Дубль два. Книга вторая

Глава 25 Возвращение

Мастера, дед и внук, разжали ладони и синхронно, как в балете, шагнули вперёд. Ещё до того, как их пистолеты глухо одновременно звякнули об асфальт, они, вытянув навстречу руки и чуть подсев, приняли одинаковые стойки, образовав подобие коридора. С одной стороны которого лежал Странник с молчавшим сердцем в окружении оцепеневших врачей. А с другой летел Мастер, Воин и Разбойник, полыхая Ярью, слепившей глаза белым пламенем. От такого и мёртвым не спрячешься. Достанет. И вернёт.

Да, я тогда ничуть не ошибся, подумав, что с оскаленной в рёве пастью, с зажатым в руке оружием, застыв в полёте, в невозможном яростном рывке над чёрной водой меж изрубленных бортов, он смотрелся бы очень живо и естественно. Так и было. Летел — залюбуешься. Жаль, недолго.

В этот раз тёмной рекой был раздолбанный старый серый асфальт. На одном берегу которой, выбиваясь из сил, меня тянули из бездны, из пучины, из-за кромки друзья. Двуногие и предвечные. Старые и молодые. Знающие и нет.

А с другого берега, от домчавшегося-таки, сломав половину вёсел, изодрав борта и истрепав паруса, варяжского драккара летел стрелой или соколом ещё один друг. Один стоивший нескольких ватаг, злых до драки, вселявших ужас в мирный побережный люд.

Его подхватили крепкие руки деда и внука, не дав ни пролететь мимо, ни упасть. Хотя этот вряд ли упал бы. Судя по пылавшей в нём Яри, он бы скорее вспахал асфальт, оплавляя разломанные края, и остановился возле меня, по пояс уйдя в дымившуюся землю, как спускаемый с орбиты аппарат или метеорит.

Гася остатки инерции, старый пират сделал два последних шага ко мне, опускаясь на одно колено и выдёргивая на ходу из-за спины какой-то подсумок камуфлированного цвета. В хромированной хваталке, заменявшей ему левую кисть, был зажат термос. Старый, выцветший, из зелёной пластмассы. Один в один такой же, из какого выпаивал Алиску Мастер Шарукан в своём брянском подвальном ателье. Они у них штатные, что ли, термосы эти? Табельные?

Из подсумка правой рукой он выдернул два пластиковых пакета с прозрачными трубками, к которым крепились иголки-«бабочки», точь в точь как на системах капельниц. Наверное, это они и были. Только содержимое пакетов настораживало — ни одного лекарства похожей расцветки я не помнил. Чем-то было похоже на разведённый хлорфиллипт, которым в детстве полоскал горло. Тот тоже был насыщенно-зелёный, яркий, хоть и мутноватый. Здесь в пакетах был прозрачный раствор. Который, кажется, чуть светился изнутри, флуоресцировал. Ну, или это свет так падал. Солнце, кстати, будто обрадовавшись тому, что кавалерия успела вовремя, стало светить ярче. Или это я теперь его так воспринимал. Тоже обрадовавшись. Очень.

Пакеты Никола швырнул замершим с другой стороны от меня мужикам, Артёму и второму, в синем. Фельдшеру, судя по форме. Они поймали их на лету и без вопросов принялись закатывать мне рукава, явно готовясь заливать зелёную жижу внутривенно. В так любимой Болтуном манере — без единого слова или вопроса. Сам он освободившейся рукой откручивал белую крышку-чашку с термоса. У него она была исцарапана сильнее, чем у Шарукана.

— Зонд, — негромкий голос пирата как дёрнул пожилого фельдшера. Он развернулся на одном колене к синей объёмной сумке, что стояла за его спиной, в секунду выдернул оттуда прозрачный запаянный пакет с какой-то трубкой и протянул над моим лицом Николе. Тот кивнул, принимая. А пожилой снова крутанулся до сумки и протянул следом какую-то прозрачную воронку. И по указанию глаз Болтуна положил её мне на грудь. Приготовления эти мне не нравились категорически. Но шевелиться я всё равно не мог.

Однорукий Мастер осторожно передал открытый термос Косте Артисту, что замер справа от него, молча следя за каждым движением, готовый помочь. Мне в это время как раз втыкали иголки в вены, и я чуть отвлёкся. Поэтому когда увидел в руке пирата здоровенный шприц с длинной иголкой — аж вздрогнул. А когда тот, размахнувшись, едва ли не из-за головы вколотил мне иглу на всю глубину в грудь — дёрнулся, как от разряда тока. Но Болтуну было явно плевать — он действовал быстро и крайне эффективно, как умел. Скосив глаза к носу, я пронаблюдал за ходом поршня в шприце, чувствуя сперва разливавшийся в груди холод. А сразу следом за ним — расходившиеся одновременные жар и резь, как при изжоге. Только не в желудке. А во всём мне. От сердца — повсеместно. Я бы привычно замерил время, потребовавшееся на то, чтоб гореть и резать начало всё тело, ударами сердца. Но только пульса по-прежнему не было.

— Ух ты! — Речь Ольхи звучала, кажется, с изумлением и восторгом. А шевеление её нитей во мне усилилось, будто ток пустили и по ним.

— Ведро! — Болтун слов на ветер не бросал. Лишних — точно. Под правую руку его оцинкованный инвентарь будто сам подскочил, едва не выкрикнув: «Я!».

Трубку мне в рот он запихал так, будто всю жизнь только этим и занимался, а не жёг чухонские деревни и не закапывал золото в новгородских лесах. Я и пикнуть, как говорится, не успел. В воронку, что вставил в трубку Ключник, полился отвар из термоса, который держал Артист. Странное это чувство, когда что-то попадает в тело непривычным путём — что внутримышечно, что вот так, напрямую в желудок. Но приятная прохлада чуть пригасила, вроде бы, боль и пожар внутри. По крайней мере в самой середине туловища — точно. А я вспомнил, как среагировала на волшебный напиток сестрёнка. И заволновался. Но было поздно.

Трубки они выдернули почти одновременно — и из вен, и изо рта. А старый пират ухватил меня за плечо и положил, перевернув, животом себе на колено. Реанимировать утопленников он наверняка умел отлично, с такой-то биографией. Хотя, пожалуй, делать их — ещё лучше.

Я моргнул от солнечного зайчика, что попал мне в глаза, отразившись от блестящего дна ведра. И понял, что, когда из меня лилась кровь с желчью — это было баловство, ерунда, детские игрушки. Так, чуточку мутило. Слегка подташнивало. Потому что по-настоящему рвать начало только сейчас. И появившимся тонким чёрным нитям, единичным и целым спутанным клубкам, как из забитого слива в ванной, не удивился. Последним вывалился какой-то плотный жгут чуть ли не с ладонь длиной. Я всё пытался перекусить его, но Никола сдавил мне нижнюю челюсть своей холодной железкой. Правой рукой он держал мне голову. Бережно, по-пиратски. За волосы. Как отрубленную.

Первым, что я услышал, когда во Вселенной стали появляться другие звуки, кроме моего рыка, стона и икания, было:

— Ты свободен, Странник! Это чудо! — от Ольхи. Оказалось, то, что слышалось в её прошлом «ух ты!», было лишь легкой заинтересованностью. Потому что стало ясно: именно сейчас она восхищена и поражена по-настоящему.

Вторым была музыка. Басы, что звучали из открытых дверей Гелика. Знакомый ритм. Я уже слышал этот трек раньше, и не раз. Основная тема из первой части фильма «Бой с тенью». Тренер часто ставил в зале секции — под неё отлично получалось что мешок молотить, что по пневматике стучать, что со скакалкой прыгать. Для динамичного воскрешения — вполне подходило, как по мне. И момент был знакомый.

— Покажи ему всё, что можешь! — сказала Вселенная вокруг голосом старого бандита Вагита Валиева. Глядя на меня белыми от Яри глазами старого пирата Николы Болтуна, что осторожно опускал меня обратно на асфальт.

— Не вопрос! — отозвался я одновременно с Артёмом Колчиным. Испытывая те же самые нараставшие азарт и кураж. Те же уверенность и решимость. Чувствуя привычные уколы взявших бешеный разбег под рёбрами дикобразов.

— Давай, Яр! — Ольха, кажется, полностью разделяла переполнявшие меня эмоции.

— Укрыться! — сипло гаркнул Болтун. Наверное, так он орал команде, предупреждая о вражьих стрелах, веля падать под борта и скамьи.

Константин Сергеевич с грацией и легкостью, недоступной многим молодым, подхватил так и стоявшую возле меня на коленях Лидочку и рванул за Рафик. Саша Ключник нёсся следом, зажав подмышками доктора и фельдшера, с очумелыми лицами летевших параллельно земле, как манекены.

— Всем укрыться за машинами! — громовой голос Артиста будто схватил каждого, кто был в поле зрения, за шкирку, приподнял, развернул и отвесил пинка. По крайней мере, куривший водитель скорой, видевшийся его глазами, выглядел именно так, слетая в овраг за обочиной.

Слева от меня, на место, откуда сорвало и унесло медиков, ступил какой-то смутно знакомый парень со свежим длинным шрамом через всю правую сторону лица. Таким же почти, как у Николы, только уходившим под правое ухо. Он так же опустился на одно колено и поднял руки, будто уходя в «глухую защиту». Напротив него, кажется, удовлетворённо кивнув, движение с еле уловимой задержкой повторил и Болтун.

— Любовь бьёт прямо в сердце, стоит тебе раскрыться, — пронёсся над опустевшей дорогой голос молодого боксёра из колонок чёрной машины.

В груди, едва не выламывая рёбра наружу, билась Ярь. Много Яри. В ведре, что зажал коленом и локтями сгруппировавшийся Мастер, пронзительно, истошно визжал сошедший с ума от ужаса росток Чёрного Древа.

— И вот, лёжа на полу, / Первый раз в жизни / Тебе больше не хочется драться, — выдохнул Колчин из динамиков Гелендвагена.

Тут я бы, наверное, поспорил. Лежал я не впервые. А вот драться и вправду не хотелось. Хотелось побеждать. И моглось. Теперь в этом не было никаких сомнений. И я отпустил Ярь.

Когда вернулись слух и зрение, первое, что я увидел — были ярко-голубые глаза Николы. И в них была счастливая радость, наверняка посещавшая его вечно хмурое загорелое лицо нечасто. Второе — серые, как у Павлика, глаза на ошарашенном лице слева. Без бороды и чёрной островерхой шапочки, с короткой причёской и этим шрамом я признал его только сейчас. Сашка-слесарь. Внук Михалыча, ставшего Варфоломеем. Инок Серафим. Муж моей сестры и отец моего племянника.

Они помогли мне подняться и под руки довели до реанимобиля. Из стоявших ближе к тому месту, где полыхнула Ярь, машин, стёкла остались только у него и у чёрного Гелика. Только у «немца» потрескались так, будто по ним арматурой молотили. А вот «скорая» как-то спаслась.

Никола, морщась от вони палёной шерсти, осторожно выудил блестящим манипулятором из кучки золы, что осталась в закопчённом ведре, скукоженный, как солёный огурец, что провалялся в дальнем углу холодильника с месяц, остаток ростка. Он был жив. Слеп, глух, безумен, обездвижен, но жив. Болтун вытащил из внутреннего кармана куртки коробочку, похожую на портсигар, только чуть потолще. Открыл со щелчком крышку, нажав невидимую мне кнопочку, и разжал дуги. Обрубок упал внутрь, и крышка защёлкнулась. На ней я разглядел знакомый чешуйчатый узор. Он протянул контейнер мне. Молча. Я принял и тоже убрал во внутренний карман.

Гелик обещал пригнать в Каргополь Саша Ключник, когда его ребята починят. Высадив с третьего удара ногами изнутри лобовое стекло, сквозь которое всё равно ничего не было видно. «Скорую» тоже пообещал вернуть. Потом. Хотя, судя по лицу водителя, он вполне готов был подарить служебный автомобиль с концами, только чтоб не видеть никого из нас больше никогда. Особенно после того, как Константин Сергеевич хорошо поставленным голосом согнал к капоту Мерседеса всех, и полицейских, и медицинских, показал неуловимым жестом какую-то красную книжечку и велел расписаться в каких-то бумагах с грифами, глядя на которые прожжённые работники свистка и жезла бледнели, как школьницы. Хотя, я не удивился бы, пожалуй, даже надень он чёрные очки и достань блестящую штуковину, похожую на цветную ручку с кучей стержней, только металлическую. Сообщив что-то, вроде: «это был взрыв болотного газа».

Саша, который не Ключник, а Алискин муж, сидел за рулём реанимобиля. Мы с Болтуном ехали в салоне. Он — сидя на удобном кресле, а я — лёжа на неудобных носилках. Пытаясь не съехать вниз, когда машина ускорялась, и вверх — когда оттормаживалась. Но это было нечасто. Впереди и позади нас неслись полицейские машины, крякая и завывая. А когда этого не хватало — объясняя необходимость срочно освободить дорогу простыми русскими словами. Отпустил их инок Серафим на покаяние только возле странной стелы при въезде в Каргополь. Бетонная хреновина символизировала не то маковку церкви, не то взлетающую ракету или самолёт. Или дерево. Судя по острой вершине — ель. В середине спорной композиции виднелся ствол. Белый.

Разглядеть это в наползавших сумерках, даже глазами молодого Мастера, получалось с трудом — фары на обочину не добивали, а света с каждой минутой становилось меньше и меньше. Представив, как мы переберёмся в Патруль и поползём по гравийке, а потом и по ночному лесу, я затосковал. Пока «скорая», и вправду не посрамив название, не въехала на территорию какого-то закрытого объекта в глухом лесу, так и не добравшись до города. Мы вышли на воздух, и я тут же закурил, потому что делать это лёжа не велели намертво вбитые в подкорку страшные плакаты пожарной безопасности, а в реанимобилях — здравый смысл и привитое родителями уважение к врачам.

Вокруг высились брёвна. Сложенные стопками, или как это правильно называется, лежали и свежие, одуряюще пахшие смолой, и какие-то, видимо, выдержанные, сухие — под навесами. Впотьмах виднелись и другие навесы, где белели доски, брус и кругляк без коры. Много. Подождав, пока я докурю и спрячу окурок в карман, Никола махнул рукой, веля идти следом. Саша шёл замыкающим. Людей на производстве, или пилораме, или лесном складе пиломатериалов, не было ни души.

Болтун уверенно, с поднятой головой, как белым днём по гладкому полу шагал там, где мы за его спиной спотыкались, хотя под ноги смотрели очень внимательно. Миновав два больших ангара и обогнув третий, остановились возле древней бытовки. Когда-то она, вероятно, была синей. Сейчас — серо-голубой, из-за времени и сумерек. Обшарпанный старый неприметный и неприглядный вагончик без окон. С единственной дверью. Стоявший на невысоком фундаменте из пеноблоков. Пират открыл дверь большим ключом и пропустил нас вперёд, ткнув пальцем, чтоб далеко не проходили. И закрыл за собой дверь, войдя вслед за нами. Погрузив всё вокруг в непроглядную тьму.

Когда вспыхнули лампы под потолком — я сперва ослеп. А потом присмотрелся — и охренел. Потому что справа от входа стояло рабочее место, больше похожее на центр управления полётами: десяток экранов, какие-то пульты, кнопки, рычаги. Слева — кушетка. А прямо перед нами — кабина лифта, один в один такая же модная, как в подземных чертогах епископа. Чувствовалось, что Саша тоже был не прочь поделиться эмоциями. Но облечь их в единственную соразмерную моменту оболочку и выпустить наружу что-то мешало. То ли духовный сан, то ли желание максимально походить на старого пирата. Который крепко взялся за обучение молодого Мастера. Двумя руками. Тьфу ты, одной то есть.

В кабину я заходил, как к себе домой. Чего я, изделий Щербинского лифтзавода в неожиданных местах не видал, что ли? А вот Сашка чуть только рот руками не зажимал, чтоб не сообщить лишнего. Но пока держался. Никола, поглядев на него с какой-то странной кривовато-хитроватой полуулыбкой, нажал на нижнюю кнопку. В отличие от подгорного лифта, тут их всего две и было. И поехали мы предсказуемо и скучно — просто вниз, без неожиданностей. Они начались позже.

Когда блестящие двери разошлись в разные стороны, я был готов увидеть, в принципе, что угодно. Ну, то есть это я так думал.

За створками открылось помещение, напомнившее, почему-то, станцию метро. Наверное, тем, что невысокий, метра три от силы, потолок поддерживали мощные колонны в два ряда. И справа за ними было видно, что пол обрывался. А до стены ещё оставалось расстояние. Как от края перрона. Туда-то нас, остолбеневших, и поманил старый пират, сияя, как начищенный бок медного самовара. И расцветая уж совсем, когда из тоннеля выкатил поезд.

— Ма-а-ать… — не выдержал-таки Сашка. Забавно у него получилось. Почти как у Павлика.

Мы вошли в разъехавшиеся двери. Вагон как вагон, метро как метро. Только старый, такие в Москве, кажется, только на нескольких линиях остались: синие, пучеглазые, с двумя фарами, дверцей посреди них и белыми вертикальными поручнями с обеих сторон от неё. А внутри — сплошные мягкие диваны со спинками, скучный линолеум и белые плафоны странной формы, будто стеклодув сперва выдул нормальную полусферу, а потом подумал, и ещё «додул». Ретро-поезд. Невозможный и совершенно неожиданный в этих краях. Как и всё, что касалось здешних Мастера, Хранителя и тем более Древа.

Сашка рухнул на скрипнувший диван, и поезд тут же тронулся, чуть качнувшись. Я сел рядом, глядя, как он с выпученными глазами изучает интерьер. И подумал, что прогресс — прогрессом, двадцать первый век и все дела, но в стране оставались люди, что ни разу не видели и не ездили на метро. И вполне нормально жили. Болтун, сидевший напротив, смотрел на молодого с каким-то благостным, почти отеческим выражением. Я дождался, пока он глянет на меня и поднял правый кулак. Из которого по очереди выставил сперва указательный палец, а потом средний. И чуть качнул на них головой. Пират расплылся в одобрительной улыбке и в ответ показал мне указательный на своей правой, на котором большим отметил примерно половину. Значит, до дома — полчаса. Поспать не успею, а изучать в этом вагоне мне было нечего. Чуть прищурившись, разглядел сферу Мастера. Красно-желтые узоры и переливающаяся белая лента посередине, экватором. Ни синего, ни зелёного. Значит, всё в норме, всё штатно. Приметив один участок, что почему-то заинтересовал больше других, потянулся к нему и спросил Речью:

— Наши там в порядке?

Судя по тому, что Сашка не шелохнулся, продолжая разглядывать скучные голые жёлтые стены вагона, на «закрытый канал» настроиться удалось. Болтун чуть изогнул перебитую шрамом левую бровь, отчего поднялась только одна её половина. И кивнул. Чуть подумал, и показал большой палец. То ли у наших всё было очень хорошо, то ли меня похвалил за поддержание тишины. Или ещё за что-то. Все три варианта меня устраивали вполне. Особенно первый. Поэтому я благодарно кивнул в ответ, закрыл глаза и привалился забинтованным затылком к чуть скользившей спинке сидения. В новых вагонах так бы нипочём не получилось — там только по белому пластику башкой стучать на стыках рельс. А тут — ничего, вполне удобно. Мягко.

* Бой с тенью — Apocalyptica, Triplex: https://music.yandex.ru/album/3385884/track/28309513