Эта башня во мне

4.

– Они что, сбежали? – удивилась я, когда мрачные теневые мелодии стихли.

Варвара задумчиво пялилась в круг, почесывая подбородок.

– В какой-то степени, – согласилась она. – Оттуда мне их не достать. Но впервые вижу, чтоб инцы самоуничтожались в круге. Жизнь – интересная штука, сеструха! Надо бы звякнуть Фролову.

– Тени-самоубийцы?

– Прикинь! А на кой к тебе привязались? Нет, так-то ясно: хотели прикокнуть. Желание сомнительное, но понятное. А с фига на территории башни? Погоди-ка, роднуля, тебя что, зацепили?

Варька схватила меня за локоть, выворачивая предплечье.

– Аккуратней! – предупредила я, беспокоясь за чумовую Шестую.

– Вау, – одобрила Варька браслет. – Знатная фенечка, тоже хочу. Плетенье-то какое, поперек да навыверт! Откуда кровища, сеструха?

Я сдвинула браслет ордена Субаш и задрала до локтя рукав, демонстрируя любопытной Шестой все сразу: и порез, и татушку.

От черных роз и соловья Варвара впала в экстаз. Заявила, что с этой картинкой мы выловим всех исподов в округе. Я буду гулять по паркам в ночи, а Шестая рубить в капусту тех тварей, что слетятся на огонек. Зачетно?

Она была – девчонка-девчонкой, только-только со школьной скамьи. Экстерном окончила техникум, готовилась прокладывать магистрали, но попала в проект Лицевого корпуса. Стала со-зданием высотного дома для работников железных дорог и Министерства путей сообщения. Такие девочки дерзко бросали уютные родительские дома и ехали в тайгу, в Сибирь, на Урал – прокладывать трассы, возводить города, в холод, в голод, в отсутствие быта и примитивной санитарии. Потому что, как в старой песне: партия сказала «надо!». И когда Варваре Осокина партия кое-что шепнула на ухо, она со всем комсомольским пылом ответила заветное «есть!».

Как же она отличалась от Кудринки! Той ответственность и сила свалились на голову, придавив и лишив желания жить. А Варька, получив к башне в довесок всех подземных чудищ в метро, да еще в придачу четыре вокзала вместе с неживой «Ленинградской», весело тащила тяжкую ношу, что говорится, от звонка до звонка. И откровенно ловила кайф от битв, загадок и приключений. Единственная из сестер, она реально дружила с Бюро и обрадовалась, когда поняла, что я знаю многих гардемаринов.

А вот история Кондашова, показавшего мне убийцу, заставила Варьку напрячься.

– Увы, сеструха, – решила она, – чаек с пряниками отменяется. Нужно метнуться в Деловой Центр и прикинуть масштаб разрушений. Инфа тебе досталась полезная, за такую реально пойти на убийство. А потому безопасней всего сразу выложить все кромешникам. Кондашов, царствие ему темное, был скотиной, каких поискать, но мужик оказался стальной. Под пыткой придумал позвать свидетеля!

– Обошлась бы без этих видений, вот честно, – вяло урезонила я Варвару.

В отличие от Шестой, я не чувствовала азарта, не была охвачена горячностью боя, не стремилась и дальше рвать и метать. Мне хотелось домой, под пледик, заказать какао с вкусняшкой и рефлексировать пару дней, стараясь изгнать кошмары. Драйв угас, сердце остыло, начиналась реакция. Мне было страшно – до одури. Хотелось все бросить и сбежать из Москвы! Накатывала апатия, пробивались первые нотки депрессии.

Тот план, что придумала когда-то Элен, звучал теперь пределом мечтаний: уехать к морю, снять комнатушку и лабать по местным кафешкам популярные мотивчики для отдыхающих!

Я сползла по пилону, села на корточки и закрыла лицо руками.

Кондашов! Мой кошмарный враг, сильный, способный поспорить с Григом, Фроловым и бог весть, с кем еще, был убит, в легкую, запросто! Тот серебряный масочник и не вспотел! А еще убийца использовал музыку, кромсал ей жертву, будто ножом…

Варька позу эмбриона в отключке поставила в полный игнор. Только пнула несильно кроссовкой, призывая продолжить разбор полетов.

– Эх, если б призвали меня, – размечталась Шестая с дурным прищуром, – я бы по ниточке метнулась в тот лофт. Не трясись от ужаса, сеструха, ты че! Дракоша не так силен, как малюют. Он стремный, конечно, но все-таки смертный. Да, убил Кондашова без боя. Но это стратегия, а не сила. Памяти темной Петр Иванович сам рот раззявил и щеки подставил. Не воспринял гостя всерьез, готовился поиграть. А хитрая змеюка прикинулась тортиком, легкой, вкусной добычей. И чем раньше Фролов об этом узнает, тем быстрее поймают гада!

– Так что, возвращаться к реке? – до чего ж не хотелось, но кто меня спрашивал! – До «Библиотеки», а там пересадка, или поверху есть короче маршрут?

– Ни то и ни это, – развеселилась Варвара. – В таком виде возвращаться в метро – радовать желтую прессу и любителей теории второй подземки. Лично я предлагаю метнуться по Кромке вот на этих бронзяшках. Кстати, как ты зовешь котов? Надо дать им кликухи, чтобы не путать.

– Райт и Лефт подойдут? – я все больше фигела от предложений Шестой. На котах? По Кромке? Еще и метнуться? – У Райта лапы сильнее затерты, он талисманом работает.

– Значит, поеду на Лефте, ага? Сеструха, не дрейфь, прорвемся. По кромочным петлям сметаем путь, дело пяти минут. Еще заценишь такую движуху!

«Бронзяшки» молча внимали, даже рычать не пытались. Но я чуяла: им тоже хотелось домой, спать возле лестниц, прикрываясь щитами.

Увы, так уж устроена жизнь. Кому в ней интересны наши хотелки?

Все-таки современный быт плохо влиял на комсомолку. Нахватавшись модных словечек, примерная девочка Варя не только испортила речь, прежде полную лозунгов. Не просто сменила служение вождю на опасные задачи агентства «Брюс», а неизменное алое знамя – на гибкий поясной меч. Лишенная развалом Союза подвигов во благо социализма, она отыскала выход бившей в жилах кипучей энергии. Ни одна заварушка не обходилась без Варьки Безбашеной, как прозвали ее в Изнанке, хотя башня у Вари как раз была.

Шестая открыто жалела, что не билась с тенями на Садовом кольце, зато радовалась как ребенок, что сегодня их порешила.

Она тщательно собрала останки в ларец, вынутый из рюкзачка за спиной. Пинцетом, как опытный криминалист, собирающий окурки на месте убийства. Похлопала котов по загривкам, лихо вспрыгнула на спину Лефту. Я с кряхтением влезла на Райта, поправляя многострадальный кофр.

– Я не умею метаться по Кромке! – крикнула неугомонной Варваре, натирающей уши Лефту. Лев-пантера тихо млел и порыкивал, изображая вселенский кайф.

– Звери умеют, – рассмеялась Шестая, – как-то же к тебе прискакали. Доверься инстинктам и держись покрепче. Ну, понеслась, родная!

Бронзяшки сиганули в туннель. Я завизжала от ужаса и первобытного восторга дикарки, впервые ощутившей скорость.

Это было стремно, ужасно, чудесно. Мы куда-то неслись в темноте, то понизу, то по стенкам туннелей, где-то сворачивали, менялись местами, пригибались к самым холкам котов, чтоб не разбить лбы о встречные трубы. Под лапами хлюпала какая-то жижа, и хотелось верить, что это вода. В одном месте Варька схватилась за меч и кого-то лихо посекла на скаку, так, что лишь ошметки летели.

А потом неожиданно мы прорвались на свет, на лицевую сторону, и целую станцию до перехода неслись по воздуху над толпой ничего не понимающих пассажиров. Кто-то потянулся за телефоном, кто-то орал и показывал пальцем, но мы снова ушли на Изнанку, прежде чем паника стала всеобщей.

– Какие полезные зверики! – восторженно вопила Варвара. – Попозже вернемся, проверим узел, кто-то завелся на этой ветке!

Я не собиралась никуда возвращаться. Не горела желанием с кем-то биться. И мечтала лишь об одном: не свалиться с кота на рельсы.

Скачка закончилась неожиданно: мы оказались в иллюзорном мире, полном вздохов, стонов, обрывков мелодий. Я увидела сгустки белесых корней, отдаленно схожих с грибницей. Они светились и как будто тлели: от бесформенных мотков поднимался пар, уходя к свинцовым тучам вверху. Невозможная какофония звуков, словно в этих мотках сплелись все напевы, все попытки человечества с самых ранних времен, с обезьян, отбивающих ритм на бананах, выразить мысли, надежды, веру в скудном наборе нот.

Совсем рядом извивалась плотная лента, полупрозрачная, ртутная. Казалось, что вырезали кусок заливного и оставили чудовищное желе колыхаться на бесконечном блюде. В желе застыли безглазые рыбы, еле двигая драными плавниками.

Так выглядела в изнаночном мире любимая мною река Москва. А корни тянулись от небоскребов, составивших Москва-Сити.

Варька их наскоро пересчитала, выбрала нужный, поближе к реке, развернула за уши кота. Мы прыгнули, уцепились за корни – и очутились на улице, в круге оцепления агентства «Брюс», под неумолчный аккомпанемент сирен скорой помощи и пожарной службы. Добивалась ли Варька такого эффекта? Вряд ли, судя по резкому возгласу. Но мы бухнулись в ноги господина Фролова: два со-создания и коты. Последние резко перестали отсвечивать и дружно прикинулись скульптурной группой новомодного авангардного автора, даром что замерли на проезжей части. Лишь глаза выдавали в кошачьих эфемерное подобие жизни: зло, насторожено следили за всем, что происходило у башни «Москва», возле комплекса «Город столиц», на набережной и в окрестностях.

Фролов изучал нас с таким лицом, будто разом разболелись все зубы, да еще и ревматизм прихватил. В усталом взоре ясно читалось, что только нас не хватало на месте трагедии. Однозначно, Варвара Осокина успела за долгие годы надоесть командору сверх всякой меры. А я, чем могла гордиться особо, почти сравнялась с Шестой за полторы недели. В паре же мы все рекорды побили и довели начальника до предынфарктного состояния.

Ну и ладно, прогнать он нас не прогонит, а если что – сыграю на скрипке. И клянусь: мигрень ему обеспечена!

Варька скромно шаркнула ножкой, косясь на развороченный небоскреб. Оттуда как раз выносили тела в черных глухих мешках, много тел, так много, что сделалось тошно. И заново страшно, приливной волной.

Скольких же убил тот испод, скрытый тенями и серебряной маской?

Звучало у реки просто кошмарно, резкими диссонансными нотами. И пахло мерзко, кровью, мочой, рвотой и отчего-то хлоркой. Будто пространство башни уже начали заливать антисептиком.

– Вот жестяра! – прошептала Варька. – Сеструха, я думала, ты загнула, ан нет, постеснялась в подробностях жечь! Кровища скоро в реку стечет, это кто же тут развлекался?

– О чем вы, милая барышня? – немедленно прицепился Фролов. – Расскажите старику, сделайте милость, с какого, простите, хрена вас сюда принесло, да еще и по кромочным петлям? Плюс на трофейных реликвиях, украшавших холл небезызвестной гостиницы?

Мы с Шестой переглянулись. По всему выходило, что я в ответе, а она остается подпевать солистке. Для начала я уточнила:

– Кондашов, правда, умер?

Фролов кивнул. Он вообще был мрачен, непривычно собран и где-то растерял все балагурство и великосветскую болтовню.

Я вздохнула и потянула рукав, но тут громогласно гаркнули:

– Варька!

Все подпрыгнули, включая Фролова, а к нам ломился счастливый Патрик, буквально по трупам в черных мешках. На фоне этой скорбной картины его лыба была до того неуместна, что я невольно шагнула назад, а коты вздыбили шерсть на загривках.

Варька помахала рукой и кокетливо поправила косу, но тут Фролов кинул взгляд на обоих, и диалог оборвался в зародыше. Из-за спины Патрикея, как из-за щита прикрытия, выглянул Обухов, улыбнулся мне, но вопить ничего не стал. Не повторил ошибки.

Лишь сочувственно подмигнул, показав, что готов биться бок о бок.