Дубль два. Книга вторая

Глава 18 Мы принимаем бой

Пещера Перводрева выглядела не так, как в нашу первую с ним встречу. Кромлех-стоунхэндж и круг из парящих камней не поменялись, как и колонны трёх основных цветов, державшие вечные своды этой цитадели. Но в центре ограды, полукругом, почти у самых корней Белого, разместились необычного вида кресла, отдалённо похожие на дачную плетёную мебель. Очень отдалённо.

В голове разом пролетели ассоциации с русскими народными сказками в части «кто сидел на моём стуле и сдвинул его с места». И с электрическим стулом из «Зелёной мили». И, неожиданно, с прокрустовым ложем из древнегреческих мифов, давно и прочно, казалось бы, позабытых. И пугали даже три медведя, а уж про бедолагу Джона Коффи и античного членовредителя и говорить нечего.

Оригинальная мебель была одинаковой высоты, но, при взгляде сбоку замечались отличия. В основном по форме. Среднее кресло было похоже на детский стульчик, что предлагают в ресторанах, чтобы малыш сидел за столом на одной высоте с родителями. С тем, для кого оно предназначалось, вопросов как-то не возникало. Справа от него на сидении из сплетённых ветвей обнаружился, поразив нас до оторопи, Ося. Древо, восседавшее в президиуме. Думаю, такого вообще никто никогда не видел, тем более в таком, самом что ни на есть прямом смысле, без всяких метафор с аллегориями. Кресло слева от детского было обычным, практически человеческим. Следующая пара, по обе стороны от трёх перечисленных, тоже от нормальных ничем не отличалась. Ну, может, разве чуть поменьше была. Внешняя пара, кресла, что стояли по краям дуги, наоборот были рассчитаны на заседателей покрупнее. Если логика и не раз уже ставившийся под сомнение здравый смысл мне не врали — в партере у Перводрева места распределялись так: в центре Павлик, по правую руку от него — Ося, по левую — я. Рядом со мной — Энджи, с Осиной — Алиса. И старики-разбойники по краям. Тут оставались сомнения — фигуры у них были почти одинаковые, а какими ещё факторами определялась рассадка, я ожидаемо даже догадок не имел.

— Мир вам, гости! — Речь Белого снова разом освободила голову от мыслей. Заняв, кажется, её своими, разом, с первых слов.

— Здоро́во, други! — наше Древо на фоне хозяина звучало слабее, конечно.

Мы поздоровались с подземными обитателями вежливо, Речью, каждый. И даже в скупых на эмоции привычных приветственных словах мне слышались волнение и опасение. Ото всех. Синие полосы разной ширины гуляли по нашим сферам-коло, давая понять, что ошибки быть не могло. Оставалось надеяться только на непревзойдённые и недостижимые успехи Перводрева в планировании и организации. И не думать о том, сколько тысячелетий он просидел в подвале, пока Чёрное Древо занимало города и континенты.

— Прошу по местам, — как это было сделано — я не понял, но к тому креслу, которое я сперва и определил, как своё, слева от Павлика, меня только что силой не потянуло. Ну, хоть где-то не ошибся.

Слева направо сидели Степан, Лина, я, племянник, Осина, Алиса и Сергий. Сестрёнка всё время тревожно поглядывала на сына через листву. Энджи вцепилась в мою левую ладонь. Старцы замерли, как гранитные изваяния. Или плиты кромлеха снаружи, за границами круга из так до сих пор и неясно как державшихся друг на друге гладких камней. Думаю, если бы всё вокруг было фильмом — уже начала бы играть торжественная, но крайне тревожная музыка.

— Угостимся, пожалуй, — Белый будто бы кивнул невидимому официанту, ровно и спокойно.

И я ослеп.

Ни с чем, испытанным ранее, сравнить эти чувства было невозможно. Ничего даже близко похожего по ощущениям не находилось в памяти. Очень отдалённо, как дождевая капелька на оконном стекле в сравнении с волнами мирового океана, на ум пришло благословление от Сергея Орудьевского, полученное мной, кажется, в позапрошлой жизни. Но если тогда это было лишь благословлением — то сейчас на нас ложилась благодать.

Свет хлынул со всех сторон, будто пещера разлетелась на мельчайшие осколки камней или песчинки, которые солнечный ветер мгновенно разметал, словно стен, основания и сводов здесь не бывало никогда. Волны энергии вдавили нас, слепых и ошарашенных, в спинки и сидения кресел. А по венам будто побежал жидкий огонь. Или электрический ток. Живая Ярь неощутимо пронзала тело насквозь, задерживаясь, клубясь и бурля внутри, насыщая каждую мельчайшую частичку жизнью и силой. О которых никто в мире до нас, пожалуй, и представления не имел. И это было потрясающе.

Окружавшее и ласкавшее нас бережное пламя отступало. За волнами света начинали проглядываться каменные своды и участки стен с колоннами. На завершающих секундах появился и пол, подарив, а точнее вернув, ощущение верха и низа, которых не было в солнечном хороводе, где нас будто кружило всё это время. А когда вокруг всё, кажется, вернулось в исходное состояние — по граням чешуек Перводрева продолжали пробегать огненные змейки, солнечные зайчики, блики и вспышки. Как будто Ярь, которой в воздухе было растворено огромное количество, рвалась наружу из-под коры Белого, кипя внутри него. Или словно его только что отсоединили от сети с каким-то неимоверно высоким напряжением, и по чешуе проскакивали последние редкие статические разряды. Энергию, впитанную за завтраком Перводревом, надо было мерить в каких-то чудовищных величинах: тераваттах, гигатоннах, петаджоулях. Я, конечно, и представления не имел об этих объёмах, путаясь даже в числе нулей. Но казалось, что протекавшей рядом с нами и сквозь нас Яри хватило бы, чтобы, пожалуй, сварить уху разом из всех морей, рек и океанов планеты. И ещё осталось бы.

Павлик смеялся, зажав ладонями голову. Но не пугал — было видно, что он полностью в своём уме, что это не припадок и не истерика. Сидевшая за осиновым кустом Алиса выглядела тоже так, что опасения не вызывала. Кроме, пожалуй, редких искорок в глазах, похожих на те, что нет-нет, да и проскакивали между чешуек коры Перводрева. Как и у Энджи, что смотрела на меня с выражением восхищения и восторга. Волосы у обеих только-только начинали опускаться обратно к плечам. Будто для них земное притяжение включилось совсем недавно. Или отключилось электрическое поле, превратившее девчат в разноцветные пышные одуванчики.

Деды́ сидели с совершенно одинаковыми лицами. С такими, пожалуй, принимают высшие правительственные награды из рук Верховного Главнокомандующего. Или новорождённых сыновей из рук любимых жён.

— Благодарю вас, гости, — Белый, продолжая время от времени искрить, чуть качнул боковыми ветвями. Мы одновременно склонили головы, все, и Павлик тоже. На замершие в наклоне ветки Осины с трепетавшими на них круглыми листочками было странно смотреть. Поклон Древа Перводреву — пожалуй, тоже никем и никогда не виданная редкость.

Тишину в пещере нарушило неожиданное шуршание. С этим звуком кресло Оси двинулось ближе к стволу хозяина. Присмотревшись как-то по-новому, сродни тому навыку, что позволял видеть сферы-ауры, я заметил, что плиты пола, казавшиеся сперва сплошным камнем, чуть расступались, образуя подобие рельс или канавок. По которым скользили корни, формировавшие основание и всё кресло целиком. Можно было предположить, что плиты эти стояли на корнях, уходивших в гору Бог знает на какое расстояние. Или что сами они были этими корнями или наростами на них в форме плоских щитов. Как бы то ни было — по каменному внешне полу плетёный трон с Осиной добрался до того места, где мы увидели его в первое посещение. И пропал, расползаясь и втягиваясь под землю. Точнее, под камень. Вот странно: знаний, воспоминаний и образов в голове за эту краткую вспышку прибавилось как бы не больше, чем после нашего «кровного знакомства» с Белым. А вот ответов на простые, казалось бы, вопросы не возникало. Видимо, на этот счёт Перводрево информацию не отправляло, сочтя излишней. Или общеизвестной. Или неважной. И я решил остановиться на мысли о том, что здесь, как и в амбарах, виденных ранее, всё было сделано из одного материала — того самого Древа, чьими домами были что пещера, что странные округлые лесные избушки. А то, что многое вокруг донельзя напоминало камень — так ему столько лет, что грех не окаменеть. Как бы не оказалось, что вся эта гора — и есть он.

— Близко к правде, — откликнулся негромко в голове Белый. А я смутился, решив, что своими ненужными мыслями беспокоил его, как зудящая осенняя муха. — Не тревожься. Ты помнишь рассказ Осины о Берёзе Рязанской, на корнях которой стоял целый край. Она была гораздо младше меня. Поэтому я — не только эта гора, лес, озеро, дно болота.

Последняя фраза добила окончательно. Потому что представить себе то, о чём он говорил, я не мог ни раньше, ни сейчас. В моём понимании дна у болот быть в принципе не могло. Хоть и ясно было, что где-то они должны были заканчиваться, но вот не увязывалось это в голове никак. Видимо, мешали какие-то древние куски генетической памяти предков, в которых отпечаталось равенство: болото — опасная бездна.

— Ты прав. И тебе тяжело понять многое. Но вас, двуногих, всегда в этом случае выручала вера. Не можешь понять — поверь. Станет проще, — ему бы в психоаналитики, цены бы не было. Господи, ну что ж за дурь лезет в голову?

— Не торопись. Вы слабее нас. Нужно время на то, чтобы поверить. И оно у тебя есть. Пока есть.

Слово «пока» насторожило — даже пальцы сжались на подлокотниках плетёного кресла. Чтобы тут же распрямиться. Потому что стало боязно — а ну, как больно хозяину сделаю? Ведь, как он сам объяснил, даже здешняя мебель — это тоже он, Тилодендрон.

— Мы можем сами решать, когда чувствовать боль, а когда нет. Ты теперь тоже можешь так. Но только с физической болью. То, что вы зовёте душой, живёт по своим законам, не подвластным мне. К сожалению, — я будто бы и впрямь уловил эту грусть в его Речи. И вздрогнул, вспомнив, сколько ему пришлось вытерпеть за свою бесконечно долгую жизнь.

— Ты знаешь, что делать, Странник. Ты можешь поступать так, как сочтёшь нужным. Я приму любое твое решение, — эту реплику, судя по резко повернувшимся в мою сторону головам, слышали все.

Да, я знал. Я видел дорогу, цель и задачу. Несколько задач, если точнее. Знал, что ещё пару недель назад, решение любой из них стопроцентно привело бы меня в могилу. Как и то, что тогда я ни в коем случае не поверил бы ни в одну из них, сочтя бредом, сказкой, чушью — чем угодно. Сегодня я точно был уверен в том, что до ближайшего Древа с привитым чёрным черенком я доберусь обязательно. И что, случись встретить в пути его двуногих слуг до второго ранга включительно — пободаюсь со вполне неиллюзорными шансами на победу. В том, что обратно вернусь живым, уверенность тоже была. Но пожиже, откровенно говоря.

А вот мыслей о том, чтобы поступить как-то по-другому: не поехать, отказать Белому, сказав, что я своего согласия на участия в их вселенских аферах не давал, а равно и мои родные — не было и в помине. Ни до свалившейся нежданной благодати, ни, тем более, после.

— Быть тому! — грохнуло в голове. Словно Перводрево подписало наше молчаливое соглашение и треснуло сверху печатью. Чинно так, по-старому, что только брызги красного сургуча полетели во все стороны. Или не сургуча.

На этом сеанс завершился. В голове стало пусто и свободно. Я встал и поклонился стволу, который наконец-то окончательно перестал искрить между чешуйками, будто вобрав в себя всю Ярь здесь, до последней яркой пылинки. В всей пещере тоже стало, кажется, как-то темнее и просторнее. Как бывает, когда вождь покидает помещение.

К разговору вернулись только под вечер, выйдя из сумрачных тоннелей на поляну, на вечерний моцион после бани и ужина.

— Что думаешь? — как о чём-то малозначительном спросил Сергий, не сводя глаз с Павлика, что снова катался на Сажике. Кажется, они тренировали переход с рыси на галоп. Или намёт. В волчьих аллюрах я не был силён.

— А чего тут думать? Завтра буду в Каргополе. К тому времени Степан как раз свяжется с Николой. Болтун заберёт меня и наладит по маршруту. А там уж сам как-нибудь, — с так же спокойствием ответил я.

— Ты его особо Болтуном-то не зови, — предупредил Раж, — обидчивый он до ужаса. От ровесников и тех, кто постарше, ещё нормально переносит, а на шпану вроде тебя может и осердиться.

Сердить древнего новгородского пирата, который разорял Скандинавию, да так, что целые страны вынуждены были на новом месте столицы отстраивать, я не планировал и за предупреждение деда поблагодарил от души.

— В успехе уверен? — а в этом вопросе почудилась какая-то не то подначка, не то подстава. Если это разные вещи.

— Уверенности нет. Вера есть, — ответил я ещё ровнее и спокойнее, чем он спрашивал.

— Хорошо сказано, Аспид. Правильно и ладно. Уверенность, особенно чрезмерная, многих сгубила. А вера — спасла. Бывают случаи, когда ничего, кроме веры, не остаётся. И она единственная помогает, хотя шансов, вроде, и не оставалось ни одного. Я точно знаю. Сам видел. И испытал, — чуть посмурневшее лицо его сомнений не вызывало.

— Я, деда, неплохо экипирован, выходит. Думал, что нету нихрена, а на деле выходит — полный комплект у меня, — начал я загибать растопыренные пальцы правой руки с мизинца, — Ярь, Могута, вера, знаний — лопатой не отгрести. И тренировки ваши, — при упоминании последнего меня передёрнуло. И большой палец загнуть я забыл, так и остался с поднятым.

— Другому бы сказал, что хренота это всё, а не тренировки, и что меньше полусотни лет стажа Странника — баловство. Тебе не скажу. Ты, Оська прав был снова, очень обучаемый оказался. На зависть, прямо, — проговорил Сергий, глядя мне в глаза очень внимательно. — Но спешки нет никакой. Сядь, планчик какой-никакой сладь. Надумаешь — совета попроси. В части пускания привитых чёрными в распыл Стёпка — авторитет уникальный, единственный. И то, что Белый тебе о его похождениях рассказал да показал — это одно. А что сам он поведает — может, вовсе и другим выйти. Бывало и такое.

Спорить с ним было глупо, дед дело говорил. И, когда все вернулись ночевать в «нумера», мы с епископом и лесником засели за брифинг. Или что-то похожее. Нашлась и бумага, и карандаши, и очень подробная карта края. И весь опыт Устюжанина, поистине неоценимый. И мой первоначальный план за неполных четыре часа стал больше похож на нормальную операцию. Не то, что исходный: ввязаться в зарубу, а там — как кривая вывезет.

Костеря меня едва ли не хуже, чем вероятного противника, деды́ крайне прозрачно, как отлично умели, дали понять, что я — не просто Аспид, Яр, Странник с редкими способностями к обучению. Я — оружие. А ещё — актив, если использовать привычную современную терминологию. И терять меня в самом начале, после всего того, что было провёрнуто для того, чтобы я стал тем, кем стал — редкий идиотизм. Это было тоже вполне логично.

Я узнал, что до сих пор никому не удавалось «излечить» Древо, сведя чёрную порчу, убрав привитый черенок. Плоть Чёрного Древа соединялась и переплеталась с носителем так плотно, что становилась с ним единым целым. И через сравнительно краткий промежуток времени — десятки, а не сотни лет — воля носителя подавлялась полностью, будто попадая в тёмную тюрьму. Вроде как где-то глубоко внутри внешне обычного Древа сохранялось то, что расплывчато называлось «душой». Но все поступки, все деяния, все решения и мысли совершенно определённо принадлежали паразиту, вселенцу от Чёрного Дерева. Который был частью его чёрной рощи, грибницы или вселенной — тут единых терминов не было. Или не было в нашем привычном языке и понимании. Но в том, что связь каждого привитого черенка-симбионта с родителем существовала, старики не сомневались.

Уничтожение «подселенца» было тяжким испытанием для тех, кто знал, что вместе с паразитом убивает предвечное Древо. Считанные единицы были в обозримой истории способны на это. И такая вот редкая удача выпала и мне. Или проклятие — тут как посмотреть. Хотя, как ни смотри…

Обкатав, кажется, раз пятьсот все варианты развития событий, деды́ выжали меня досуха, и я даже начал огрызаться, чего раньше себе никогда не позволял. Но на четыреста пятидесятое «а вот если» было очень трудно отвечать конструктивно. Матом — значительно проще. И короче.

Неслышной тенью проскользнув в «нумера», едва ли не в сантиметровую щель между дверью и косяком, не издав совершенно точно ни единого звука, я подкрался к краю кровати и сел на неё в полной тишине. Кто думает, что это просто — рекомендую попробовать, прислушавшись. Не просто, очень не просто. Лина глубоко и ровно дышала, укрытая лёгкой простынёй. Здесь, под землёй, везде было тепло. Поэтому тяжёлое одеяло мы в первую же ночь хором сбили ногами на пол. И во вторую. А потом оно как по волшебству исчезло. По такому же, видимо, по какому регулярно появлялись вкусняшки, чистые полотенца, одежда и прочая туалетная бумага. Гномики своё дело знали.

— Решили? — сонно выдохнула Энджи. Словно засыпала с мыслью о том, что же ждёт меня в ближайшем будущем.

— Решили, что дальше решать резона нет — и так чуть до драки не дошло, — прошептал я, пытаясь разместиться под простынёй поудобнее, не тревожа её.

— Ну так и насовал бы им, пням замшелым, — непосредственно, по-женски, предложила полуспящая Лина. Будто была твёрдо убеждена в моей непобедимости.

— Их бить — вредителем быть, — буркнул в ответ я, — они ж наследие и фольклорный элемент.

— А ты — живой и настоящий. И за тобой — сестра с сыном. И я, — сквозь сон пробормотал мой ангел. И заснул, закинув на меня ногу, руку и голову. Прижав к реальности. Отодвинув в сторону легенды и прочую мифологию.

Утро было похоже на несколько предыдущих, встреченных в этих «нумерах», как две капли воды. И то же самое пение любимой женщины, что мыла голову. Но только воспринималось это как-то иначе. Стало очень жалко терять всё это неожиданное счастье. А были все шансы.

За завтраком епископ сухо сообщил, что «борт будет в пятнадцать». Это означало, что от возможной потери всего того, что меня окружало и очень, что уж греха таить, радовало, отделяло около шести часов. Крайне неприятное чувство. Одно дело — когда тебе предстоит командировка или путешествие. Когда все планы и варианты ясны кристально. И совершенно другое — если меньше четверти суток отделяют тебя от утраты всего того, что ты считал своей жизнью. И, вполне вероятно, от завершения её самой.

Деды поддерживали, как могли. Вернее, как умели. Хоровое пение «Чёрного ворона», а тем более «Ныне отпущаеши» за завтраком — так себе поддержка, официально могу заявить. И все их буддистско-философские прогоны о том, что чем быстрее я приму неотвратимую вероятность своей грядущей неизбежной мучительной гибели — тем лучше, помогали слабо. В конце концов я, из последних сил фильтруя Речь, сообщил, что хоронить они могут кого угодно, конечно, но лучше начать с самих себя. А подобные напутствия пусть погрузят в непознанные глубины. И нырнут за ними вслед. А я полюбуюсь на получившуюся инсталляцию. Удалось, кажется, одновременно и их, общительных, обескуражить, и Павлика лишним словам не научить. А то были все шансы. И желание. Обескуражить, не научить, конечно же.

— Хочешь — провожу? — Энджи до последнего делала вид, что всё в порядке.

— Не надо, солнце. А то ещё передумаю выходить, останусь. Неловко будет перед Белым, — вроде бы пошутил я в ответ.

Лина только вздохнула. Понимая, что спорить бестолку. Как и предлагать какие-то другие варианты Перводреву, которое впервые за тысячелетия решило-таки вмешаться в старую войну, давно обернувшуюся настоящей бойней. И попробовать восстановить равновесие, тот самый баланс, без которого невозможна жизнь на Земле.

— Снаряжением Никола обеспечит. По маршруту он в курсе, должен был уже придумать всё. Слушай его, Аспид, он плохого не посоветует. Но лишку с ним не болтай, — епископ не удержался от шутки в конце. Видимо, слишком серьёзные были лица у всех за столом.

— Не буду, Степан. Знаю я его, как начнёт трещать — не переслушаешь, — поддержал шутку и я.

Улыбки появились. Но у девчат — бледные, грустноватые, а у стариков и, неожиданно, Павлика — какие-то суховато-понимающие. Как хлопо́к по плечу с фразой «ну ты это… держись, короче».

Прощались коротко. Дед буркнул: «за своих не переживай, приглядим. Смотри там…», и сжал меня так, что весь воздух выдавил. Алиса, тщательно, но безуспешно пытавшаяся не плакать, обняла как-то одновременно и легко, и порывисто. Как мама. Энджи поцеловала крепко, нехотя, с видимым усилием отстранившись после. Павлик подошёл своими ногами, почти не качаясь. Я присел на корточки и заглянул ему в глаза. За эти последние три дня он не только прилично прибавил в росте и весе. В серых радужках читались беспокойство и задумчивость, свойственные детям значительно старше.

— Вернись живым, Аспид, — повзрослевший малыш протянул мне ладошку.

В ответ на рукопожатие, с моей стороны бережное и осторожное, в центр ладони будто гвоздь вбили или положили алый уголёк. Племянник поделился своей Ярью, резко увеличив мой и без того приличный запас. Да, правы оказались старики-разбойники — этот ещё быстрее учится и явно далеко пойдёт. Но пока — мой черёд.

На фразе Павлика, прозвеневшей под сводами «прихожей», Лина с Алиской заревели хором, прижав ладони к губам, а потом и отвернувшись, так, что видны были только спины и вздрагивавшие плечи.

— Однако, потоп сейчас будет, — неловко пошутил Устюжанин, напомнив мне сперва лесника Алексеича, и только потом — его киношного прототипа дядю Митю. Судя по голосу епископа, шутка ему далась с трудом. И потолок он рассматривал так пристально явно не с целью побелить.

— Так! Долгие проводы — лишние слёзы! Ну-ка, сели на дорожку! — командный голос Сергия, древние пословицы и ритуалы были очень кстати. На красный бархат сидений все буквально попадали.

— Ну, по коням! — и дед вскочил, подавая пример и задавая темп. Мы со Степаном спешно вышли в проём, образованный потайной дверью — каменной плитой, завалившейся направо.