Дубль два. Книга вторая

Глава 16 Переходим к водным процедурам

«Накрывать» начало почти сразу, стоило только рассесться за столом на привычной уже плавучей эстраде ресторана «Подгорное озеро». По Лине с Алисой сказать ничего было невозможно — выглядели и вели они себя как обычно. Павлик тоже, дорвавшись до черничных левашиков, никаких неожиданностей не выдавал — только синие слюни. Сергий, будто бы на нервной почве, едва усевшись дотянулся до первой попавшейся бутылки и всосал её за два глотка. Судя по запаху — ни разу не компот или что-то лёгкое, дамское. Уж не абсент ли — этого только не хватало.

Я почувствовал, как закачались своды пещеры и начала плясать на поднявшейся волне вся наша площадка. Видя глазами и понимая умом, что всё стоит на месте, как и стояло. Но холодный пот прошиб разом, промочив рубаху на спине. И сердце врезало кадриль. Или «цыганочку». С выходом. Нашарив на столе миску, расписанную под хохлому, в которой был мёд, липовый, кажется, я начал восполнять дефицит глюкозы так, что девчата замерли, вытаращившись на новоявленного Винни-Пуха. В посудине было как бы ни кило. Хватило мне минут на десять. Остатки со стенок я собирал уже согнутым указательным пальцем. Наплевав на хорошие манеры.

Сергий набулькал в кубок давешнего рубинового напитка, сурицы, и пододвинул ко мне.

— Запей. Слипнется, — ну, точно от Болтуна заразился лаконичностью. — Знания будут волнами приходить. Слоями. Каждый последующий — чуть легче. Сколько их будет — представления не имею.

От этой информации легче не стало. От сурицы — ну разве что самую малость, и только после второго кубка. Руки со стола старался не поднимать, тщательно облизав правую от мёда — тряслись они отвратительно.

— Всегда так, — поддержал Сергия Степан, — мужам сложнее всего знания принимать. Старцам чуть легче — у них привычка есть, и опыта побольше. Жёнам да детям тем более — проще всего. У них ни отторжения, ни сомнения — как книжку прочитали или кино посмотрели. А мужики всегда пытаются критическим мышлением пользоваться. Даже когда не надо. Даже когда сами, вроде бы, не планировали. И не попишешь ничего — сам себе не скомандуешь: «принять как есть, на веру, без сомнений!». Давай-ка, Аспид, до койки тебя провожу. Внучка, хватай его под руку. А то глядеть на него — только аппетит перебивать.

— Я тоже прилягу пойду, — у лесника будто бы прыгала челюсть, как бывает, когда человек сильно напуган или очень взволнован. Но ничем прочим он себя не выдавал. Разве что чуть потускневшими стеклянными глазами. После второй порции спиртного, ухнувшей почти сразу вслед за первой.

— Во-во, давайте-ка оба на боковую, правильно, — согласно закивал епископ. — Ты, внучка, поглядывай на него, как в беспамятство впадёт. Все по-разному переносят, но лучше, чтоб родной человек поблизости был — чует душа, что ждут её, не уходит далеко и возвращается быстрее. Выше нос, от такого никто не помирал! Пока. Вроде, — последние слова звучали через долгие паузы, вовсе без уверенности и гораздо тише, чем начало фразы.

Мы с дедом встали «домиком», едва только перестал звенеть в ушах художественный свист Степана. Золотую калиточку и розовый мостик миновали без проблем, как и двойные белые двери.

— Не удивляйся. Переживи, — хрипло напомнил мне свою просьбу Сергий-Раж. Глаза его наливались кровью, руки и голова дрожали. Я бы на месте хозяина за таким гостем дверь бы чем-нибудь покрепче подпёр, чтоб не вышло чего.

В ответ на пожелание — только чуть веки опустил, прикрыв глаза. Кружилось всё вокруг так, что кивать не хотелось совсем. Вообще ничего не хотелось, кроме «лечь и лежать». Что и проделал, едва ввалившись в «нумера». Последнее, что запомнил — была прохладная ладонь Энджи на лбу.

Сном назвать это не поворачивался язык. Или не позволяла Речь. В общем, это было что угодно, только не сон. Беспрестанный кошмар. Концентрированная му́ка. Злая боль, что одновременно вытягивала и вязала в узел все нервы сразу. При этом все впечатления и эмоции были настолько яркими и реальными, каких, кажется, и наяву не всегда увидишь и не почувствуешь. Полное погружение, как писали в книжках про виртуальную реальность и компьютерные игры в ней. На максималках.

Как объяснить чувства, которые испытывает родитель, на глазах которого сгорают заживо, превращаясь в скрюченные обугленные останки и золу, все его дети? Или остаются стоять, но без разума, без искры в душе, без самой души — просто оболочки со стеклянными пустыми глазами и стекающей по подбородку слюной. Хотя какие там глаза и подбородки у деревьев. Но образ был похожим. И не сразу найдёшь ответ, что лучше — мучительная смерть или бессмысленная и не менее мучительная жизнь?

Белый чувствовал каждого из детей и дальнейших родственников, каждую почку, каждый побег, каждый листочек на генеалогическом древе, корнями и стволом которого был он сам. И помнил всё. Хуже не бывает, пожалуй.

С его памятью в меня волнами проникали скорбь и ярость, горестная му́ка и слепая полыхавшая злоба. И невозможная, нечеловеческая любовь к каждому из своих детей. Становившаяся лишь сильнее, когда их оставалось всё меньше и меньше с каждой эпохой. Зря мы переживали, что он мог бы навредить Осине. Скорее уж — нам. Потому что мелких двуногих, озверевших от самомнения или желания услужить Чёрному Дереву, убивавших и порабощавших Древа, он тоже помнил. Всех. Каждого. И живых, и мёртвых.

Вываливаясь из сумрачного выматывающего бреда, я будто со стороны видел своё тело, разметавшееся по кровати на сбитой в комок простыне. И Лину, что, плача, то держала меня за руку, то обтирала лоб и грудь мокрым полотенцем. Которого я не чувствовал. Видимо, всё-таки дальше отлетел, чем предрекал Степан. Но со временем «возвращения в нумера́» становились чаще, перемежая пласты и ворохи чужой памяти, грозившей вот-вот похоронить в себе мою собственную. Вместе со мной самим.

— Солнце. Дай попить, — казалось, что за этот экскурс в историю зла на планете, я разучился всему, что знал: и дышать, и разговаривать. И пить, как выяснилось, потому что бо́льшую часть прохладной воды разлил на грудь и на кровать, лязгая по кружке зубами так, будто хотел отгрызть от неё кусок побольше.

— Вернулся⁈ — в её зарёванных глазах плескалась затаённая радость.

— Пёс его знает. Но обратно точно больше не хочу. Неужели ты тоже чувствовала это? — ощущать себя бессильной мокрой тряпочкой рядом со своей женщиной — так себе удовольствие, конечно. Даже несмотря на все её заботу и любовь.

Оказалось, что она получила информационную бандероль как-то по-другому. Да, знание о том, что бесчисленное множество потомков Перводрева сгинуло в веках, было. Да, понятно, что подавляющее большинство сгубили люди. Но без той рвущей душу конкретики. Без образов полыхавших адовым пламенем ям на месте сожжённых детей. Дьявол, как кто-то умный говорил, крылся в деталях. Мне их досталось значительно больше.

Через час примерно, прошедший в неспешных разговорах и обмене информацией, в ходе которого я только что не руками себе рот зажимал, чтоб не вывалить на Энджи того, свидетелем чего оказался, реальность практически успокоилась. Перестала расползаться слоями на полуслове, чтобы снова утащить меня в тайгу или джунгли на казнь очередного Древа. На противно трясущихся ногах, по стенке, я добрёл до ванной, где попробовал привести себя в порядок. Вышло слабо. Получилось только помыть. Тот, кто смотрел на меня из зеркала, в порядке если и бывал, то когда-то очень давно. Тревожный блеск красных глаз, ввалившиеся щёки и заострившийся нос больше подошли бы одному из всадников Апокалипсиса, наверное.

В платяном шкафу «ну́мера» нашлась сменная одежда, которой утром там не было — те же самые домотканные штаны на пеньковом колючем шнурке и рубаха. Но на этот раз по вороту у неё шли узоры, напоминавшие те, что были по горлу, рукавам и подолам у стариков-разбойников после бани. От которой я, пожалуй, тоже не отказался бы. Каждый день париться привычки не было, конечно. Как и болтаться между жизнью и смертью, пугая любимую, пытаясь впитать память миллионов лет. Всё когда-нибудь бывает впервые. И есть такие вещи, повторять которые не хочется ни в коем случае.

По розовому мостику в «ресторан» я шёл уже почти нормально, хотя Лина и поддерживала меня под правую руку. За столом не хватало только Сергия, но он появился практически следом за нами — не успели чаю налить.

— Быстро вы, однако, — с непонятным чувством протянул Степан, стоило нам рассесться и выпить по стакану травяного отвара.

— Ну, меня, ты помнишь, ломом не перешибить, — самодовольно ответил дед. Избегая лишний раз поднимать руки, которые, как я видел, по-прежнему ходили ходуном. — А Аспиду вообще всё по барабану — ты бы знал, чего с ним Оська по дороге вытворял. Стальной парняга, достойная смена.

Не сказать, чтоб это был лучший в моей жизни комплимент, но хоть что-то. А про то, что вся сложная многоходовка со спасением Ража и Осины и последующей их транспортировкой сюда, была спланирована Белым, я уже знал. Как и про то, что сценарий пришлось рихтовать по ходу, когда выяснилось, что случайно подвернувшийся Странник, как и его малолетний племянник, способны к работе с концентрированной Ярью. У меня раньше часто бывало желание отключить самооценку, когда говоришь с людьми, значительно умнее тебя. В случае же с Древами, отключать надо было, наверное, вообще всё, от упомянутого уже критического мышления до здравого смысла в целом. Потому что в контексте новых данных, полученных только что, то, к чему я привык, не было ни здравым, ни смыслом. Например, понять, как именно Белый сплёл такое кружево, куда попали и Ося, и Сергий, и Вяз, оставаясь совершенно не замеченным Осиной, я не мог никак. На ум шло только всегдашнее «как в трёхмерном пространстве рассказать про пятое измерение?».

Пытаясь хоть как-то собраться с мыслями, что было непередаваемо сложно, посмотрел на Павлика. Видимо, он сбил охотку по черничной пастиле, и уже не держал зажатыми по куску в каждом кулаке. Левашик был только в правой, причём удерживал его племянник как-то непередаваемо интеллигентно, тремя пальчиками, с крошечным мизинчиком чуть наотлёт. И откусывал всеми восемью зубами, но совсем не так, как с утра. Неторопливо, с чувством и удовольствием, без спешки. И синими пузырями слюней больше не исходил. Поймав мой удивлённый взгляд, он неожиданно лукаво подмигнул одним глазом. Правым. С лицом, больше подошедшим бы какому-нибудь старому Мастеру. Или даже Хранителю. Но уж точно не грудному малышу. И я облился чаем.

— Павлик совсем взрослый стал, — Алиса говорила со свойственной матерям гордостью и лёгким беспокойством. Обычно такие фразы сопровождали какое-нибудь безмерное героическое достижение, вроде «перестал жевать спинку кровати» или «больше не плюётся фруктовым пюре». Поэтому я пропустил было похвалу мимо ушей.

— Дядя, а когда пойдём с дедушками в зал? — спросил племянник. И я облился чаем ещё раз.

В голове полыхнула старая шутка Оси про «ух ты, гляди-ка, оно говорящее».

— А ты как думал? Общение с разумом такого уровня — это тебе не в носу ковыряться. Следите теперь за парнем, того и гляди — девки на ум пойдут. Вон на Линку как косяка давит, — в епископе сочеталась гордость, будто это он сам научил годовалого малыша разговаривать, и какой-то непонятный мне кураж. Ответ пока был только на первый его вопрос: «А ты как думал?». Не думал я снова, традиционно для меня, никак. От греха.

— Ты по себе-то не суди всех, старый волокита, — вроде бы недовольно, но с каким-то добрым прищуром прогудел Сергий.

— Это ты мне будешь рассказывать, Раж? — будто бы возмутился Степан, но тоже как-то неубедительно. — Да твою рожу надо на баннерах национального проекта «Демография» рисовать! Где ни появлялся — такую рождаемость обеспечивал, что ни в сказке сказать. Потому что детские они, сказки-то. Правда, девки одни получались, но зато какие! Смак, маков цвет, хватай и беги, а не девки.

— Ты зенки-то с-подо лба выкати обратно, — тут, кажется, недовольства в Сергии прибавилось. Или смущения? — И хорош про то за столом-то. Дети среди нас малые.

— Хватай и беги, — вполне чисто произнёс Павлик, будто задумавшись и стараясь получше запомнить новый речевой оборот.

— А ты не слушай его, внучок! Эта старая шляпа тебя точно плохому научит! — взвился дед.

— Старая шляпа, — с той же задумчивостью, чуть пришепётывая, повторил племянник, глядя на епископа. Если бы взгляд принадлежал кому-то другому, я охарактеризовал бы его как «коварный».

— Так, ну-ка ешьте оба-трое, чтоб рты заняты были! — не выдержала Алиса. И, словно по волшебству, уняла и стариков-разбойников, и сына. Который, меж тем, продолжал поглядывать на дедо́в, я бы сказал, каверзно.

Вечером Устюжанин снова прокатил нас на лифте до того самого балкона, за которым, как и века назад, разливалось зелёное море тайги. В лучах садившегося Солнца казавшееся спокойным, но таящим в своей глубине немыслимое количество тайн. Часть из которых мы теперь знали, в трактовках разной степени глубины и вовлечённости.

Здесь, на вершине, ветерок сдувал бы случайных кровососов, надумай они подняться в такую даль. Он же доносил с подножья ароматы нагретой за день хвои и смолы. Внюхавшись в поднимавшиеся снизу тёплые потоки, я различал запахи земляники, малины, морошки. А ещё двух кабанов, косуль и волка, с разных сторон.

— Сажик! Я завтра выйду гулять! — тонкий голос Павлика пролетел над елками, усиленный Речью. И снизу справа ответом прозвучало далёкое возбуждённое тявканье. Показавшееся мне чуть недоумённым, но довольным.

— Деда, проводишь? — опять не совладав с шипящей, спросил племянник у хозяина.

— Конечно, милый. И провожу, и с вами поиграю. И дядю с собой возьмём — ему тоже полезно будет по лесу побегать, — на малыша епископ смотрел с умилением, как на любимого родного внука. Во взгляде на меня эмоции были другими. Мне не понравились. Чем-то напомнили дурацкий фильм «Майор Пэйн», виденный когда-то в раннем детстве.

Проводив Солнце, мы спустились обратно в гору, где посредине озера снова ломился от еды стол. Пожалуй, не так уж и не прав хозяин, побегать по лесу точно не повредит. С таким усиленным питанием есть риск через неделю остаться тут навеки. Тупо застряв в дверях. Лина хмыкнула, видимо, услышав эту мысль, но тут же с легкой тревогой провела руками по бокам. Как по мне — идеальной формы. Хотя под свободной рубахой особенно и не различить. Надо будет освежить в памяти вечером. Судя по вспыхнувшим щекам, эту мысль она тоже подслушала. Но не отвергла.

Валяясь на кровати в «нумерах», теми же самыми морскими звёздами, мы смотрели на фальшивое окно-телевизор, где сейчас как по заказу передавали вечернее океанское побережье. Тот самый белый песочек, какие-то еле различимые горы у горизонта и две пальмы, что клонили зелёные фонтаны веток почти к самой воде.

— Ты согласишься? — в «картинках», скользнувших по лучу от Энджи были пояснения к не самому простому и однозначному вопросу. Про одно из ближайших Древ, на землях Коми, которое уже после того, как Степан Устюжанин отошёл от дел под землю, пережило чёрную прививку.

— Да, — ровно, как о давно решённом отозвался я. Почувствовав, как она чуть вздрогнула.

— Я ждать тебя буду, — после повисшей было паузы произнесла Лина. Изогнув шею, чтобы заглянуть мне в глаза.

— Я вернусь к тебе, родная. Что бы ни случилось, — мы, наверное, оба понимали, как никто другой, что слова эти звучали глупо, по-детски. Потому что прекрасно знали, пусть и чуть по-разному, с кем придётся сталкиваться. И что гарантировать обещанный возврат в любом случае — как минимум, довольно самонадеянно. И оба промолчали. Просто обнявшись крепче. Чтобы не спугнуть ни любовь, ни удачу. Чтобы не сглазить.

А наутро возле кровати нас ждали камуфляжные костюмы-«горки» и странные, будто бы брезентовые, кеды оливкового цвета на тонкой резиновой подошве. И два ножа, по одному на каждой из стопок одежды. Которая отличалась только размером. Ножи были одинаковые абсолютно.

За столом все были одеты, как любил говорить дядя Сеня, безобразно, зато однообразно, по-военному. Кроме Павлика, который единственный щеголял в штатском — том самом, в котором приехал: джинсики, курточка, футболочка и крошечные кроссовочки, что так удивили Антипку, ученика Клима-Хранителя.

— На харч особо не налегай, — посоветовал мне епископ. Чем отбил аппетит напрочь.

Они с нашим дедом смотрелись в «горках» лютыми головорезами, способными в одиночку голыми руками отправить на тот свет или, в лучшем случае, очень надолго в больницу кучу народу. Наверное, потому, что именно так оно и было. Даже новый камуфляж на них смотрелся, как вторая кожа. В отличие от Лины с Алисой. Да, пожалуй, и меня, к чему себя обманывать? На фоне этих двоих стариков-разбойников я выглядел, пожалуй, не опаснее Павлика, щекастого годовасика в ярких кроссовочках. Это было обидно. Зато честно.

Лифт повёз нас куда-то, куда вел неизвестный маршрут, таящийся за предпоследней, второй снизу, кнопкой. На которую Степан просто нажал, без шифрованных перестуков. Ехали минут семь, не меньше. А потом выбирались на поверхность через четыре шлюзовых камеры и два хлипких подвесных мостика над ущельями, куда и плевать-то страшно было. Я следил, как скользят по канатам ладони Энджи, при любом покачивании досок под ногами мгновенно стискиваясь в маленькие, белые от напряжения кулачки. А сам почему-то думал, что, порвись мост — успею одной рукой схватиться за обрывок каната, а второй поймать её и Алису с сыном, что так же на полусогнутых шагала перед Линой, за широкой спиной Устюжанина. Ни он, ни дед позади меня, не дули ни в ус, ни в бороду, ни в хвост, ни в гриву. Будто летать умели. Чем, в принципе, уже не особо и удивили бы, наверное.

Лес открылся за очередным поворотом сузившегося каменного тоннеля, за камнем размером с автобусную остановку, что после прикосновения Степана неожиданно легко отъехал вправо. Перед нами была полянка, освещенная утренними лучами Солнца, ажурными из-за еловых вершин, что будто расчесывали их, точно длинныесветлые волосы сказочной царевны. На открытом месте росла невысокая трава, глядя на которую в памяти всплыло название «кукушкин лён». И сидел в ожидании волк. Вывалив набок яркий язык, широко и радостно улыбаясь.

— Сажик! — весело крикнул племянник. — Мама, пусти!

Алиса бережно поставила его на травку, и он поковылял к зверю. Надо сказать, гораздо увереннее, чем в их первую встречу. И на четвереньки не падал — шёл гордо, почти как взрослый. Только медленно.

Матёрый волчина сперва повалился перед ним на спину, задёргав задними лапами, когда Павлик со смехом снова начал чесать бурое пузо. А потом рывком вскочил, выждав момент, чтоб не задеть мальчика, и принялся прыгать вокруг, припадая на передние лапы, дурачась, как обычный щенок. Смотрелось это как-то мирно, по-доброму и необыкновенно умилительно. А когда чёрная спина замерла у ног Павлика, и тот оседлал зверя, крепко сжав в кулачках шерсть на загривке — вовсе сказочно. Но здоровенный волчище посреди тайги с ребенком, одетым по-современному, сидевшим у него на загривке, были реальными вне всяких сомнений. Как и два Хранителя, бесшумно ступавших рядом. Как и Древа, что наверняка каким-то недоступным для двуногих способом наблюдали сейчас за нами. Просто границы невозможного и небывалого расступались, разлетались в стороны с каждым днём, с каждым часом, всё дальше. И в центре, вокруг нас, оставалось больше места для сказки. Которая становилась реальной, видимой и осязаемой.

За первой полянкой нашлась вторая, куда привела еле заметная тропка, какую я ешё вчера, пожалуй, и не разглядел бы. Округлой формы площадку обступали высоченные ели, только что не сходившиеся ветвями-лапами наверху. Пожалуй, из-за такого их наклона к центру, углядеть это место со спутников, например, можно было только при большой удаче. А для того, чтобы подобраться сюда по земле, принимая во волков, кабанов и прочий зоопарк вокруг, удачи потребовалось бы значительно больше. Хотя, учитывая тот двадцать один обережный круг из «деревянного спецназа», о которых сперва подозревал Ося — всё равно никакой бы не хватило. Место это было, как говорится, безопаснее, чем у мамы в животе и у Христа за пазухой одновременно. Тем более, что теперь я точно знал, что кругов тут не трижды семь, а трижды девять. И то, что о предназначении части из них по-прежнему не имел ни малейшего представления, лишь подкрепляло догадки.

Справа под корнем здоровенной ели с огромным дуплом от земли до ветвей, что начинались на высоте пары метров, журчал ручеёк, впадая в странной формы водоём. Прудов таких я никогда не видел, озёр — тем более. Больше всего напоминало бассейн на две дорожки длиной двадцать пять метров. И кочки с торцов были как-то удивительно похожи на тумбы для прыжков в воду. Вся поляна была диаметром метров полсотни минимум, и довольно светлая, несмотря на плотный купол ветвей. Которые, кстати, тоже притягивали внимание, особенно на деревьях по левую руку. Судя по вытертой и местами содранной коре — это был естественный гимнастический снаряд. Или снаряды: деревьев было много, ветвей — кратно больше. То, что бо́льшая часть из них с этой стороны блестела возле стволов, как до глянца отполированный жёсткими ладонями черенок старой лопаты, наводило на мысль, что спортзал использовался регулярно. Оставалось непонятным только предназначение противоположной от нас части окружности арены. Там кусты всех видов сплетали ветки настолько плотно, что больше напоминали циновку или плетень, чем вольные растения. Глухая живая изгородь даже не просматривалась насквозь — настолько плотная была. И, видят Боги, я предпочёл бы так никогда и не узнать, для чего она предназначалась…