Дубль два. Книга вторая (Олег Дмитриев) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 28 Начало нового пути

Две недели после возвращения пролетели, как один день. Очень хороший, светлый и радостный день, как строчки из песни Галины Невары: «Нет ничего прекрасней ранней осени, когда сентябрь и солнечен и тих»*. С прогулками по лесу. С непременной баней. С торжественными, красивыми и сытными ужинами, которые никак не давали позабыть, что мы не просто так живём в горе, а в гостях у сказки. Кабы не два этих пожилых демона.

Старики-разбойники разобрали мой вояж посекундно. Много раз. Выявили все ошибки и тактические просчёты. Мои, само собой — они-то облажаться не могли никак. А я — мог. И единственное правильное, что сделал — это вернулся живым, как обещал Павлику. Остальное — лажа на лаже и лажей погоняет, используя их чуть сглаженную терминологию. И судьбоносности момента я не осознал, и важности возложенной миссии не оценил, и сам подставился по-глупому, и всех едва не подвёл. И это всё снова без отрыва от практических тренировок, «белочки» «молнии» и «карасика». В «пущевика» больше не играли с тех пор, как я, утомившись слушать их поношения, разозлился и закидал заслуженных лауреатов шишками. Из ниоткуда, да по мудрым высоким лбам. Каждому, по очереди. Как натуральный леший. Под заливистый смех Лины и Павлика и одобрительное бурчание Сани.

Ясное дело, что признать то, что я хоть чему-то научился, они и не подумали. Высмеяв меня, «проявившегося» совершенно не в том месте, где ожидалось, деды́ сообщили, что я новик и щегол зелёный, и ничего, кроме как прятаться, будто сверчок в золе, не умею. И опять погнали меня на ёлки. Хорошо хоть, спарринга больше не было. Раж предложил было, но епископ, вспомнив, видимо, картинку с разодранным надвое Ярью стволом Ольхи, сказал, что и с прошлого раза всё отлично помнил, и что «тебе надо — ты и вставай с ним, а я отсюда посмотрю. Чтоб не забрызгало».

Но швыряться шишками и язвить, стоя внизу на изумрудном моховом ковре, над моими прыжками по ветвям им это ничуть не мешало. А ещё со второго дня они взялись за Саню, который, в силу малого опыта и другого, мастерского, профиля, тренировался вместе и наравне с Павликом. Уже почти не вздрагивая, когда сын подъезжал к нему верхом на своём вороном волке. Мне кажется, будь воля племянника — Сажик давно жил бы с ними в «нумерах», ел у стола и ночевал на коврике возле кровати. Но Устюжанин не согласовал. «Зверь — он на воле жить должен!» — сказал он. Невольно подтвердив, что мы все не только в гостях у сказки.

А ещё сходили на рыбалку. Никогда бы не подумал раньше, что небольшие лесные озёра могли быть такими уловистыми. Но жизнь убеждала настойчиво. Первый опыт принёс кучу рыбы, гору раков, а самое главное — подарил знакомство с Линой. Правда, уже второй поход на то же озеро едва не стал последним в принципе — чёрная Маша сделала для этого всё. Но тогда Мастер Шарукан и Ося не дали пропасть. И, хотя воспоминания о ночной встрече со вторым рангом добавляли ожиданию ночной рыбной ловли неожиданного тревожного флёра, от приглашения стариков отказываться я не стал. Вчетвером отправились: старики-разбойники и мы с молодым Мастером. Павлик канючил и тоже просился, но Алиса не согласилась, и я давить на неё даже не думал. Хотя Саня и подавал надежды, обещая вырасти со временем в ещё более толкового специалиста. О том, что он без подарка Вяза не проживёт и четверти того, что отведено сыну и жене, я себе и думать запретил. Но узнать при случае у Белого собирался.

Готовились два дня. Старцы за каждым приёмом пищи спорили до хрипоты и полной потери аппетита и интеллигентности о преимуществах того или иного способа рыбной ловли, наживках, насадках, прикормках и привадах. Я со своим багажом в виде «Энциклопедии юного рыболова» в диспут не лез от греха. И на провокации, вроде: «а ты что молчишь⁉» не вёлся, продолжая молчать. Иногда делая заинтересованный вид. А иногда — дебильный. Помогало.

Сошлись на том, что пойдём на заболотье. В третьем омуте, как обещал епископ, должны были отожраться такие щуки, что котлет с них на всю зиму хватит. Я попробовал соотнести их с Сергием аппетиты с требуемым размером рыб. И идти сразу расхотел. Получалось, что пятнистые зубастые хищницы должны были быть размером с коня.

Когда вышли на берег, стало уже темно — хоть глаз выколи. Или, как говорил тот самый юморной грузчик со строительного рынка — как у негра в чукче. Но шёл относительно тихо и почти не спотыкался даже Саня, явно удивляясь своим новым навыкам. Меня мои не поражали. Потому что до стариков, хоть тресни, было ещё расти и расти. Как можно было седым, босым и в одежде из небелёного полотна раствориться в ночном лесу — я не увидел и не понял. Оригинальнее всего было то, что я продолжал их как-то чуять, но ни увидеть, ни потрогать, поймав, не мог. Фольклорные персонажи явно отыгрывались за те две шишки, что я метнул в них в запале. Показывая, чьи они в лесу на самом деле.

Мы с Саней выходили из-за ёлок последними. И замерли, уставившись на дедо́в, что уже стягивали исподнее.

— Чего озябли-то, внучки́? — поинтересовался Раж. И я не смог понять, шутливо, язвительно или с сочувствием. Хотя, с его опытом можно было и не такие эмоции сочетать, конечно.

— А вы чего, на то берег вплавь собрались? — уточнил было инок.

— Кабы нам на тот берег надо было — на вас, двух лосях, доехали бы, — отозвался епископ. — Скидава́й портки-то! Как рыбачить собираешься?

Я понял, что финальная реплика адресовалась мне, поэтому насторожился ещё сильнее:

— А вы, я стесняюсь спросить, на что ловить планируете? Не, ну вам-то, может, по возрасту и положено только рыб этим пугать…

— Аспид, как есть Аспид! Лучше бы не блаженного за столом изображал, а слушал внимательно! — накинулись они на меня хором под сдавленное фырканье Сани.

Чуть напрягшись, я вспомнил, что уже почти перед самым выходом они сошлись-таки на мысли, что «рыбалить будут по-старому, как в давние времена». Поэтому и отложили, оставив дома, и японские спиннинги, и финские сетки, и какие-то мультипликационные катушки, что бы это ни значило. Я-то подумал, что рыбалка будет из серии: «прутик сломал, верёвочку с-порток выдернул, гвоздик, на дороге найденный, привязал — и ловись, большая и маленькая!». И, кажется, снова не угадал.

— Тут, паря, рыба такая ловится — тебе и не снилось! И клёв сейчас должен быть отменный. Они как раз третью неделю как лося доели, — закончил Степан опять значительно тише, но я услышал всё равно. И в очередной раз рыбачить расхотелось.

— Да не робей ты! Белый сказал — справишься. Раз ты чёрные ростки только что в узел не вяжешь — тут и вовсе раз плюнуть! — с фальшивым энтузиазмом поддержал его старинный друг.

Мы с Саней переглянулись. Он отступил на шаг и приобнял правой рукой ёлку. Слегка, вроде бы. Но было ясно, как днём, что в воду он полезет только вместе с ней, с раскидистой красавицей метров пятнадцати высотой. Я только вздохнул. Дёрнул чёрт так далеко из лесу выйти — ни единого путного дерева вблизи.

— Плыть будешь — чуйку включай, как только что, когда нас с Сергуней искал, понял? — напутствовал Устюжанин. — Как увидишь — сразу не убивай, присмотрись: вдруг мелкий? А ну как где рядом покрупнее стоит? А вот уж как самого здорового найдёшь — тут не зевай: глуши, да тащи сюда!

— Как? — это всё, что я смогу спросить.

— Да как хошь! Хучь под жабры, хучь за хвост! Главное — быстро. А то мало ли, — старики-разбойники явно не договаривали. И это не нравилось абсолютно.

— А кого хоть ловим-то? И на что? — своевременно поинтересовался Саня. Не меняя позы ни на миллиметр.

— Ты-то вшей лосиных ловишь стоишь, видно. А Аспид — рыбу! Большую старую рыбу! — сообщил Степан. И что-то в его тоне подсказывало — не врал. Большую. И старую.

— Ты, главное, не дрейфь! — Раж, кажется, сам уже был не рад рыбалке. По крайней мере, синих стрел на ауре у него прибавилось заметно. — Если что — Ярью его, падлу, понял? Ярью! Не любят они её.

— Да кто хоть там? — напряженно спросил я, стягивая носки. Трусы снимать не стал. Мало ли.

— Там увидишь! — перебил Сергия епископ, посмотрев на него со значением. Не иначе, опять какое-то испытание удумали. А может, опять поспорили на ведро сурицы. Или и то, и другое — эти запросто.

В теплую после ночного росистого воздуха воду я входил без плеска и шума, как учили. И так же погрузился с головой, отталкиваясь от илистого дна и двигаясь вперёд, параллельно ему. Не понравилось только, что вниз уклон был уж больно крутым. Нырять и проверять устойчивость барабанных перепонок к давлению на глубине в нашем тренировочном прудике-бассейне было негде, поэтому докуда я теперь мог опуститься — оставалось только догадываться. Или ждать. Пока уши не заболят.

Дно, странно светившееся не то каким-то планктоном, не то водорослями, гипнотизировало. Я парил над ним, как воздушный змей или облако. Только коряги, что выбирались из ила то там, то тут, портили всю таинственно-завораживающую картину. Потому что здорово пугали. Почти безлунная ночь. Озеро посреди тайги, где людей не было тысячелетиями. Да ещё эмоциональная, но непонятная «накачка» старцев перед рыбалкой. Вспомнились Нэсси из Шотландии и Лабынкырский чёрт из Якутии. Очень не вовремя вспомнились.

Когда одна из коряг справа развела челюсти, и потоки воды, рванувшие внутрь, едва не втянули меня следом, я забыл не только про то, что надо было бить Ярью, но и про то, что такое Ярь вообще. И про то, кто я и где я. Пасть размером с багажник Форда Галактики распахнулась мгновенно, явно быстрее, чем за полсекунды. Остался только первобытный безотчётный, но неодолимо сильный страх. Ужас даже, я бы сказал. Который и заставил меня вылететь на поверхность, забыв про то, что всплывать надо плавно и осторожно, а выходить тихо и без брызг. Хорошо хоть, не особенно глубоко было. Наверное.

Когда я выскочил из воды и едва ли не бегом по её поверхности рванул на берег, старики-разбойники оборвали какой-то свой неспешный разговор. Саня в нём участия не принимал, по-прежнему обнимаясь с деревом. А я, помимо брызг, поднял фонтан идиоматических выражений, который начал ещё под водой. Поэтому вступление монолога чуть смазалось бульканьем и пузырями. Но уже через несколько секунд стало разборчивее гораздо. Удачно, всё-таки, что ни девчат, ни Павлика не взяли.

— Кажись, клюёт? — флегматично предположил Раж.

— Навроде как да, — кивнул Степан неторопливо. Внимательно глядя на меня подозрительно ярко горевшими глазами.

— Чего без рыбы-то вылез, рыболов-спортсмен? — спросил он, изучив, кажется, на предмет травм и открытых ран. Ну, или просто дождавшись, когда я перестану выражать глубокое несогласие с местными традиционными способами лова и категорическое неприятие здешней ихтиофауны.

— Это кто был⁈ — первые три приличных слова подряд вырвались из меня, кажется, на вдохе.

— А тебе какая разница? Ты свататься, что ли, собрался? — удивился дед Сергий. И этим вопросом породил ещё один монолог, бесконечно далёкий от уважения к сединам.

— Ого! Красиво завернул. Твоё? — с уважением обернулся к леснику епископ.

— Не, Оська, наверное, научил. Мне тоже понравилось. Не зря сходили, — кивнул тот.

Я выдохся минут через семь-восемь.

— Наконец-то. А то уж повторяться начал, — удовлетворённо пробурчал Степан. — Пошли, Сергуня, покажем детям, как надо рыбку ловить?

— А и давай, чего бы не размяться? Аспид, ты с нами? Или вон с мальчиком под ёлочкой постоишь? — старые язвы били без промаха. Я глубоко и судорожно вздохнул. И молча кивнул. И мы пошли рыбачить.

Когда при свете костра старики разделывали рыбу, отчекрыжив предварительно огромную голову, которая была сплошняком покрыта костяными пластинами, напоминая старый немецкий танк, я прокручивал в голове картинки той рыбалки, попутно показывая их вздрагивавшему от увиденного Сане. Он следил за костром и в его неровном свете вязал что-то, напоминавшее недоделанные санки. Я откуда-то теперь знал, что это — поняга, древний предок рюкзака. На эту рамку можно было погрузить много и унести далеко. Над огнём шкворчали, исходя сытным духом, куски каких-то внутренностей рыбы. Которые Раж выдернул из неё голыми руками, пробив шкуру, жёсткую, как старый армированный брезент.

— Так кто это был? — решил я утолить-таки тягу к знаниям.

— А теперь-то уж какая разница? Рыба и рыба. Жирная, кстати. Вкусная. Хорошо, соли не забыли, а то, помню, как-то три седмицы постной давились. И взять неоткуда было — не возили в её те года в наши края, сольку-то. Обложили тогда чёрные плотно, на все торговые пути сели…

Неопознанная фауна на вкус неожиданно оказалась чем-то средним между осетриной и нежнейшей курятиной — никогда такого не пробовал. А ломтей, что мы допёрли-таки до пещеры, и которые предсказуемо исчезли из предбанника, лишь стоило нам зайти сполоснуться, могло и впрямь хватить до весны — не обманул епископ.

А на исходе второй недели меня вызвал Белый.

— Состав, что позволит освободить Древо из чёрных силков, готов, Аспид. С тем, что сможет сделать вас иммунными, пока не выходит. Для Хранителей годится, а Странников с Мастерами сгубить может. Слишком много Яри для активации потребно, мало в ком столько есть, — поведал он. Ольха и Осина в его присутствии почти не разговаривали — видимо, с субординацией у предвечных всё было в полном порядке.

— Отличные новости, хозяин, — вежливо и вполне культурно ответил я. Прекрасно понимая, что звал он меня явно не за тем, чтоб похвастаться достижениями в химии и жизни.

— Да, не за тем. Дело есть, что никому, кроме тебя, не сладить, — ну да, недолго музыка играла. — Проведал я, что в западных землях не так давно сгинул Хранитель чёрный. Из тех, что долгие годы ростку помогал. Осталась Черёмуха в плену без пригляда. Паразит, что в ней, какой-то уж вовсе изуверский, из таких мук да пыток людских силу черпал, что и помыслить мерзко. И сейчас он на голодном пайке сидит. Твоих сил и знаний хватит, чтоб совладать с ним. И спасти Черёмуху.

Я внимал его Речи молча. Как-то неожиданно по-новому для себя обдумывая услышанное где-то очень глубоко, этажа на три-четыре ниже обычных-привычных мыслей. Наверное, это и было то самое подсознание. И в нём реликтовыми рыбами, плавно и без тени эмоций повисали образы. И Черёмухи, что, как и Ольха, попала в лапы тварей-насильников. И тайного состава, что поможет уберечь сестру с сыном, Лину и Саню. А ещё Мастеров из Каргополя и Устюга. И талантливую мастерицу-художницу Лидочку. Но снадобье ещё только предстояло синтезировать Перводреву. Ловко он меня. Красиво.

Картина и глиняные игрушки, как и четыре наглухо затянутых в чёрную стрейч-плёнку паллеты, прибыли к перрону вчера. Поезд пришёл без людей, сам. Только не тот, на котором приехали мы, сине-голубой, а какой-то жёлто-оранжевый, с грузовой платформой вместо пассажирского вагона. Степан, выкатив откуда-то из-за камня пугающе-современного вида тележку на гусеничном ходу, с манипулятором и светящимися дисплеем и кнопками на поручне, принялся руководить погрузо-разгрузочными работами. То есть, в понимании обывателей, орать и грубо бессодержательно ругаться. Мы с Саней, как самые младшие научные сотрудники, сдёрнули неподъемные паллеты с платформы на того плоского робота, которого епископ почему-то обидно назвал «рохлей». Как, в принципе, и нас.

В одной из «шлюзовых камер» по пути епископ велел нам оставить телегу. Когда через пару часов заглянули — тара была совершенно пуста. Даже плёнки не было ни кусочка. Мы с Саней перегрузили дощатые ящики обратно на оранжевую платформу — и та, звякнув, уехала в непроглядный мрак тоннеля. А мы, размышляя о причудливом переплетении сказок, преданий, легенд, науки и техники, пошли обратно. Чтобы у стола успеть как раз к распаковке подарков — они в отдельном бауле лежали поверх, и Степан с ним сразу отправился дальше. То, что на пакете белела большая наклейка «Аспиду» ничуть не мешало старикам-разбойникам начать дербанить его до того, как я появился на мостике, что вёл к ресторану-арене.

Сперва порадовали Павлика. Игрушки пришлись ему явно по душе, особенно — свистулька, которую он тут же признал, сказав: «О! Белый!». Мне же очень понравилось, хоть и удивило, то, что свои новые глиняные сокровища он сразу отодвинул подальше от края стола. Меня беречь подарки учил батя. Его, наверное, Алиска. Вот она, преемственность поколений. Налицо.

Деды, развернув картину, поразили, наверное, и нас, и себя самих. Пока Саня раскладывал какой-то не то мольберт, не то штатив, словом, то, на что можно было установить холст в раме, эти сабанеевы и аксаковы, рыболовы заядлые, глаз с неё не сводили. И я таких сроду у них не видел. Разве что у Сергия было похожее выражение лица, когда он «отпускал» Осю в корзинь Перводрева. Тогда ещё не зная, что это был не гроб, а лифт.

Когда молодой Мастер-инок отошёл от картины, старцы замерли перед ней в молчании. Казалось, они переговаривались о чём-то, известном им одним, на каком-то из тех глубинных уровней, до которых мне по-прежнему пока было не дотянуться. Вдруг Раж сделал какое-то неуловимое движение — и оказался прямо перед ней. Коснувшись ладонью какого-то участочка, что почти скрывали нарисованные лепестки пламени. А потом отшагнул в сторону, опустив голову и плечи, будто разом постарев ещё на вечность. Дойдя, медленно и тяжко ступая, до ограды плавучего ресторана, он склонился над перилами, опершись на локти. Что-то подсказывало, что трогать, окликать или хоть как-то беспокоить его не стоило совершенно.

— Ленка там его, — очень тихо, едва слышно, а, может, и Речью даже выдохнул Степан. Судя по тому, что обернулся к нему я один — не всем. — Елена Ивановна, великого князя Ивана Красного дочка меньшая. В сводах нынче не пишут про неё, только про Любку с Анькой. Анька-то справная баба была, хоть и знатная — куда деваться. Но с понятием. Её Митяйка-то Боброк потому и выбрал да в жёны взял. Они на Радонежье потом жили, подле Дуба. Да ты слыхал про Митяйку-то, поди?

Я очень осторожно и медленно кивнул. Понимая, что история снова открылась мне с неожиданной стороны. Великая княжна? Младшая сестрёнка Димитрия Донского? Вон тот еле заметный холмик между старцами, что будто согревают чуткие дрожащие оранжевые огненные пальцы, нарисованные Лидой так, что их движение я видел словно наяву?

— Напутал народишко за века, не раз бывало такое, не раз будет ещё, — продолжал епископ свой грустный рассказ. — Любку в Литву замуж отдали, за Гедиминовича одного. Думали, сможет с закатной стороны помощь на Русь привести. Или хоть мир, пусть и худой, но сохранить. Опаскудилась она там вконец. С чёрными связалась. Почитай, с той поры нашей земле от жмуди с чухонью ничего путного и не было.

Дышать, как ни странно, даже и не хотелось, вроде бы. Я внимал Устюжанину, как самому Перводреву.

— А Ленка-то с Ражем сошлась. Он тогда от Древ много Яри взял, лучше выглядел, чем тут, на картинке. Здесь-то мы с ним аккурат в начале третьей седмицы вересня** сидим. Хотя, тот год он воистину хмурнем** был.

Епископ рассказывал, кажется, сбившись на «общую волну», потому что мы обступили его и уселись под ногами, как сельские дети возле учителя. И забывал дышать не я один.

— Чёрные пёрли, как туча, как буран. По всему, почитай, берегу. Вторые-третьи ранги впереди, четвёрок-пятёрок без счёту вовсе. Ищейки были, да ещё уроды те, что плоть людскую жрали сырой прямо в бою, от того сил набираясь. Наши первые ряды вмиг полегли, земли под ними видно не было. Только слышно. Когда кровь под копытами хлюпала.

Степан смотрел вдаль. Но вместо мрачных привычных сводов пещеры видел то поле. И мы видели его глазами.

— Это потом решили, что Митяйка Боброк до последнего тянул, засадных не выводя. Не так дело было. Как увидала Ленка, что творилось на берегах — ослабла в коленках, да наземь и сядь. Да Могуты от Земли-матушки приняла столько, что сроду не бывало. Поболе, чем ты давеча, что Сергуня показывал, перед тем, как вы Вяза нашли. Да только нельзя столько силы земной человеку в себе держать. Она и не удержала. Раж-то на руки подхватил её, спасти хотел. Кругом вой, визг, смерть да кровища — а эти двое глаз друг с друга не сводят. Она и говорит ему: «Ты спаси, любимый мой, землицу русскую!». Да всю Могуту и отдала. Дочиста.

Мы переводили глаза с него на картину и застывшую над перилами сгорбленную спину Сергия. В полной тишине.

— Тогда наши, что рядом были, небывалым чудом спаслись. Не знаю, как уж и смог, но направил Раж избыток силы на чёрных, а не назад да вокруг. А то некому было бы ту историю ни рассказывать, ни слушать.

Лицо епископа застыло, как в овале на керамическом портрете. Наверное, он тоже умер в тот день, вместе со старым другом и его любимой. Не весь. Но легче от этого ему не было.

— Ближние рядов пять их просто пропали. Только роса кровавая от них в воздухе висела, да на нас ложилась, когда мы в то облако влетели галопом. Первые-то мы с Ражем и скакали, даже князей за спинами оставили. Позади рёв наших, «Ра-а-аж!» орут. А мы молча скачем. Плачем — и скачем.

Кто-то из девчат всхлипнул. А может, и не из них. Может, и я сам. Картинки, что передавал Степан, вогнали бы любого в скорбь и ярость.

— За ними ряда три — во прах превратились. Натурально золой опали. Ни сабель, ни подков не осталось, только земля оплавленная. Белый потом объяснял мне про какое-то кольцо высокотемпературное при критическом выбросе энергии, да я не запомнил. Но выглядело внушительно. А следом за золой — музей адовых мук.

Увиденные картинки не ужасали и не поражали. Я не знаю слов, что могли бы описать наше состояние. А Устюжанин продолжал ровным, мертвым голосом:

— Там, подальше, жар, знать, поменьше был. Сперва жареные да печёные лежали. Прям с лошадками вместе спеклись, комками. Шерстью да копытами палёными воняло — жуть. По-над сечей и так не розами пахнет, а тут уж вовсе… Бр-р-р-р, — он судорожно передёрнулся, заново переживая тот бой.

— Потом стали варёные попадаться. Что люди, что кони. Хуже стало. Там живые ещё оставались, хоть и сваренные вкрутую. Мы стрелой мчали за Ражем, особо-то не глядели по сторонам. Новики из задних рядов, вроде, добивали их. Мы до реки доскакали — да в воду за татарвой. Там куда не ударь — одного или двоих точно располовинишь. Я тогда в запале потерял было Сергуню-то. Отступил в сторонку, чтоб не смахнуться часом. Вокруг него вода кипела, помню. Хотя там воды-то не было в реке, почитай — одна кровь и текла. И кипела. И вонь как на бойне…

Он потёр лицо руками. Я поймал себя на желании повторить жест. И не смог.

— Эти, что потом описывали, наврали с три короба, конечно. Но в том, что до речки Мечи гнал их Раж с отрядом — не обманули. И что полегло там татарвы несчитано — тоже правда. Поди их сосчитай потом, если он как на комбайне проехал? И любого, до кого дотянуться мог, в самом лучшем случае башки лишал, мечом, посохом, ногой, рукой — чем попадало. А многим случай хуже выпал. Тех на куски рвал. Вот и как считать, когда клочья доспехов, сапоги да рукава, из которых мясо торчит, вразнобой во все стороны раскиданы? Я по той просеке кровавой до самого берега Мечи доскакал. Да там его и нашёл. Всю силу до капли отдал он тогда. Жить не хотел. Незачем было ему. Про всё позабыл, как Елена-то Богу душу отдала.

Епископ вздохнул снова протяжно, прерывисто.

— А это, — кивнул он на картину, — потом уже. Схоронили ребяток-то. Князей да бояр поперву обмыли да домой отправили. Тела Сашки с Андрюхой, Странников, в Москву проводили, в Симонов монастырь. А Елену там схоронили, на том самом холмике. Не дал Раж с места стронуть её. Даже брату, Димитрию Иоанновичу. С ним спорить-то тогда охотников не выискалось. Хуже смерти выглядел старец. Гораздо хуже. Каменюку вон притащил неподъёмную, бросил оземь, что кони вокруг попадали, сел да и застыл рядом так же. А народишко молву разнёс потом, что одолеть басурман-супостатов святая икона помогла. От неё, дескать, свет лучезарный, небесный, воссиял да обратил в бегство чёрное бесовское воинство. А народец-то, он всегда так: во что говорят — в то и верят, — завершил жуткий рассказ Устюжанин одной из любимых присказок Осины.

Сергий обернулся. Глаза были сухими. Совсем сухими, даже бликов от светильников не было на них.

— Девчушке той, Стёпка, что нарисовала такое, надо сюда приехать. Коли позволишь — перемолвлюсь с Белым, пусть глянет на неё, как он умеет. Такая мастерица жить должна да людей радовать.

— Сам хотел предложить, Сергунь. Вместе сходим да попросим за неё. Глядишь, ещё кого из знакомцев нарисует нам, — кивнул подземный владыка.

— Тут уж без меня. Мне хватило. Раз пять я в тех краях бывал. Крайний-то раз вовсе мест не узнал. Чего ни попадя нагородили людишки на могиле Алёнушки моей, — слышать от него имя, произнесённое таким тоном, было горько.

— Как скажешь, старый друг, — согласился епископ.

— А ты, Аспид, помни слова мои. Хуже многих будет. Беспримерно, несоизмеримо хуже. Но ты не удивляйся. Ты переживи.

Проговорив это, Сергий чуть дёрнул подбородком и прошёл сквозь нас, как призрак, хотя свободного места, кажется, почти и не было. Прошагал по розовому мостику и скрылся в белых вратах.

Воспоминания эти молнией пролетели над глубоководными реликтовыми рыбами подсознания. И от Перводрева не укрылись:

— Я не неволю тебя, Странник.

— А я не спорю с тобой, Белый. Я сделаю, что до́лжно. А о моих близких, которые так удачно оказались у тебя в гостях все вместе, ты обещал позаботиться. Если не тебе верить — то кому тогда? — ответил я.

— Быть посему, Яр-Аспид. Хранители помогут тебе собраться. Молодой Мастер отправится в помощь — ему тоже учиться и учиться ещё. Я благодарен тебе. Снова. И рад, что сила досталась честной душе. И верю в тебя, Странник. Мир по дороге!

И ослепительно-белый шквал снова подхватил меня, путая верх с низом, наполняя сердце какой-то небывалой благодатью. Ярой благодатью.

А в голове вспомнились сами собой чьи-то строки:

Ты провожал к закату солнце,

Не зная, встретишь ли опять.

Со дна холодного колодца

Хватит ли сил себя поднять?

Срывая ногти, вновь, отважно

Ты полз, чтоб не уйти ко дну,

Но вдруг Всё то, что было важно,

Исчезло. Кануло во Тьму.

Не думай лишнего о Боге.

Не злись. Не плачь. И не грусти.