Эта башня во мне

1.

На следующее утро, ни свет, ни заря я отправилась в МГУ на поиски Маргариты Некрасовой. В вагоне метро удалось присесть, я прислонилась головой к поручню и спала всю дорогу до Универа, старательно изгоняя из памяти ощущения сырого матраса, пропитавшегося ароматами Грига. И скрипучего генерала в студии. Почему он не рассыпался в прах? Ведь гостиница «Ленинградская» обрела со-здание и наследницу! Или в давнем проклятии Грига наследницей считалась Тамара?

За завтраком – сырники со сгущенкой, блинчики с красной икрой и капучино в фарфоровой чашке – я наскоро пролистала дневник.

Кое-что меня зацепило, так, что захотелось схватить канделябр – представительский, чистая бронза с малахитовым основанием – и переломать им Самойлову кости!

…Они стояли вместе на перроне, моя Софи, вся из чистого света, и он, мрачный, как гробовщик, патлатый, как иноходец. Испод, я их сердцем чую.

И ведь опоздал на десять минут, задержался на совещании. Кто же посмел встречать на вокзале женщину капитана кромешников с правом немедленной чистки? Да еще так, с букетом пионов, которые Соф обожает! Я пион не люблю, нелогичный цветок, ни аккуратности, ни дисциплины. Лепестковое месиво. Ненавижу загадочный оттенок – кремовый. И не белый, и не розовый, невзрачное «между». Соф смеется, что в Бюро Кромки слишком неразвито чувство цвета.

А по этому длинноволосому видно: разбирается в цветах и оттенках. Отличает кремовый от лососевого. Руку целует, галантная крыса, с таким видом, что хочется в морду дать. Запросто, по-плебейски. Чтобы знал, кому кланяться, недобиток.

Но главное – Соф. Она светится. Улыбается, беззаботно щебечет, будто снова провалилась в период «до» – так она шутит с музыкальным уклоном. До Октябрьской революции и победы пролетариата! Она счастлива, и хочется застрелиться. Предварительно убив ее и его. И положив всю вокзальную публику очередью из пулемета «Максим», как ненужных свидетелей. Так больно и стыдно за эти мысли, что горло саднит от воя, зажатого накрепко челюстями.

Нельзя срываться, капитан Самойлов. Ты не бандит, ты кромешник. Перед тобой – враг народа, испод, посмевший дерзко пялить глаза. Устранить его, всего-то делов!

Впрочем, когда черный франт повел Софи к выходу из вокзала и барским жестом подозвал авто… Я осознал в полной мере, что взять его будет непросто.

Черный ЗИС-101, сверкая глянцем, мягко подкатил к хозяину. Личный водитель вылетел, что пробка из взболтанной бутылки шампанского, чтобы открыть дверь перед дамой. Кстати, и шампанское там нашлось, в корзинке для пикника. Вкусно пахнуло сдобой от теплого, прямо из печки, багета, длинного, как любит Софи, с ароматной хрустящей корочкой. А значит, были в проклятой корзинке и сыр с плесенью, и икра. И какая-нибудь редкая ягода. Сволочь!

То, что мне давалось потом и кровью, все эти тонкости этикета и расшаркиваний по ковру – под ее чудачества и привычки, – этот гад провернул с такой легкостью, с какой уличный катала гоняет шары.

Чувствуется: одного с ней круга. Что ж, господин из Парижа, круги нынче уже не те! Извольте соответствовать новым реалиям!

Пока истекал кровавой слюной из-за прокушенного языка, ЗИС уехал, оставив меня в одиночестве. Но уже через час я знал, что имею дело с орденом Субаш, наводившим ужас на всю Москву.

Григорий Андреевич Воронцов. Это имя заставляет задуматься. Отключить все чувства, в том числе жажду мести. Выстроить идеальный план, холодный, как смертоносное лезвие, – устранения конкурента в частности и целого ордена при оптимальном раскладе. Я не дворянин, не музыкант, натура не утонченная. Зато упертый дворовый пес, волкодав эпохи террора. И за свое буду грызть клыками, драть когтями и упиваться кровью.

У Воронцова есть слабое место. Безусловная болевая точка.

У точки имеется конкретное имя. Тамара. Томочка. Тами.

Десятка, центр мишени.

Снимай с предохранителя, целься, пли!

Я едва не проехала Универ, перелистывая дневник Самойлова.

Вот так, из-за ревнивого гада, разрушились судьбы и сломались жизни. Его присутствие в моей башне все сильнее действовало на нервы. Как будто мало мне стука костей и клацанья челюстей по ночам! Осознавать, что в соседней комнате скрипит не злосчастный влюбленный, застрелившийся от неизбывного горя, придавившего могильной плитой, а предатель, сволочь и крыса… Перебор, даже для моей души, всегда готовой оплакать гадских гадин вроде Элен.

Или все-таки я изменилась? Стала жестче, сильнее, спокойнее? Что говорится, сменила тональность?

Собираясь на Воробьевы горы, довольно долго топталась у зеркала, изучая себя так и эдак. Удивительное событие: мне понравилось! Это магия со-здания так подействовала? Мне добавили десятку к очарованию вместе с прокачкой других скиллов? Или развеялось влияние лярвы, наложившей заклятие «серой мыши»? Элен так хотелось, чтоб подругу детства не заметили, не полюбили, упаси Изнанка, не взяли замуж! Оставили лакомый кусочек в заначке, тот заветный сказочный леденец, что можно тайком облизывать.

От отвращения передернув плечами, я вслушалась в объявление:

– Следующая станция – «Проспект Вернадского». Осторожно, двери закрываются…

Подхватила шоппер, кофр со скрипкой, дневник, ринулась к выходу, подвывая:

– Пропустите, простите, разрешите пройти…

Пихнула в спину какого-то парня, выходившего из вагона последним. Тоже зачитался, судя по книге. Он чуть обернулся, придержал двери, позволяя мне пронырнуть под рукой. Я выскочила на платформу и застыла, обмахиваясь дневником: рывок получился что надо, с таким спортивным энтузиазмом нормы ГТО покорять! Подумаешь, ужас – остановку проехать! Не последний же поезд, в конце концов. Вернулась бы, зачем рисковать, что скрипку прищемит дверьми.

Хотя в последние несколько дней метрополитен чудит. Добрый дядечка имени Ленина, увешанный орденами, обросший легендами и мрачными сказками, возится с потеряшкой, подсказывает пути. Монетка взлетела и повисла в воздухе, не может решить, орел или решка. Башней остаться и себя потерять? Силу утратить и сгинуть навеки? А вдруг упадет на ребро и покатится, будто яблочко наливное да по блюдечку с синей каемочкой…

Сегодня, разнообразия ради, меня вышвырнули из вагона. Ну и где ты, моя судьба?

– Оу, Скрипачка! – раздался голос, от которого сердце сначала заглохло, а потом с разгону долбанулось о ребра.

Я обернулась, на этот раз медленно, чтобы снова не пасть перед ним на колени. Все та же улыбка, как лучик солнца, пробивший свинцовые тучи. Все та же смешинка в темных глазах. Разве что волосы чуть отросли и сильней оттеняли лицо, добавляя загадочности и утонченности. Клятая Изнанка, какие губы! Он что-то говорил, но простые слова улетали в пространство, не цепляя сознание: их подменили звуки бяньцина. Я наслаждалась нежной мелодией, даже пальцами шевелила в такт. На вид – дебилка дебилкой.

– Вы в порядке?

Разумеется, я в порядке. Надо почаще бывать в МГУ, эта территория полна сюрпризов! Я кивала, мычала, теребила футляр, разглядывая Китайца. В прошлый раз он представился несколько странно, и я мысленно звала его так: Китаец. Попросту, без затей. Но, став башней, исхитрилась забыть, что под грешным московским солнцем гуляет подобная красота!

Сегодня на нем лазурные джинсы, местами потертые до белизны, голубая футболка и светлый пиджак. Кремовый, вот совпадение. Элегантные кроссовки, на вид такие, что цену страшно представить, тоже светлые, без единого пятнышка. Словно переобулся в вагоне, специально, чтоб девушку поразить.

Я всмотрелась в книгу в руке. Что он там читал, прислоняясь к дверям? Мураками. Кафка на пляже, с ума сойти! Причем русский перевод, не китайский!

Он заметил внимание к книге, протянул, с опаской, как дикому зверю. Подманивает? На кис-кис берет?

– Китаец, а читаете японского автора, – наконец-то прорезался голос, да и разум вдруг подключился к сети, вот уж достижение века!

– Я знаю японский и люблю Мураками, – поделился новостью азиат, радуясь осознанным фразам. – В данном случае пытаюсь понять, как ваш непростой язык справляется с мировоззрением Азии. Пока у вас мало или нет переводов моих фаворитов в китайской прозе. Изучаю на примере Японии.

– Это про парня, что говорил с котами? – похвалилась я интеллектом. – А еще там была мелодия, открывшая проход в загадочный мир.

Я чуть было не ляпнула про мир «изнаночный», но вовремя спохватилась. Не хватало проколоться на втором свидании!

– У Мураками музыкальные книги. Он меломан и знает толк в магии, свойственной семи нотам. Говорят, у него сорок тысяч пластинок, сумасшедшая коллекция винила! И каждое утро перед работой он проделывает простой ритуал: ставит пластинку и слушает, наполняется музыкой до краев, потом начинает писать. Перекладывает ноты в буквенную запись, создавая персонажей и диалоги. Когда читаю, я слышу музыку, даже в переводе на ваш язык, пусть он и сглаживает массу аллюзий, понятных жителю Азии.

Мы уже не стояли на месте, а медленно шли к эскалатору, рассуждая о музыке, литературе, о качестве переводов. Потом ехали вверх на лестнице, я на две ступеньки выше Китайца, чтоб удобнее было общаться и смотреть друг другу в глаза.

Лишь на улице, при свете дня, когда мы перебрали музыкальные темы в творчестве Мураками, Китаец спохватился, сделал руки кольцом, как в дорамах про мир уся, и торжественно поклонился:

– Я не представился при первой встрече. Юэ Лун, вечный студент.

Я старательно скопировала поклон, так все-таки лучше, чем русский с замахом и до матушки сырой земли. Особенно если ты не в кокошнике и без расшитого сарафана.

– Аля С… – я осеклась. После прочитанного в дневнике не хотелось носить эту фамилию! Придется наведаться в паспортный стол: – Аля Вознесенская, к вашим услугам.

– Аля, – Юэ Лун пропел мое имя, катая на языке. – Как это красиво: а-ля. Есть созвучие с французским, и с нотой «ля», которая вам очень подходит. Вы знаете, в китайском префикс «а» означает… С чем бы сравнить на русском? Уменьшительно-ласкательное значение, чуть сложнее по смыслу, но пока пусть так.

– Аля – и так уменьшительное, – меня позабавил анализ фонетики. – Полное имя – Алёна. С греческого – солнечная, сияющая.

– Еще красивее, – улыбнулся Китаец.

И я не стала с ним спорить.

– А что означает ваше имя? – покончив с официальной частью, мы, не сговариваясь, пошли в обход здания МГУ, любуясь видами на высотку.

Китаец рассмеялся и потряс головой:

– Не подумайте, что я хвастаюсь, Аля, но и мне досталось хорошее имя. Юэ – пишется как «луна», или, если по-русски, «лунный», потому что в китайской традиции сначала идет фамилия. Ну а Лун – «дракон», разумеется.

Я замерла в удивлении: еще один дракон, перебор для Москвы, понаехали, понимаешь. Хоть не черный, и на этом спасибо!

Юэ Лун меня понял по-своему:

– Это тоже традиция, Аля. Все в Китае мечтают быть карпами, что прыгнут в ворота дракона. Символ мистики и счастливой судьбы. Может, поэтому мне нравятся книги, в которых происходят странные вещи за пределами зримого мира? Вот, например, Мураками. Он филигранно сплетает миры. Вам не нравятся драконы? Но почему? В России ведь был Змей Горыныч…

– Давно вы прилетели в Москву?

– Уже больше года. А это важно? Я ведь признался, что вечный студент, – Юэ Лун непонимающе хмурился: – Этот Юэ обучался в Гарварде, в Оксфорде. Вот, поступил в МГУ. Люблю учиться и путешествовать!

– Вы правда студент? – я округлила глаза, пытаясь сгладить неловкость.

– Считайте меня коллекционером дипломов, – снова расслабился Юэ Лун, выдавая очередную улыбку, добавлявшую солнца и зноя чудесному майскому утру.

– В России – вообще не проблема. Закажите на сайте, стоит недорого. Зачем тратить время на корочки?

– На корочки? – не понял Китаец.

И я полчаса объясняла наивному китайскому парню, что образование в России ничего не значит, а диплом, как правило, никому не нужен. Важны только знания и умения, а каким образом ты их получил – это твое личное дело. Поэтому дипломы народ покупает, просто, как сувенир, чтобы похвастаться перед друзьями.

Юэ Лун не одобрил, но промолчал. Неужели реально фанатик учебы? Встречались мне раньше всякие ботаны, но такой экземпляр – впервые!

Какое-то время бродили молча. Потом Юэ Лун спохватился:

– А зачем вы приехали в универ? Да еще со скрипкой? Работать?

Он кивнул на смотровую площадку, где не протолкнуться от голубятников и остервенелых фотографов, алчущих молодоженов.

Если б я знала, зачем. Не в смысле «зачем приехала», а на фига поперлась со скрипкой! Черный кофр прилепился к спине вместе с тканью тонкой рубашки, заменившей по случаю жаркой погоды привычную курточку-оверсайз. И там, на спине, воцарились тропики, жаркие, влажные, неприятные. Такие, что не хочется показывать парню, сошедшему с обложки журнала. Что он там спрашивает про работу? Да упаси Изнанка от здешней мафии!

– Только не в МГУ! – отсекла подозрения Юэ Луна. – Я приличная барышня, не халтурю на улицах, играю в солидных оркестрах. А здесь ищу одного человека.

Сплошное вранье и выпендреж! И про оркестры, и про приличную барышню. Да и Китаец снова завис, постигая трудности перевода. Как объяснить иностранцу, что по-русски «халтура» означает «работа», причем сделанная на совесть, просто вне основной? При том, что вне сленга фрилансеров, дизайнеров и музыкантов, «халтура» – это она и есть, полная фигня, сотворенная наспех.

А в довесок к вранью я открыла миру классный способ оперативного розыска. Хоть в патентное бюро заявляй! Гулять по парку с красивым парнем и ждать, что Маргарита Некрасова отыщется сама собой!

– Хотите, я вам сыграю? – неожиданно предложила я.

Сразу разволновалась, занервничала: не хватало еще слажать при Китайце. Но меня распирало неведомым счастьем, предчувствием чего-то значительного, что вот-вот случится прямо здесь и сейчас.

Вдруг зачесались подушечки пальцев, перезвон бяньцина перебила мелодия самой мощной из семи столичных высоток, та симфония, что я слышала на закате, стоя под шпилем гостиницы. Дело даже не в Юэ Луне, я почувствовала, что так правильно, просто сыграть, не под заказ, обозначить присутствие «младшей сестры».

Юэ Лун не спорил, он хотел меня слушать, это чувствует каждый бывалый скрипач, да и вообще артист: вовлеченность публики в представление. Он присел на скамейку и смотрел с интересом, как я открываю кофр, прикладываю к подбородку скрипку. Но спросил очень тихо, практически шепотом:

– Снова ищете… того парня в куртке?

Надо же, Китаец заметил, за кем я рванула в первую встречу. Не просто заметил, запомнил. И сделал неправильный вывод. Неприятный и очень болезненный.

– Нет, – слишком резко ответила я, для верности рубанув, точно саблей, смычком. – Я ищу женщину, библиотекаря. Она работает в универе.

И, не дожидаясь дальнейших расспросов, взрезала первую ноту.