Эта башня во мне

4.

Дальше был жар и бред, и полночная агония в мокрой постели.

Башня сгустком магической силы помогала больному телу, но душа рвалась в клочья и не желала спасения. Меня впервые в жизни избили. Не кулаками, не ногой с разворота, не банальной и пошлой пощечиной. Меня искалечили музыкой, сломав внутри что-то ценное, хрупкое, без чего не дышалось и не жилось. Слезы срывались из-под ресниц и высыхали, касаясь щек, не успев скатиться на скулы. Я кусала губы, чтоб не кричать, но выла так, что скелет Самойлова прятался в кабинете, чтоб не попасть под мою в самом деле горячую руку.

Меня ударили музыкой, вонзили в тело, как убийственный нож с почерневшим отравленным лезвием, и яд раздирал изнутри. Победили моим оружием. На моей территории. Наказал единственный нечеловек, которому я поверила, просто так, расставил приоритеты. Выявил бреши в защите.

Хотел научить? Возможно. Защитить? Ну, разумеется. Только я теперь ни жива, ни мертва, девушка в старой высотке, слепленная с ней, как пельмени в пачке, побывавшие на жаре… Клятая Изнанка, до чего же стыдно.

Григ – монстр, убивающий всех, кого выбирает партнером. Вот что втолковывал мне Фролов, убеждая снова и снова. Вот о чем беспокоился Обухов. Даже Тамара его боялась, так, что при имени любимого брата без раздумий пустилась в бега…

Кажется, звонил телефон, снова и снова, и снова. Кажется, Варька бесновалась внизу, пытаясь растормошить котов и заставить подняться к шпилю.

Я никого не хотела видеть в омуте жарких видений, никого не хотела впускать, ни кромешников, ни сестер. Не было ни единой души, способной меня оживить. Кроме того, кто ударил. Лечим подобное подобным, не так ли?

Когда Григ приходил сквозь балконную дверь, доставал из шкафа футболку и смотрел на меня шальными глазами из-под спутанных темных волос, в моей руке проявлялась скрипка. Я не пыталась ее приманить, не плела загадочных заклинаний. Но Григория, наконец, воспринимала как нужно: опасность, унижение, боль! Все тело напрягалось при его приближении, и ладонь нащупывала смычок в мокрой от пота кровати.

Тот довольно хмыкал, кивал одобрительно, лишь глаза выдавали отчаяние. Будто наши встречи и посиделки, разговоры, наметившийся дуэт дали ему передышку, столь желанную в долгом пути. А теперь он сам все разрушил, и накатывает привычное одиночество.

Почему я их раньше не замечала, эти щемящие ноты тоски, что прятались за жужжанием ос и разрядами электричества? Как давно Григорий живет один? С первой жертвы? С третьей, с десятой? Или потребовалась сотня девушек, загубленных звериной натурой? Никого не любил, но ведь симпатию чувствовал? Желание, страсть, вожделение? Отдавал кусочек сердца партнерше, а взамен… Рвал на части ее?

Кто же вы такие, брат и сестра, отчего стали злобными монстрами? Пауки, богомолы… Кто вы такие?

Кажется, я кричала вслух.

Григ трогал прохладной ладонью лоб. Укладывал скрипку обратно в футляр. Поил чем-то горьким и вязким, отдающим болотными травами. Вытаскивал меня из кровати, требуя у «Ленинградской» сменить белье и матрас. Нес в ванную комнату, опускал в воду, пахнущую ромашкой и мятой, ополаскивал от вонючего пота. В этот миг позволял себе ласки, такие рыцарско-пуританские, что хотелось смеяться до слез. Жаль, со смехом были проблемы.

Просыпалась – снова в поту, простыни влажные, на теле рубашка. Рядом никого, только старая скрипка лежит на соседней подушке. И гремит костьми командор.

Иногда тот бредовый Григ отвечал на вопросы воспаленного мозга. Он словно придумывал сказку, убаюкивал меня, как ребенка…

… Твоя бабушка была гением места. Божеством улицы Вознесенская. Потомком первых исподов, присягнувших Якову Брюсу. После смерти Петра их ветвь отделилась от упавших в интриги кромешников и отправилась вместе с фельдмаршалом в Глинки. София ни разу не видела Брюса, зато дружила с внучатым племянником, генерал-губернатором обеих столиц. Впрочем, он быстро свалил в Петербург по решению Екатерины. Этот Яков Брюс не любил Москву…

– Разве София не достойна любви? Или… Ты убил ее, Григ?!

Тишина в ответ, шорох бархатной шторы возле балконной двери. Глупая девочка из метро. Есть на свете такие вопросы, на которые лучше не знать ответ.

– Что ты хочешь от меня, скажи!

– А сама ответишь, Седьмая? Как ты представляешь совместный дуэт? Эти милые игры в семью, ужины при свечах? Музицирование по ночной прохладе? Удивляюсь себе: как я это позволил! Купился на банальнейшую из приманок. Я иду к своей цели, девочка, я по-прежнему к ней иду. Всего лишь споткнулся о тебя в метро. Или вляпался, как в жвачку, не отдерешь…

– Проваливай, пока я тебе не вмазала!

– Голову не разбей, глупышка. В ней скрывается весь этот бред…

Чьи-то руки приподнимают с кровати, холодные, точно мрамор. Запахи укутывают, как уютный плед. Под ухом бьется сердце, в чуть ускоренном темпе, другие не заметят, но я то – скрипачка! Мягкие губы целуют в висок, мне колко от отросшей щетины.

– Бритву принести не догадался?

– В другой раз. Пей куриный бульон. И хватит уже валяться в постели. Да, я не прав, не рассчитал, забыл, что ты истратила силы. Тебя ранили инцы, потом встреча с сестрами, а тут я со своим экзаменом. Но сколько можно паясничать, Аля?

Бульон сытный, теплый, возвращает жизнь. В моей гостинице такого не варят. Неужели воспользовался плитой? На миг представилось, как Григ Воронцов рубит курице голову на балконе, принося кровавую жертву. А потом нарисовался другой Григорий: в передничке с рюшами на голый торс, с половником у кипящей кастрюли.

…Я вернулся в Москву в разгар сноса башни. Ее очень быстро, но бережно разбирали на кирпичи. К тому времени командор Самойлов уже получил сокровища ордена. Отец оказался так слаб, что под пытками сдал тайники, не торгуясь.

– Что ты сделал?

– Так, разные мелочи. Кое-кому отомстил. И внушил нужные мне решения. Кирпичи не стали дробить, их использовали при мощении улиц. Пришлось через третьих лиц добраться аж до Максима Горького, чтоб демонтировать элементы декора. Часы с башни ушли в Коломенское, фундамент оказался слишком прочным для слома, его посчитали незначительной мелочью и закопали, как хладный труп. Я – не со-здание, Аля, но и мне было больно до звона в ушах. Даже Сухаревскую площадь назвали Колхозной, а над останками башни вколотили, будто осиновый кол, доску почета колхозников! Я как раз изучал на ней список хозяйств, когда меня арестовали. Рядом не оказалось рояля, такое упущение, Аля! А сила амулетов и талисманов рано или поздно подходит к концу. Дальше – суд, клеймо на плече, Сибирь. Вой, когда мерзавец Самойлов с ласковой улыбочкой сообщил, что Тамару поместили в дом скорби. Так себе сказочка, правда? Допила бульон? Молодец…

Сколько дней прошло? Два или три?

Мы как будто провалились в беспамятство, очутившись вдвоем в безвременье. Мне казалось, живем так несколько лет, приноравливаясь, учась понимать… Но увы, этот бред не обернулся идиллией. Когда я очнулась на четвертый день, здоровая, полная сил и энергии, как после долгого сладкого сна, в башне не оказалось Грига.

Ни отзвука, ни отголоска мелодии. Лишь на кухне пахнет бульоном, а в ванной – ромашковой пеной.

Что ж, Григ меня не убил. Не забрал амулет, за которым охотился. Не причинил иного вреда. Попросту отлепил от подошвы, оборвав случайный недороман.

Хорошенько пострадать мне не дали.

Сначала по смартфону позвонил дирижер и устроил форменную головомойку. Отчего не выхожу на связь? Дома не ночую, пропускаю репы! Надоело играть в квартете? Ну так надо предупреждать! А вообще так дела не делаются, он заключил офигенский контракт, а где прикажете искать замену?

Дирижер орал минут десять, без перерыва на перекур, самозабвенно и радостно, как умеют лишь музыканты, дорвавшиеся до публики.

Я перебила поток красноречия, напомнив, что завтра идем на концерт слушать волшебные звуки Азии в Малом зале консерватории. И вообще, у меня погибла подруга, имею я право уйти в запой?

– Ты даже на похороны не пришла, – укорил сбавивший тон дирижер.

Не пришла, он подметил верно. Даже не знаю, кто Элен хоронил, наверное, подручные Кондашова и сослуживцы из «Ленинградской». Не нашла в себе сил постоять над могилой той, кто пытался меня убить. Просто так постоять, поскорбеть, без осинового кола под мышкой. Может, попозже, когда адаптируюсь и почувствую силу со-здания.

– До завтра. Встретимся у Чайковского, – я торопливо нажала отбой, обрывая поток сочувственной мути, готовой излиться в перегруженный мозг.

Только я отложила смартфон и подумала о сытном завтраке – или ужине? или обеде? попробуй разберись на голодный желудок! – как затрезвонили в дверь.

Убежденная, что это Варвара – кто еще мог проникнуть на тайный этаж, убедив гостиницу сдаться без боя? – я бездумно рванула створку.

За порогом топтался Обухов, и лишь по его ошалевшему взгляду и по полезшим на лоб бровям, осознала, что встречаю его нагая, как ведьма из свиты Воланда.

С диким грохотом хлопнув дверью перед рожей гардемарина, я побежала в спальню в поисках хоть какой-то одежды.

В коридоре скрипнуло, засквозило. Данила, прокашлявшись, робко спросил:

– Аль, можно войти?

– Входи уже, нечисть! – дозволила я, натягивая узкие джинсы.

– Если у тебя проблемы с одеждой, – снова поперхнулся гардемарин, – съездим в Сокольники, заберешь из квартиры… Клятая Изнанка! У тебя тут скелет!

Я вышла в коридор, отпинала Самойлова, и тот покорно свалил на балкон.

– Не смущайся, – ободрила я курсанта. – Кофе будешь? Я закажу, все равно собиралась поесть. Скелет – это ваш командор, иногда помогает мне по хозяйству. Сергей Самойлов, слыхал о таком? Я ведь докладывала Фролову. Покончил с собой в этой квартире, а тот свет не принимает, прикинь!

Обухов заказал себе кофе. С коньяком. Коньяку побольше. В принципе, можно обойтись без кофе, если коньяк хороший.

Я затребовала всякой снеди, вожделенный сладкий тортик и зеленый чай в пузатом фарфоровом чайничке. Вот так, поедая мясо, баклажанные рулетики и камамбер, я рассказала курсанту все, что хотела и что могла. Ни разу не вспомнила Грига, выдергивая, как сорняк из сердца. Зато предъявила полезный навык, призвав из гостиной скрипку.

Даня, если и беспокоился, быстро расслабился от коньяка и от моего цветущего вида. Поддался чарам со-здания и слушал с искренним интересом о том, что все эти дни я провела в медитации. Как из музыки творила оружие по подобию драконового гуциня, чтобы бороться с нечистью на его территории.

Лишь иногда позволяла себе мимолетный взгляд в угол кухни.

Там, в неглубокой фаянсовой раковине одиноко стояла кастрюлька, пахнущая куриным бульоном.