Дубль два. Книга вторая

Глава 24 Так не делай

Темнота. Изводящий монотонный визг, будто болгаркой по арматуре. Нескончаемой огромной арматуре. Издевательские злые фразы чёрного, слышимые всё громче. Плачущий крик Ольхи, доносящийся всё тише. Бесконечная невыносимая боль. До тошноты. До рвоты. Но давно нечем. Хотя выблевать разрывавшиеся, хрустевшие и булькавшие мозги я был бы только рад. Счастлив даже. И обрывки фраз, доносившиеся в бреду и сумасшествии. Голоса, которым тут было не место и не время. И которые ни в коем случае нельзя было узнавать. Каким-то необъяснимым чудом то, что осталось от Яра Змеева в этом подыхавшем от мучительной боли в мешке с мясом, костями, Добром и Злом, это ещё помнило. Наверное, потому, что это было последней самостоятельной мыслью. На котором остатки разума ушли в аварийный режим. Не узнавать голосов. Не узнавать…

— Господи, да как же так, деда⁈ — плачет. Откуда она здесь? Зачем её взяли? Лучше бы детишек опять мороженым кормила в кафе.

— Артём, ну что, не томи⁈ — артистичный какой баритон у него. Поправился совсем, наверное. А кто такой Артём?

— Хана, Сергеич. Без вариантов. Извини, — переживал он, неизвестный, вполне искренне.

— Он живой! И должен выжить, дядя Артём! — ишь, как давит на доктора, дон Корлеоне дедморозовый… Весь в деда.

— Я никогда не видел таких показателей, Саша. У него сердце должно было лопнуть давно. Будто инфаркт, только постоянный, словно сосуд за сосудом лопаются там. А их там точно столько нету, я не раз своими глазами видел! — неизвестный едва на крик не срывается. — И энцефалограмма говорит, что у него в голове какой-то кошмар. Смотри, пиков на ленте нет — все линии вместе по самому верхнему краю ползли! Пока прибор не сгорел!

— Ша, Тёмка! Ну вколи ему чего-нибудь! Ты врач же, лучший! — чуть не плачет старый. И не похоже, что это артистизм. Это правда. Я её теперь чую. У Ольхи, наверное, научился. Дал же Бог попутчиков. Или они — багаж?

— Да чего я ему вколю, дядя Костя⁈ Он мёртвый на девяносто девять целых, девяносто девять сотых! — и доктора довели, едва не рыдает. Сумасшедший дом.

— Да нам-то откуда знать, чего надо⁈ Камфару, адреналин, трамал с промедолом — что угодно! Спаси его, дядя Артём! Спаси, слышишь⁈

— Не могу я, Саша. Невозможно. Таких чудес не бывает, — горько как вздохнул-то. А вот насчёт чудес ошибся. Я видал парочку. Но теперь, похоже, не погляжу больше. Ну, хоть не узнал никого…

— Услышьте меня, человечки! Отзовитесь все, кто Речи обучен да владеет! — Ольха, видно, последние силы жгла. Не вышло с коконом, наверное. Главное — не узнал никого…

Вокруг повисла тишина. Мёртвая. Актуально. Чуть дальше матом беседовали какие-то люди. Кто-то орал про какой-то вертолёт. И про то, что какая-то машина летит сюда, на требования не реагирует. А Древо продолжало.

— Я, Ольха с земель коми войтыр*, слово даю вам, Мастера, что прибыли мы без злого умысла против вас, Хранителей и Древ здешних. Нет за мной ныне ни рощ, ни рядов. Нет подо мной спудов тайных. Мой дом сейчас — тело Странника Яра Змеева из рода людского, русского. И я буду защищать его ценой жизни, возвращая неоплатный долг.

Тишина, так и висевшая снаружи, начала будто бы поддавливать. Да прилично так. Неизвестный Артём или дядя Артём пробовал было что-то спросить у остальных, но, видимо, врачебным чутьём понял, что зря. На него даже не шикнул никто.

— Вместе со мной в Страннике сидит росток Чёрного Древа. Мне нужно меньше часа, чтобы закончить плетение кокона, что оградит нас и разорвёт связь ростка с Древом. Но Странник исчерпал всю силу, — Речь Ольхи дрожала. Никогда такого не слышал, — ни Яри, ни Могуты не осталось, и взять не может. По кромке скользит.

Честная. Это хорошо. Наверное. Хоть и страшно, конечно. Но, может, наконец-то болеть перестанет.

— Я чую помощь, сильную, верную, близко. Но стоять некогда, — от Древа это было слышать несколько неожиданно. — Смотрите, человечки, на деяния родовича вашего. Я, Ольха с земель коми войтыр, впервые чего-то прошу у вас. Не для себя. Поделитесь силой со Странником. Кто может. Молю.

Неожиданности продолжались. Внутри меня рыдала и терзалась предвечная сущность, не имея сил помочь. Под кожей, в толще мышц и, кажется, уже внутри костей упрямо ползли тонкие нити её корней или побегов. Огибая такие же от чёрного. Иногда сталкиваясь с ними в каких-то, видимо, ключевых нервных узлах. Это было больно. Очень. Очень-очень.

Перед глазами замелькали картинки. Ольха работала «по площадям», на открытом канале. Вот люди в шкурах, что приносят к её стволу новорожденных для благословления и на удачу. Вот охотники, что просят доброй добычи. Вот свадьбы, плывут в лодочках, украшенных разноцветными лентами. Счастливые, радостные лица.

А вот чёрные бородачи и их сеанс хорового пения. Вот укус второго ранга. И то, что последовало за ним. Где-то рядом от ужаса тоненько заскулила… Девочка. Какая-то совершенно неизвестная мне девочка. И отчётливо заскрипели зубы её деда и отца. Также абсолютно незнакомых мне.

Вот на кромке леса за ручьём у кочки появился баул защитного цвета. Просто выпал из воздуха и лёг на мох. Да, конспиратор из меня никакой. Вот с берега на берег одна за другой перелетели две странных железных баклаги. Я знал, что это канистры. А она не знала. Вот примялся мох на этом берегу. И из воздуха возникла и легла рядом с баклагами какая-то необычная носатая и зубастая штуковина, чёрно-жёлтая, как шмель. А у подножья стали сами собой образовываться ямы, оголяя корни. Смерть пришла. Наконец-то.

Я чувствовал облегчение и радость Ольхи от того, что появилась возможность наконец-то оборвать вековые мучения. И сейчас как никто понимал её.

А потом на пораненный корень из воздуха капнула кровь. И возле ямы проявился человечек с маленьким острым заступом. Корни с чёрным были общими. Но пользовался он ими хуже. Ольха проведала меня раньше. И заговорила. А потом не поверила себе сама, когда странный двуногий предложил бежать с ним вместе. И «показал», как это делается. И принял, не колеблясь ни секунды, побеги в своём теле. И забрал с собой от пустого ствола малое тело Ольхи.

Глядя теперь уже моими глазами на пожары Яри, разорванный пополам пустой брошенный дом, в котором царил чёрный, летя над ручьём и втыкаясь мордой в мох, зрители ахали и ругались последними словами, в зависимости от пола и возраста. Уничтожение ствола с насквозь прогнившей сердцевиной при помощи страшной штуки, убивавшей громом и пламенем, младший из Мастеров встретил с сугубо одобрительным и не менее матерным восторгом. А потом потянулись картинки дороги. Превратившиеся не так давно в сплошную темноту для меня. Оказывается, это Ольха как-то передавала, минуя глаза, информацию о том, что творилось вокруг, прямо в искрившие, стучавшие и звеневшие болью мозги. А левые рука и нога действовали рефлекторно, механически. До того момента, пока Рафик последним медленным накатом не добрался до борта гаишной машины, уткнувшись в него и зарыдав. Умница, лиц встречавших не показала. Ведь узнавать никого по-прежнему нельзя.

— Чёрный убивает его. Он понял, что не справится с нами обоими. Он хотел добраться до памяти Странника, чтобы передать всё, что вызнает, родителю. Но Яр не пускал его. И сейчас не пускает. Он запретил себе видеть. Узнавать вас по голосам. Вспоминать родных и друзей. Он один там, совсем один против чёрного. Который почти победил. Я прошу вашей помощи, люди… добрые…

— Говори, что делать! — дед сориентировался первым. Надо думать, с его-то опытом.

— Положите руки на него. Дайте ему Яри. Совсем немного осталось, с десяток узлов — и кокон будет готов. Я не прощу себе, если не удержу Странника.

Мне в тоне Ольхи послышалась глухая угроза. Что остальным она этого тоже не простит. Видимо, суровые современные нравы повлияли на «Доброе дерево». И оно стало рациональным. И эмоциональным. В самом что ни на есть человеческом понимании.

Три пары ладоней легли на меня, две мужских на руки и третья, девичья, на правую ногу. Которую я вроде как и не чувствовал особо. А вот гляди-ка — почуял. С некоторой паузой на левую ногу тоже легли чьи-то ладони. И дальше по телу. Их становилось всё больше и больше. Будто меня обступали незнакомые люди. Живые. И мертвецы, замученные в видениях, что посылал чёрный, надеясь запугать. Но лишь укрепив и без того лютое желание мести. Возмездия. Кто-то когда-то несказанно давно велел мне: «Это чувство запомни да схорони в душе, пригодится». Наверное, пришла пора. Когда, как не двумя ногами в могиле стоя, о возмездии врагу думать, конечно.

А потом потекла Ярь. Тоненькими, еле ощутимыми ручейками. По волоску, по полволоска. И на месте колючего шарика под грудиной запульсировало крошечное игольчатое пшённое зёрнышко. Но это была моя Ярь. Моя и Ольхи. Так необходимая нам именно сейчас. И до которой я нипочём бы не дотянулся, если бы не друзья.

— Убирайте руки, хватит, хватит! Всё! — голос её окреп. — Кокон готов! Открывай глаза, Яр. Он уже ничего никому не расскажет. Теперь это не нас с ним, это его с нами заперли!

Неожиданная шутка от простоявшего вечность в дремучих лесах Древа удивила. Но, если подумать, она полдня жила во мне, думала и дышала вместе со мной. Вон, песни даже пели хором. А от меня и не такого можно понахвататься. Павлик не даст соврать.

Ладони отодвигались. Первые две пары крепких, основательных, Мастеровых, убирали остальные, тех, кто не слышал Речь Ольхи, а просто приложил руки к умиравшему окровавленному телу, что колотилось в агонии на раздолбанном асфальте возле Рафика. И которое теперь замерло, перестав биться. Дыша хрипло, со свистом и бульканьем. Но ровно и глубоко.

— А теперь ты сдохнешь, мелкая упрямая двуногая тварь! — зашипело внутри. — Открой глаза, глянь на небо в последний раз!

И меня снова выгнуло дугой, так, что асфальта касались только пятки и разбитый затылок. А я подумал, что посмотреть на вечное небо и Солнце было бы здорово. Глядишь, и Яри набрать удастся, чтоб пободаться с этой мразью подольше. Но тогда на фоне неба я увижу лица тех, кто смотрел на меня сейчас с испугом и бессильной яростью. И их увидит чёрный. И мне плевать, есть у него связь с родителем или нет — никого я ему не покажу. Утрись, паскуда. Тебя, наместника большого и страшного Чёрного Древа, убила мелкая упрямая двуногая тварь.

— Держись, Яр, держись! Совсем немного! — Ольха орала, стараясь перекрыть мерзкое шипение чёрного. Чьи-то руки снова прижали меня к земле. Правая ладонь, давно принадлежавшая не мне, хрустнула — кто-то в запале упёрся на неё коленом.

Там то ли камушек лежал, то ли осколок какой-то. Он и впился в руку. И кровь, которой, как казалось, во мне уже и не было, капнула на асфальт. А точнее — на то место, где он когда-то был. А под ним была земля. Земля. Она и приняла кровь. И снова пришла на помощь, как в прошлый раз, когда устала смотреть, как меня пинали по лесному татами… заслуженные инструктора, мастера и лауреаты. Хорошо, что во мне оставалось то пшённое зёрнышко Яри — без него зачерпнуть Могуты я бы ни за что не смог. А с ним — смог.

Вой и визг внутри поднялся на какие-то немыслимые, ультразвуковые высоты. Я понимал, что чёрному должно быть больно. Но жалко мне его не было ничуть. Ни капельки. Ни одной, самой крошечной. Хоть размером с ту, красную, предпоследнюю, наверное, во мне, что достигла Земли. Хоть с бисеринку Яри, что неожиданно начала расти. Двигаясь в ритм с той мелодией, что звучала и во мне, и вокруг. На этот раз, какой-то походно-строевой, в такт с которой пробовало подстроиться и моё насмерть уставшее измученное сердце. Если бы не лесная наука — никогда бы я не поженил Ярь с Могутой. Случайности неслучайны, правду говорят… Все говорят правду. Все, кого я знаю.

Внезапно пронзила мысль: Ольха! Не навредит ли ей заёмная Земная сила⁈

— Не бойся, Яр. Бывает, что мать обижает детей. По незнанию или по ошибке. Только не эта. Она не ошибается, и знания её бесконечны. Мне не будет вреда от Могуты. А то, что ты снова подумал не о себе — восхищает ещё сильнее. Я доплела кокон. Ты можешь открыть глаза. Мы почти справились.

Я послушался Доброго дерева. Она была из тех, кого я знал. Из тех, кому верил. Кто говорил правду.

Солнышко ударило по глазам, как недавний взрыв на Белом острове, испаривший огромное дерево в секунды, вместе с паразитом-короедом, что так долго грыз его изнутри. Считая себя Древом, но на самом деле являясь лишь очередной бессчётной и безымянной спорой Чёрного, что занесло в эти края злым ветром в недобрый час. И теперь он знал, что я понял это.

— Сдохни! Сдохни, ничтожная тварь! Я — предвечное Древо! Могучее и величественное! Вселяющее ужас! — бессильные крики внутри не прекращались ни на миг.

— Ты — даже не гриб. Ты — гнилой кусок чужого гриба. Собака, возомнившая себя хозяином, пока настоящий хозяин занят своими делами. Ты даже нас убить не смог, ни меня, ни Странника. Потому что трусливо цепляешься за своё никчёмное существование, раб! — Ольха будто по щекам его хлестала. Каждая следующая фраза унижала сильнее предыдущей. А последняя — добила.

— Сдохните, оба! Во славу и величие Чёрного Древа! — эталоном здравомыслия он не был никогда. Но сейчас максимально приблизился к опасному сочетанию безумия и фанатизма.

А у меня остановилось сердце.

И ни Ярь, ядро которой уже было с кулак, и иглы всё продолжали расти, ни Могута, что бессильно плескалась внутри, как бензин в канистре, ожидая любой случайной искорки, помочь мне не могли. Потому что лечить самого себя я просто не умел. Не успел научиться. Курс молодого Странника включал сперва умение убивать, а потом — умирать самому. Их я освоил. А вот насчёт исцеления — не добрался.

Старик с породистым лицом, в очках с тонкой серой матовой оправой, наверное, тот самый дядя Артём, с которым говорили Мастера, явно врач, заорал куда-то в сторону, не сводя с меня глаз:

— Стрелялку!!!**

Я успел только удивиться — чем и в кого он тут решил стрелять? Цель была внутри моего туловища, да так хитро перепутана с моими тканями и с Ольхой, что нас троих проще было сжечь к чёртовой матери, чем пристрелить. А потом удивился ещё сильнее. Потому что сердце заработало снова. Но как-то странно. Пульса не было, но кровь через него точно проходила.

— Он занял нервный узел, что контролирует сокращения сердца. Я — тот, что отвечает за гладкую мускулатуру ближайших крупных сосудов. Мы дождёмся помощи, Яр, — Доброе дерево говорило с большими паузами. Видимо, учитывать и обрабатывать приходилось много разных факторов и сведений, параллельно ведя позиционную войну с чёрным. Ощущать себя плацдармом было неожиданно и неприятно. Но не смертельно. Пока.

Откуда-то из-за так и моргавших вразнобой машин скорой и полиции раздались крики. Если это нагрянули ищейки, привлечённые таким количеством выбросов Яри на одной отдельно взятой автодороге — нам всем, пожалуй, конец. Но я за сегодня слишком много раз прощался с жизнью навсегда, поэтому эта мысль не расстроила и не напугала. Скорее, немного обрадовала. Но пока я был жив. Значит, ничего ещё не закончилось. А то, что сердце моё не билось, а кровоток контролировали чьи-то заботливые корни внутри моих сосудов — ну так и это бывает. Наверное.

Крики усиливались. Раздалось несколько выстрелов. Мастера поднялись, прикрывая Лиду собой. У каждого в руках сами по себе образовались пистолеты. Большие. Чёрные.

Незнакомый дядя Артём продолжал сидеть рядом со мной, одной рукой держа левое запястье, а двумя пальцами другой контролируя пульс на сонной артерии под правым ухом. Вернее, отсутствие пульса. Поглядывая время от времени на свои наручные часы, что лежали у меня на груди — снял, наверное, прежде, чем массаж сердца делать начать. Судя по его глазам, он не доверял ни рукам, ни часам, ни тому, что видел. Человек без пульса продолжал таращиться по сторонам, не желая ни отключаться, ни останавливать дыхание, ни остывать, как следовало бы. Ниспровергал, словом, всю сухую, хоть и написанную кровью, медицинскую теорию. Не давал расслабиться медработнику, вредитель. Слева к нему подбежал дядька, тоже в годах, в синей скоропомощной форме, с явно тяжёлой красно-оранжевой сумкой, из открытого клапана которой торчали какие-то провода.

В это время низкий рёв приближавшегося двигателя усилился. Мастера подняли стволы, вглядываясь во что-то, невидимое мне. Я моргнул — и неожиданно сам для себя «подключился к их камерам», как тогда, в амбаре Осины, когда научился смотреть на мир не только своими глазами, но и чужими.

Сложив изображения Сергеича, Саши и Лиды, получалось вот что. На правой обочине стоял, моргая синим, жёлтый минивэн с красной полоской и буквами — реанимобиль. Мордой к нам. Рядом с ним, перед капотом, нервно курил водитель, с тревогой глядя на дорогу за своей машиной. Ближе в нашу сторону, чуть перекрывая скорую и практически перегородив весь центр проезжей части, боком к нам замерла Лада Веста с большими буквами «ДПС». Она моргала красно-синим, чем только добавляла нервов. В переднюю правую дверь ей продолжал, видимо, грустно вздыхать безутешный Рафик. К нам он стоял задом, поэтому вряд ли был в курсе творившегося у него за спиной. По дороге за всеми ними летел Гелендваген, чёрный, как сердцевина сгоревшего саркофага Ольхи. И за стёклами не было видно, кто же так торопился посмотреть на то, как отходит, да всё никак не может отойти валявшийся посреди дороги Странник, метрах в пяти позади уткнувшейся в форменную Весту серебристой Тойоты. И было неясно, с какой целью мчался немецкий сейф на колёсах. Помочь? С чем именно? Отойти или остаться?

В десяти метрах до полицейской Лады Гелик дёрнулся и ушёл в занос. Рыскнув носом в сторону хвоста гаишной машины, чёрный куб резко вильнул обратно. И, кажется, заблокировал колёса, рванув ручник. И поехал дальше, теряя скорость, боком, перпендикулярно дороге. Будто скаля квадратную пасть на скорую, в ужасе стоявшую перед ним на обочине. Со свистом и скрипом резины по плохому асфальту. И остановиться до Весты он вряд ли успевал.

Стволы в руках Мастеров смотрели прямо на кабину. Мне отсюда, их глазами, было видно, что старый выцеливал водителя, а Саша «держал» заднее окно. Чёрный матовый гроб на колёсах летел навстречу полицейской машине. Так они и встретились, борт в борт. Только за секунду до удара металла о металл задняя правая пассажирская дверь Гелика распахнулась и в проёме появилась крепкая фигура. Глазами Ключника я успел ухватить только светлые волосы короткой стрижки полубокс, темные усы и глаза, что горели в полумраке салона, будто волчьи в ночном лесу.

Когда борта немецкой и русской техники столкнулись, чего тут и в войну не бывало — не доходила до этих мест немецкая техника — пассажир в полном соответствии с законами физики оторвался от сидения и оттолкнулся от подножки, на которую уже вынес правую ногу. И полетел к нам. Прямо по воздуху. Как в кино. Что-то подобное я видел, но не так близко и не так эффектно. Там, в кино, кажется, старина Брюс Уиллис, в годах уже, похожим образом выходил из машины, что продолжала не то вираж, не то поворот. И палить начинал, едва утвердив ноги на дорожном покрытии, помню.

Этот же бэтмен летел, асфальта не касаясь. Только Кольта 1911 Para G. I. Expert у него в руке не было. У него и руки-то не было.

* коми войтыр (коми) — народ Коми, группа финно-угорских народов, проживающих главным образом на северо-востоке европейской части России.

** стрелялка — дефибриллятор (местный жаргон работников скорой медицинской помощи).