по истории политических и правовых учений, я поймал себя на мысли, что и тут та же самая сказочка. Только дурачку не под силу одному одолеть дракона, и он набирает себе в подмогу толпу похожих, но менее инициативных. Пообещав каждому что-то нужное: деньги, землю, еду, да даже жену дракона. Предсказуемо забыв об этом, едва удавалось хоть немного закрепиться вблизи штурвала.

Самого меня никогда не интересовали все эти игры в салки и прятки на деньги. Бывшая говорила, что я инфантильный и не развитой. Может и права была, не знаю. Мне никогда не хотелось помыкать другими, носить корону или малиновые штаны, трясясь за то, что их в любой момент может снять ушлая молодая шпана. Мне ближе были пример и слова бати, что нужно быть лучшим на том месте, где ты находишься прямо сейчас. Сохраняя честь, даже когда это немодно и неактуально. Я видел, как его слушал и слушался каждый из карьеруправления. А народ там был, помнится, сильно, ох сильно разный. Но батю уважали и даже, небывалое для начальства дело, хвалили за глаза. Все до единого.

На предмет терминологии мы с бывшей тоже спорили. Ну, как — спорили? Когда одна сторона дискуссии то рыдает, то визжит, а другая молча хмурится, испытывая внутри одновременно злость, тоску и жалость, причём по отношению к каждому из участников — это так себе спор. Бывшая плевала обычно, утирала слёзы и уходила, обозвав напоследок пнём. Это мы тогда пней настоящих не встречали просто. Так вот, начав с заведомо проигрышного «тебе надо купить себе новые кроссовки», следовал переход к «твой гардероб не актуальный!». Меня оба момента сперва забавляли. Откуда кому-то ещё, пусть даже жене, знать, что именно мне надо? И чему конкретно должно быть актуально моё барахло? У меня есть одежда для работы, есть для походов и отдыха, и есть домашняя. Это мои вещи, и логично предположить, что актуальными им следовало быть исключительно мне. Я так и думал. А на все её заходы «подумай, как на тебя люди посмотрят⁈» совершенно искренне отвечал: «мне всё равно».

Может быть, я был и оставался по-прежнему безынициативным инфантилом. Хотя Ольха яростно спорила с этим. Может, зря слишком настойчиво шёл вразрез современной культуре и обществу потребления, продолжая жить в них. А может, просто, как в том анекдоте, надел кольцо не на тот палец, не на ту руку и не на ту бабу.

Наверное, кто-то поумнее и пошустрее меня давно вписался бы в какие-нибудь совместные мутки и проекты с подгорным епископом. Выторговал себе за свои уникальные возможности и гипотетическую помощь в расплывчатом будущем кучу благ и ништяков авансом, до выезда в опасное неведомое. А не шрамы на руках и затылке и страшно даже представить, что там творилось внутри. Но, думается мне, хрена с два бы тот умник и шустрила спас Ольху и привёз Тилодендрону чёрный росток. Просто потому, что посчитал бы это честным и правильным.

К слову о чести и правде. История Сашки-слесаря была как раз об этом.

Когда рыскавшие по области ищейки добрались до Белых Берегов, чёрная стая обступила скит. И вызвала для переговоров старца Варфоломея. Который, поторговавшись немного, рассказал всё, что знал. Хорошо — «картинок по лучу» не передал, и то лишь потому, что не умел. Зато повелел иноку Серафиму, смирив гордыню и думая о благе обители и братии, проводить чёрных к дому бывшей жены, поискать фотографии, попросить у Натана записи с камер. Вот тут-то Сашка и понял, что обман, предательство и ошибки в жизни бывают ой какие разные. И что от тех, кому безоговорочно веришь, они стократ больнее. И исправлять их не в пример сложнее, чем допускать.

У дома, где они так недолго, но жили настоящей семьёй, инок твёрдо решил, что на след Алисы и Павлика, и того странного хмурого парня, что оказался Странником, а ещё неожиданно — шурином, он чёрных не выведет. Любой ценой.

В квартире шёл ремонт — фирма Шарукана работала на совесть. Новые хозяева предсказуемо ничего не знали о старых жильцах, кроме имени-фамилии, сделку проводило агентство. Зураб, стелясь перед молчаливыми надменными хищниками второго ранга, сразу же вызвонил Натана. Тот примчал вмиг, передав и записи с немногих в городке камер, где снимался в главной роли в основном старичок Форд Галактика. Со знанием его номеров и подсвеченным маршрутом чёрные двинулись обратно в Брянск. Желая позадавать предметные и неприятные вопросы тамошнему Мастеру. Наплевав на извечное правило — не трогать их и не вмешивать в свои дела. Злоба и гнев Чёрного Древа гнали вперёд, веля не считаться ни с чем.

На одном из мостов у третьей, последней в их небольшой колонне, машины открылась на ходу задняя дверь. И из неё выпал окровавленный инок с развороченным лицом. Прокатившись по асфальту, поднялся, опираясь на одну ногу. И одним прыжком махнул через ограждения, с шумным плеском ударившись о воду. Оставив на заднем сидении два трупа, четвёртого и третьего рангов. Машина встала, лишь налетев на бордюр ограждения. У водителя, тоже четвёрки, над ухом торчала вбитая туда по самую рукоятку отвёртка.

Ищейки не стали тратить время на вылавливание из реки тела, что опускалось ко дну, разметав руки и ноги, страшным чёрным крестом на треугольном основании рясы, что еле заметно шевелило течение. Просто сообщили старшему, что проводил ведомственную планёрку в городе. И помчали дальше. Прибывшая вскоре на место в чёрном тонированном немецком микроавтобусе группа прибрала трупы, отогнала машину. А вот тела монаха-убийцы не нашла, хоть и прочёсывала дно до самой ночи на пару километров в обе стороны.

Шарукан нашёл его первым. Крепкие молчаливые черноволосые и темноглазые смуглые парни вытянули сперва тело из воды, потом воду из тела, а потом и душу из-за кромки — Сашка потерял много крови и слишком долго не дышал. Для обычного человека. Но на удачу дед, до ухода в монастырь, обучил его кое-чему из арсенала Мастеров. Да и в скиту послушников гоняли и в хвост, и в гриву старцы с очень серьезным опытом за широкими, не раз простреленными спинами. Не радикулитом простреленными.

В фуре, что неспешно пыхтя ехала на северо-запад, было три комнаты. От хвоста к кабине по порядку шёл узкий тамбур, заканчивавшейся буквально через полметра от заднего борта. Случайный наблюдатель упёрся бы взглядом в стопки паллет в плёнке и каких-то непростых пломбах с тревожной маркировкой. Это была ширма. Сдвинув которую вправо можно было попасть в подобие рубки на корабле или диспетчерской. Там внимательно вглядывались в кучу разных экранов два парня и девушка, в наушниках и удобных чёрных костюмах-«горках». За прозрачной перегородкой из стекла и пластика находилась палата на две кровати с кучей медицинских приборов. В кресле в углу сидел, хмуро тыча пальцем в смартфон, Шарукан. Над Сашкой, из которого практически отовсюду торчали трубки, кружила Венера в сине-голубой форме медработника, время от времени поглядывая на мужа, который то слушал доклады, то наговаривал в трубку голосовые сообщения. Они впервые на её памяти так быстро сорвались с насиженных и обжитых мест. Но страха в ней не было. Помогали кочевые гены. И абсолютная вера во всемогущество мужа.

Сорокафутовый морской контейнер скучной красно-коричневой, под ржавчину, расцветки на усталом пожилом МАЗ-овском тягаче вопросов и интереса у блюстителей не вызывал, даже без игр с отводом глаз. Документы в полном порядке, а за рулём — прожжённый дальнобой: руки с намертво въевшимся маслом, прокуренные усы, железные зубы, перебитый нос и непременная кепка на лысине в обрамлении короткого седого ёжика. На такого где сядешь — там и слезешь, только насмешливые матерные прибаутки его ещё долго будут хрипло звенеть в ушах. И кому могло прийти в голову, что в этом ржавом скрипучем неприглядном корыте ехал целый координационный центр? Никому, ясное дело.

С места пришлось сниматься, как цыганам. Ещё вчера табор гудел, шевелился, шумел и жил в одном месте — а сегодня с утра брянчане с удивлением не обнаружили привычных фруктово-овощных развалов. Не вышли на линию шустрые и звонкие ребята-курьеры. Обнаружились замки́ на дверях автосервисов, магазинов, турфирм и агентств недвижимости. Город, конечно же, не опустел. Но потерю бойцов заметил совершенно отчётливо. И по области, как тараканы ночью из-под холодильника, поползли слухи.

Поговаривали, что на федеральном уровне приняли решение, что работать и богатеть, наконец-то, должны наши, а не «чёрные», «понаехавшие», «чурки и хачи». И что пора ждать погромов — вон, как сдёрнули основные-то, как предупредил их кто! Ещё говорили, что генеральская «красная крыша» известной в области группировки лично приехала из Москвы, чтоб попилить активы татарвы, которая, по слухам, была как-то связана с недавним жутким убийством. Шептались и о том, что кошмарная расправа над семьёй зубного техника была ни чем иным, как жертвоприношением. Масонским, разумеется. А где в России рассадник и гнездо масонов? А кто это к нам такой важный сюда приехал из столицы? Народ в Брянске такими инфоповодами особо избалован не был, поэтому бурлил, как магма в кратере вулкана. Это привлекало внимание к перемещениям чёрных по округе. Злило их, мешало, отвлекало и путало карты. Кыпчаки умели не только махать саблями и метать стрелы, не вылезая из сёдел.

Несколько фур с контейнерами ехали сейчас в разные стороны. Чтобы перехватить их все оперативно и одновременно у столичных делегатов не было ресурсов. А местные власти как-то не сильно спешили влезать в чужую игру — им хватало и своих. У Шарукана за столько лет накопилось много связей и знакомств. А ещё обязательств и долгов. Только должен и обязан был не он, а ему.

Странник, Хранитель, а главное — Древо как в воду канули. Непонятный молодой монах — тоже. Мастер, а с ним и всё его племя, исчезли из города. Злоба чёрных хлестала через край. А от их внезапного обилия в городе начинали грустить, паниковать, тосковать, а ещё болеть и умирать обычные люди. И это стало привлекать излишнее внимание на слишком разных уровнях, даже для чёрных. Которые хоть и плевать хотели на всё, кроме собственных интересов, но потенциальные проблемы видели очень хорошо.

Трёх мертвецов в машине, дело рук инока Серафима, подали, как сумасшедших религиозных фанатиков-сатанистов, виновных в гибели семьи Банкиных. Показанные крупным планом по местным, а следом и по федеральным каналам кадры, на которых в телах отчётливо виднелись пулевые отверстия, и комментарий диктора «оказали сопротивление и были уничтожены при попытке скрыться за границей», звучавший с плохо скрываемым торжеством, успокоили людей. Без логичных вопросов — за какой границей, и почему отметины пуль были не в местах «гарантированного поражения». Люди в большинстве своём долго думать не любят. А ещё не хотят и не умеют.

С Лины сняли подозрения и убрали из федеральных розыскных баз. Тот же диктор с неискренней грустью сообщил, что «судьба Климовой, падчерицы убитого Банкина, ужасна — негодяи похитили её и замучили до смерти». Тела не показали. Оно, как и вся эта история, интересовали теперь только тех, кому по долгу службы приходилось иметь с этим дело. Простой люд города, обычные человечки, про трагедию забыли быстро. Жизнь продолжалась.

«Эскадрон татар летучих» разделился. Основная масса осела между Рыбинском, Ярославлем и Костромой, мгновенно начав «окапываться». Импозантные пожилые, с сединой и золотыми часами-перстнями-зубами, потянулись в городские администрации. Крепкие и помоложе сидели по отдельным кабинетам ресторанов и закрытых клубов. А ещё профильных структур и воинских частей. В магазинах и на рынках появлялись взрослые женщины в чёрных или цветастых одеждах, обрастая знакомствами и получая информацию в таких объёмах и с такими скоростями, что не снились ни МИ-6, ни ЦРУ. Уже к вечеру в города заезжали машины с товарами, часть из которых в соответствии с заветами Паниковского была уже продана и перепродана. Кыпчаки умели не только скакать на конях с визгом и улюлюканьем, поднимая пыль.

И лишь один уставший МАЗ с синей кабиной и красно-коричневым, будто насквозь проржавевшим, морским контейнером доехал до Вологды. Откуда в Каргополь чёрным снарядом вылетел матовый Гелендваген. За рулём которого ехал, иногда дёргая зашитой недавно щекой, инок Серафим. Просивший называть его Сашкой. Просивший сидевшего рядом Мастера Шарукана, который пообещал замолвить словечко за него перед своим старинным другом, Николой. Квадратный чёрный Мерседес был подарком, предназначавшимся для древнего пирата. Тот, по словам кочевого патриарха, любил и силу, и волю, и скорость. А кыпчаки чтили традиции и друзьям дарили лучших скакунов.

Я был очень благодарен Ольхе за то, что она помогла расспросить Сашку. На словах, наверное, он бы эту историю дня три пересказывал. Не потому, что был глупым или заторможенным. Просто оттенки и нюансы, что легко «запускались по лучу картинками», можно было понять совершенно по-разному, услышав их произнесёнными вслух. А объёмы передаваемой Речью информации были очень велики для дорожной беседы, пусть и растянувшейся на несколько часов. Но самое главное — мне не надо было отвечать Сашке, занятому беседой с Ольхой, на так остро мучивший его вопрос. Простят ли его жена и сын. Зная Алиску, были все шансы. Но чужая душа — потёмки, а давать кому-то обещание за другого человека, чтобы потом выйти крайним перед ними двумя, я не любил никогда.

А ещё Доброе дерево из земель народа Коми рассказала про тот неожиданный укольчик от старого пирата, что так удивил и восхитил её, а меня, что греха таить, едва не добил с перепугу. Когда практически сказочный, былинный персонаж вбивает тебе в грудь с размаху иглу чуть ли не с ладонь длиной, от которой внутри растекается холод — это так себе ощущеньице, откровенно говоря.

Как объяснила Ольха, это были стволовые клетки. На моё хлопанье губами, как у карпа на берегу, и звенящую тишину в мозгах, пояснила, что это не совсем то, а точнее — совсем не то, что открыл наш, человеческий, учёный Александр Александрович Максимов, профессор Императорской военно-медицинской академии ещё аж в 1909 году. То, что ввёл мне Болтун, было не то вытяжкой-экстрактом, не то концентратом смолы или сока Перводрева. И его содержимое могло не только вырастать в нужные здоровые человеческие клетки. Там что-то было связано с Ярью и Могутой, причём не на клеточном, на чуть ли не на субатомном уровне. Концентрация невозможного и непознанного росла и ширилась. Или, словами деда Сергия, «бредятина-то так и пёрла!». Слышать Речь Ольхи, предвечного Древа из глухих таёжных дебрей, о стволовых клетках, потом об истории их открытия чёрт знает кем и когда, а потом про какие-то странные, очарованные и красивые кварки, лептоны и нейтрино оказалось совершенно точно выше моих сил. Ося был сто раз прав, когда пояснял мне подобные вещи с поправкой на интеллект уровня «сиди, я сам открою!». Видимо, почуяв, что я в очередной раз опасно приблизился к обмороку, Доброе дерево перестало увлечённо рассказывать о том, над чем последние лет сто в щепки, брызги и пар ломали копья и головы физики-ядерщики. Запоздало догадавшись, что у нас, человечков, нет единого дендранета, к которому мы постоянно запитаны и чьи мощности можем привлекать при необходимости. Извинилась даже. Я только кивнул в ответ, хотя болтаясь на носилках во мчавшемся сквозь леса реанимобиле этого, наверное, даже острый глаз Болтуна не заметил — там всё вокруг кивало и тряслось.

Вагон замер у платформы из грубо обработанных серо-чёрных плит. Колонн, высоких потолков, ажурных люстр, лепнины и прочей благодати, чем славился столичный метрополитен, тут, понятно, не было даже рядом. А вот знакомая мне подсветка стен, будто спрятанная в толще камня, давала понять, что мы приехали на станцию назначения. И зал с Белым, и плавучий ресторан-манеж-арена где-то неподалёку. Ну, относительно неподалёку. На полчаса лёту скорым поездом ближе. Чем полчаса назад.

Сашка вскочил первым и предсказуемо едва не упал, когда вагон дрогнул, окончательно остановившись. Никола посмотрел на молодого неодобрительно, как старожил-москвич на лимиту, что двумя руками хватается за поручни, а потом широко шагает, а то и прыгает на эскалаторы. Как на дикаря, в общем. Мы с ним поднялись лишь после полной остановки поезда, как, наверное, и требовала того техника безопасности на подвижном составе, или как оно там правильно называется.

Проследив, диковато отшатнувшись, как расходятся двери с непременной надписью «Не прислоняться», Сашка выпрыгнул на перрон. Я шагнул следом. И тут же обернулся, чувствуя, что Мастер выходить не спешил. Болтун стоял в дверях, расставив ноги, как, наверное, привык давным-давно на палубах своих кораблей. И протягивал мне руку. Я пожал жёсткую, каменной твёрдости ладонь. Пират легко кивнул на Сашку, что таращился на тёмные сосульки сталактитов, как турист. Будто бы попросив приглядеть за молодым. Я согласно кивнул. Стоило нам разжать руки, как синие двери шипением сошлись, отгородив Николу от меня. Видимо, дальше ему ходу не было. Поезд тронулся и укатил старого пирата во тьму тоннеля.

— Под ноги смотри и ничего не трогай. Вообще ничего, — сказал я вслух, удивившись, как усилило эхо глухой и негромкий, вроде бы, голос. Хотя — чего удивляться? Пещера, своды, акустика.

Инок аж подпрыгнул от неожиданности. После долгой тишины мой голос был первым, что он услышал. До этого была ругань и звон битых стёкол на лесной перегороженной дороге под Устюгом. Давно. С тех пор вслух никто ничего не говорил.

— Бывал тут? — это явно было сказано только для того, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы проверить, не разучился ли. И чтобы было не так страшно.

— Тут — ни разу. Но, думаю, у здешнего подгорного владыки примерно везде все системы безопасности одинаково работают, — предположил я. И на всякий случай отправил ему картинку пчелиной матери, или чего это было такое. Инок икнул, и его как приморозило к камню пола.

— Это же роющие осы, только бескрылые! Никогда не думала, что ещё сохранились где-то. Им миллионы лет! — оживилась было Ольха. Но, почувствовав, что сейчас не самое лучшее время для обзорной лекции про эволюцию перепончатокрылых, тему развивать не стала.

Я шёл первым. Спиной ощущая, что Серафиму на воздухе было гораздо приятнее. И на земле. И даже под водой. Потому что там хоть понятно было, чего ждать. Я, в отличие от него, не ждал ничего вообще. Просто чуял, что идти надо вот к той стене, а в ней нажать на рычаг. Не иначе, те самые кварки с бозонами внутри подкваркивали. То есть подсказывали.

Мы миновали две привычных мне и окончательно растревоживших Сашку шлюзовых камеры. И вдруг неожиданно едва не вывалились прямо в тот самый зал, где в центре высилось невероятное чешуйчатое Перводрево. Один из двух самых главных и самых настоящих драконов. Белый.