Кондитер Ивана Грозного

Глава 1

Воскресная служба закончилась, и жители Подмосковного городка N потянулись кто на парковку, кто на остановку, а кто – прогуляться по зеленым, залитым ласковым летним солнышком дворам.

Среди последних по потрескавшимся тротуарам направился к дому Петр Степанович Рябов, шестидесятитрехлетний, не шибко верующий, но считающий правильным ходить в церковь бизнесмен. Отучившись в свое время на кондитера, печь торты «для дяди» Петр Степанович почти сразу устал и решил попытать счастья с собственной кондитерской. Теперь, спустя добрых три десятка лет, кондитерская превратилась во всероссийскую сеть «Степаныч» с годовым оборотом в пару миллиардов и планами на экспансию в Китай – там небось тоже булки с пирогами любят.

Придя к успеху, Петр Степанович плотно проникся купеческим этикетом дореволюционного образца и за свою жизнь успел заслужить уважение всего городка, для облагораживания которого не жалел личных денег. Регион, даром что до столицы рукой подать, здесь депрессивный, и только благодаря патриотичному миллиардеру город мог похвастаться отремонтированными поликлиниками с полным комплектом толковых специалистов, симпатичными сквериками, шикарной трехкилометровой набережной и социальными лифтами для молодежи, которым Петр Степанович через оформленный на его жену фонд оплачивал учебу и устраивал на свои предприятия.

Усевшись на лавочку, «булочный король» города N достал из портсигара сигарету, сунул в рот и прикурил от протянутой проходящим мимо земляком зажигалки:

- Спасибо.

- Тебе спасибо, Степаныч, - сверкнул золотыми коронками мужик и пошел дальше.

Откинувшись на спинку, Петр выдохнул в крону клена облачко дыма. Домой идти не хотелось, и причина этого в двух сыновьях. Двух избалованных великовозрастных лодырях, которые никогда ни в чем не нуждались, но почему-то все равно обижены на весь мир.

Даже странно, что с Людкой не развелись – тогда, когда Антона кое-как «выкупить» у полиции после той драки получилось, казалось, что все – пропала семья. Молодец она все-таки – столько лет вместе, а наорала на него она тогда впервые. Он даже разозлиться не смог – только удивлялся, вон как она оказывается умеет.

Докурив до половины, Петр Степанович выбросил окурок в урну – его собственный инновационный способ экономии остатков здоровья! – и все-таки пошел домой. Что есть, то есть – сам виноват, что пацанов из-за работы без выходных и отпусков упустил. Считай – наказание за собственный педагогический провал.

Переходя дорогу, Петр Степанович услышал слева странное жужжание, ожесточенный звук похожего на велосипедный звонка и ощутил резкий удар. Ноги оторвались от земли, и, прежде чем встретить затылком бордюр и умереть, Петр Степанович успел пожалеть о том, что поленился пролоббировать запрет электрических самокатов в городе N.

***

Щеку обожгло, и я открыл глаза, увидев лишь подернутый кровавой пеленой светлый туман, который отозвался чудовищной болью в голове и заставил худо-бедно прийти в сознание. Помню – самокатчик сбил, а я, получается, в больнице. Ой хана ему – Палыч, юрист мой, такого не простит. А если придурок окажется несовершеннолетним, это еще лучше: посидит на «малолетке» годик, и может быть научится жить в обществе, не сшибая добрых людей.

- Этот живой, - словно сквозь толщу воды я услышал мужской голос.

А может и не больница, а прямо там же, на тротуаре лежу с сильным сотрясением.

- И чего в Туле в покое не дождатися? – раздался еще один голос.

Как-то странно звучит: вроде и понятно, но совсем не так, как я привык. Может это из-за сотрясения?

- Государь головы сымет, - раздался третий голос.

На лицо полилась ледяная вода, и, закашлявшись от попавшей в горло струйки, пережив чудовищную вспышку боли в трясущейся от кашля голове, я понял, что мешающая видеть дымка отступает.

Может ли сотрясение мозга нарядить окружающих меня людей в подобные изображаемым на картинах про богатырей кольчуги, шлемы, панцири и сунуть им за пояса мечи? Способно ли сотрясение мозга «перенести» меня в холодную грязь рядом с тихо журчащим ручейком, заслонив небо ветвями берез?

- Ты с лывы-то [*из лужи] его вынь, Василий, - сказал стоящий позади всех «богатырь».

В его наряде больше всего красного. Командир, наверное.

Сидящий слева от меня на корточках «богатырь» по имени Василий аккуратно потянул меня за руки, пытаясь придать сидячее положение. Голова отозвалась новой вспышкой боли, сквозь которую я с трудом разглядел на усатом, бородатом, мокром – в ручье умывался, наверное – лице Василия улыбку и услышал обращенные ко мне слова:

- Недарова [*не зря] ахлипестнул [*дал пощечину], а? Вонный свет [*загробный мир] поди зрел уж. Почитай – вдругоряд на травушку упал [*родился].

- Не понимаю, - простонал я. – Вы кто?

- Государевы люди, - важно ответил Василий, и бережно перетянул меня из грязи на травку. – Ты – повар?

- Кондитер и бизнесмен, - отреагировал я на знакомое слово.

- Тьфу, немец, - почему-то расстроился главный «Богатырь».

Изменившееся поле зрения позволило увидеть страшную картину: в ручье и по обоим его берегам, пачкая жизнерадостно-зеленую травку вытекающей из ран кровью, лежали трупы одетых в грязные лохмотья людей. Отдельно, рядком, лежали утыканные стрелами трупы людей одетых хорошо. Один из них так и вовсе при жизни красовался отороченными мехами рукавами. Несколько «богатырей» спокойно и методично шарили по одеждам и тех, и других.

Василий едва успел увернуться от мощной струи рвоты из моего рта, а вот брюки придется стирать. Стоп, а где брюки? Что это за странные, плетенные невозможными для самого никчемного китайского контрафакта крупными, неровными нитями, широченные серые портки? И что это за красные сапоги с изогнутыми носами на моих ногах? Подняв к глазам дрожащие руки, я неверящими глазами уставился на загорелые, худые руки с длинными пальцами.

ЭТО НЕ МОИ РУКИ!

Это осознание стало последней каплей – выбрав между панической атакой и отключением, мозг милосердно активировал второй вариант, и я погрузился в теплую, дарящую покой, тьму.

***

Это невозможно! Вот эта охапка сена подо мной, скрип ползущей по убитой колеями «грунтовке» телеги, странный, в целом понятный, но наполненный незнакомыми словами и архаизмами разговор возницы-Петра с «богатырем» Василием, эти едущие рядом верхом другие «богатыри» и вторая, нагруженная трупами, телега – всё это попросту не может существовать в двадцать первом веке!

Я был бы счастлив, если бы все это оказалось коматозным бредом, но… Запахи, звуки, колющиеся сквозь мокрую – меня немножко отмыли – одежду соломинки, полный шелеста, хруста и пения птиц лес, через который мы едем и страшная, не отпускающая боль в голове, заставляющая мысли путаться – все это сразу, в полном объеме, человеческий мозг даже в самом горячечном бреду вообразить физически не способен!

Как ни странно, больше звуков и запахов имеющихся, меня напрягали отсутствующие: после целой жизни в окружении автомобилей, поездов, тихо, незаметно из-за привычки гудящей бытовой техники и проводов ЛЭП окружающий мир казался неуютно-тихим и от этого чуждым.

Мне приходилось бредить от высокой температуры, мне случалось напиваться до «отключения», мне прилетало по голове в дурных драках по студенчеству, я от этого терял сознание и потом «наслаждался» тяжелым сотрясением, но никогда ничего подобного мозг не генерировал.

Это невозможно, но это – реальность, которую я в полной мере ощущаю, обоняю и осязаю. Видится, обоняется и осязается, кстати, совсем не так, как раньше. Никогда не чувствовавший вредной заразы-табака нос вычленяет малейшие нотки запахов: мокрая земля, неприятный, тяжелый, «кровавый» запах мертвецов с телеги, когда ветер дует в нашу сторону, аромат лесных цветов, нотки металла от доспехов «богатырей» и даже почти неощутимые миазмы звериных экскрементов.

Глаза видят настолько четко, что моим старым линзам и не снилось, и если бы мне не было так страшно и больно, я бы этому даже порадовался. Изменилось и осязание – переложи привыкшего к ортопедическому матрасу меня на солому раньше, я бы ворочался и материл того, кто придумал такую хрень, а сейчас – ничего, как будто привычно.

После обморока я очнулся прямо вот так – лежа на телеге и ощущая на ноющем, украшенном синяками и разбитой губой лице теплые лучики пробивающегося сквозь листву солнца, под разговоры «богатырей». Они то ли не заметили, что я пришел в себя, то ли решили не лезть, давая возможность осмотреться и прислушаться, но я рад, что эти люди ко мне не лезут.

Страшно. Настолько страшно мне было лишь один раз, когда конкурент решил воспользоваться внерыночными методами, и люди с горным акцентом среди ночи выломали дверь, немножко меня побили и прямо в трусах упаковали в багажник, достав через сорок минут – я считал секунды в голове – посреди леса. Благо август был, а то пришлось бы мерзнуть. Ну и могилу себе копать в мерзлой земле трудно.

Помогла «крыша». Уж не знаю, как бывший майор КГБ и актуальный начальник охранного агентства меня нашел, но такой радости, как тогда, стоя на кромке ямы под направленным на меня «ТТ» услышал рев мегафона и увидел свет фар десятка машин, я никогда больше не испытывал.

Потом, когда я рассказывал эту историю некоторым своим знакомым, все как один заявили, что лучше бы попросили шлёпнуть себя на месте, а не стали «унижаться» копая себе могилу. Ну-ну, знаем мы таких – в уюте ресторана, никогда под такие «молотки» не попадая, легко быть смелым, а на деле…

Страшно мне от того, что я определенно попал в прошлое – это не реконструкторы нифига, а всамделишные «богатыри». Как оно там в учебнике истории было? «Служивые люди». Профессиональные воины, подчиняющиеся не абы кому, а ГОСУДАРЮ!

Забивая на попытки вычленить значения непонятных слов, я жадно ловил обрывки разговоров, в девяти случаях из десяти понимая их смысл. Не так уж и сильно изменился язык, если подумать – как минимум с жителями этого времени худо-бедно изъясняться я смогу.

Смогу, но не хочу. Очень не хочу, но неизбежно придется – к этому самому Государю меня сейчас и везут. В Москву, значит Государь на троне сидит как минимум Иван Калита, как максимум… Кто там был до Петра? Не помню, но бороды у моих сопровождающих завидные, значит такой примерно временной промежуток и есть: от Калиты до первых Романовых.

Везут меня к Государю по простой причине: те трупы на телеге и я были им «выписаны» из Оттоманской Империи – Турции, если по-простому. Главным в нашей группе был вон тот упитанный труп в богатых шмотках, который путешествовал со слугами, сыном-помощником (это я) и малой охраной. Последняя согласно договора проводила нас (хотя каких нафиг «нас»?! Я-то здесь причем?!) до Тулы, где нам надлежало ждать вот этих вот «богатырей».

Как мы… Да какие «мы»?! Как они оказались на лесной дороге в четырех десятках верст от Тулы, «богатырям» было неведомо. Я на всякий случай сложил «легенду»: главному повару Тула настолько не понравилась, что он решил выехать в Москву немедленно. Правда ума не приложу, как ее излагать «богатырям», а тем более – Государю: моя речь сильно отличается от нынешней русской.

Короче – ситуация аховая: вокруг средневековье, а значит люди здесь суровые, и реакция на все странное и непонятное у них предельно логичная: при самом мягком раскладе выгнать нафиг из обжитых мест, как максимум – подвергнуть страшной, долгой и мучительной смерти. В масле сварить, например. Или колесовать. Или чисто ради убийства времени на дыбе порастягивать…

Зажмурившись, я проклял свое слишком живое воображение и начал брать себя в руки. В тонкие, но жилистые и мозолистые, явно привыкшие к труду руки подростка лет пятнадцати. Встать и оценить рост я не могу, но на «выпуклый глаз» где-то метра полтора. «Богатыри», кстати, тоже ростом не отличаются – самого высокого (того самого Василия) я бы оценил примерно на метр шестьдесят пять.

Внезапно я словил озарение, которое заставило померкнуть страх. Я снова молод! Да, сейчас мне больно, тошнит и страшно, но… Это невероятная удача! Кто в старости не мечтает помолодеть? Вставайте вон туда, под табличку «место для врунишек». Что-то как будто зудит в голове. Что-то, что случилось у ручья. Странно – времени всего-ничего прошло, а вспоминается трудно. Объяснимо – шок еще и не такое умеет.

Подняв руки, я загородил пронзительно-синее небо ладонями и внимательно осмотрел их. О, вот здесь и здесь – следы от ожогов. Этот вот, на безымянном пальце, самый свежий, полугодичной примерно давности. Мальчик, в чье тело я по неведомым причинам угодил, много работал с огнем и кипятком, время от времени обжигаясь и обвариваясь. Уверен, на теле я тоже найду немало следов. Старых – мальчик учился на своих ошибках, и ожогов становилось все меньше, вплоть до полного их отсутствия в последние месяцы.

Индукционных плит, блендеров, духовых шкафов и прочего кулинарного «хай-тека» я здесь не найду, придется орудовать котелками, очагами, горшками и печью. Справлюсь? Должен. Не могу не справиться. Ушибленного напавшими на нашу (хрен с ним, пусть будет «наша») группу разбойниками, странно говорящего и не все понимающего поваренка на Государеву кухню не определят, но все-таки я (надеюсь!) прохожу по категории «иностранный специалист малой квалификации».

Вот уж не думал, что буду благодарен маме за то, что когда мне было восемь, она развелась с отцом и вышла замуж за турка с греческим гражданством. Там, в Греции, я и жил до тех пор, пока не получил диплом и шанс вернуться домой. Нормальный мужик мой отчим был, но это я сейчас понимаю, а тогда я его натурально ненавидел. И как он меня вытерпел вообще? Сильно маму любил, видимо. Как бы там ни было, но я знаю греческий и турецкий – подтвердить «басурманское» происхождение хватит. Первый вообще может стать моим козырем, потому что знаю я не только «современный» греческий, но и Цаконский диалект, который на правах факультатива преподавали в моей «шараге» и туда записалось меньше всего греков, которые, если честно, мне не нравятся. В нем много архаики, а значит как-нибудь выгребу. Главное сейчас как-то отбрехаться без попадания в фатальные проблемы, а там кому-нибудь поваренок с зачатками «толмача» сгодится, буду спокойно себе кашеварить, переучивать русский язык на актуальный, а потом…

Даже гордость берет, мать его! Вот оно, главное качество, которое позволило мне стать миллиардером – я не могу спокойно плыть по течению, я все время строю планы и методично воплощаю их в жизнь.

Вызванное осознанием дарованной мне молодости воодушевление начало стремительно уходить, сменившись мыслями о том, что где-то там, в другом времени и возможно пространстве (может Государь здешний вообще не является привычной мне исторической личностью, и весь мир совсем другой), над моим трупом рыдают Люда и сыновья. Последние при этом радуются скорому получению исполинского наследства и мечтают о том, как мощно они лет за десять спустят все нажитое мной в унитаз. А вот о том, что после этого им придется сесть обратно на шею Люде, которая свою половину капиталов не промотает точно, они не думают.

Стало очень-очень горько. Исполинские деньги заработал, а собственных детей нормальными людьми воспитать не смог. Не станет Люды – что будет с моими любимыми пекарнями? Разорят, промотают, продадут алчным конкурентам.

Прости, Людочка. За все прости. За месяцы, безвылазно проведенные в офисе и командировках, когда меня не было рядом с тобой. За сауны с проститутками и кутежи с деловыми партнерами – ну не получается иначе реально большой бизнес построить! И за смерть эту нелепую прости. Одна ты теперь с двумя ни на что не годными придурками. И вот за то, что они выросли вот такими – особое прости.

Прикрыв глаза, я ощутил, как по щекам побежали слезы. Эта боль посильнее той, что в голове.