Кондитер Ивана Грозного

Глава 2

Три дня и три ночи – срок небольшой, но за это время дикая боль в голове притупилась, унялась тошнота, а мечты о приеме у невропатолога испарились: не таким уж и сильным оказалось мое сотрясение. А может и не сотрясение это было вовсе, а что-то совсем другое, столь же мало поддающееся объяснению, как и моя странная реинкарнация с сохранением памяти и сразу в относительно взрослое тело, но, возможно, именно благодаря этому я с удивительной скоростью обретал этакий «фильтр», в который слова окружающих попадали на пути от ушей к мозгу. Очень, очень, ОЧЕНЬ полезный «фильтр», потому что он будто исправлял актуальную речь людей на привычную мне, «будущую» форму, и с каждым часом делал это все лучше и лучше. К сожалению, «фильтра» настроенного на «выдачу» мне не досталось: окружающим моя речь кажется странной, но для меня это не опасно – я же «иностранный специалист», и никто от меня блестящего владения нынешним русским языком и не ждал. Второй «фильтр» мне достался в наследство – мое новое тело привычно к запахам пота людей и лошадей и страшной вони изо рта всех без исключения собеседников.

Вчера я собрался с силами и забрался на самую высокую точку монастыря, выбранного нами для отдыха и ожидания богатырями дальнейших приказов - на колокольню. Монастырь велик, и, бродя по его дорожкам и постройкам я чисто в силу тесноты и спутанности всего этого даже примерно не представлял масштаба. Беленые стены окружали хаотичную вереницу жилых, хозяйственных и ритуальных построек. На стенах я приметил самые настоящие пушки и самых настоящих мужиков с "карамультуками". Не только собственно монастырь у нас здесь, но и более чем солидная крепость!

Дорога, по которой мы прибыли, неровной линией тянулась по монастырскому посаду - считай, деревне - и уходила в лесочек на Юге. Он же обступал монастырь с Юго-Запада и Юго-Востока. На север - речка, еще одна большая деревня с уходящей за нее (в лес конечно) дорогой, а в промежутке - колосящиеся, зеленые по случаю июля, поля. Пастораль, если не спускаться на грешную землю с высоты, поразительная, и будь я художником, я бы точно попросился посидеть на колокольне с мольбертом, а так придется слазить и идти на обед.

- Грек, значит, - внимательно изучив испачканное кровью письмо, найденное «богатырями» на теле моего начальника, почухал бороду настоятель монастыря.

Четвертый день моего пребывания в этом мире, время близится к полудню. Сидим за столом в обеденном зале монастыря. Я от настоятеля далеко, потому что местничеством увлекаются не только высокородные бояре. От настоятеля далеко, но и не на самом краю длинной лавки и не менее длинного стола: за мной сидит еще десяток человек, которые временно живут в монастыре. «Калики перехожие» (они же – паломники) обладают статусом поменьше, чем подмастерье иностранного специалиста, которого «выписал» сам Государь. Такой же статус у не рукоположенных жителей монастыря: трудников (работают здесь за еду и «во славу Божию», к принятию монашества не стремятся) и послушников (эти к монашеству стремятся, и уже получили благословление носить подрясник, пояс и скуфью). Сейчас все они отсутствуют, занимаясь монастырскими делами – мы собрались здесь потому, что другого настолько же вместительного помещения не нашлось. К тому же обед скоро – его уже начали готовить, и почему бы не сократить лишние перемещения? «Выше» меня по рангу местные монахи, над ними – «богатыри», потому что Государевы люди. Им плюс-минус равны, с «делением» промеж себя по санам, местные сановники: от диаконов до игумена, который, собственно, настоятелем и является.

Лет ему относительно немного, чуть за сорок, но по местным меркам игумен Алексей считается стариком. Вид его и других мужиков средних лет заставляет меня внутренне содрогаться. Во рту Алексея отсутствует половина зубов, а остальные представляют собой крайне печальное зрелище. Мои зубы пока целы, без единой червоточинки (по крайней мере настолько, насколько это можно разглядеть в том безбожно искажающем мутное изображение изделии, которое местные называют «зеркалом»), но я уже с содроганием жду тот день, когда мне придется столкнуться с актуальной времени стоматологией.

- Грек, Ваше Высокопреподобие, - подтвердил я.

- Гелий Бакас, сын Далмата, - продолжил настоятель.

Гелий Далматович Бакас – то еще имечко, но спасибо за то, что я знаю хотя бы его.

- Так, Ваше Высокопреподобие.

- Помолюсь за отца твоего, - пообещал игумен. – Похоронили? – повернулся к десятнику.

- Честь по чести, Ваше Высокопреподобие, - ответил тот чистую правду.

Похоронили на кладбище недалеко от крепостицы, где ночевали в первый день. Тамошний батюшка отпевал.

- Царствия Небесного, - перекрестился настоятель, и мы вместе с ним. – Тяжко без батьки-то придется, - проявил ко мне сомнительное сочувствие.

- Господь в беде не оставит, Ваше Высокопреподобие.

- На Бога надейся, а сам не плошай, - напомнил Алексей.

- Не оплошаю, Ваше Высокопреподобие, - пообещал я. – Отец мой великого таланта повар был, и меня учил на совесть. Кушать все любят, кому-нибудь да пригожусь.

Блин, говорил же себе не выпендриваться, а сам… Тяжело ментально перестраиваться на неотличимый от интерьера, молчаливый предмет – я таким вообще никогда не был, вот и полезло «великого таланта» и прочее, как реакция на нафиг мне не упавшее сочувствие.

- Правильно, - одобрил игумен. – Уныние – грех смертный, нос по ветру держать надобно. Ступай на кухню, найдешь там келаря, Николем звать, он тебя к делу приставит. Потрудись во Славу Божию, труд он от любого горя спасение.

Высунулся? Теперь иди подтверждай ценность своих слов делом – воздух-то гонять любой может. А я и докажу – неприятно мне на краешке стола сидеть, нюхать натуральных средневековых бомжей. В эти времена как никогда важна репутация, и пора начинать ее нарабатывать.

- Спасибо, Ваше Высокопреподобие.

Пройдясь вдоль остатков стола, я свернул в узкий, темный коридорчик, направившись на свет и усердно размышляя.

Сидеть настоятелю было неприятно – судя по тому, как он все время пытался устроиться поудобнее, его беспокоит геморрой, и это – не смешно, а страшно, потому что его лечить в эти времена не умеют. А еще в окружающем мире существуют туберкулезы, оспы, тифы и прочие неизлечимые в этом времени болезни. Да здесь даже такое понятие как «микробы» отсутствует!

Жить в грязи и вони мало кому приятно, но санитарные и гигиенические нормы находятся в зачаточном состоянии. В монастыре чистенько, но мыть руки перед едой никому и в голову не приходит. К счастью, местные знают о том, что нужно стараться пить кипяченую или изначально чистую воду, а не наполнять флягу из ближайшей лужи или речушки, в которую жители обнесенной частоколом крепостицы, в которой мы ночевали два дня назад, сваливают мусор и выливают нечистоты.

Только здесь я понял всю ужасающую правоту аксиомы «здоровье нужно беречь». Оно у меня, судя по тому, как хорошо и быстро заживает рваная рана на моем затылке, рассасывается гематома на лице, спадает опухоль на губе и улучшается самочувствие, близко к идеальному. Интересно, насколько быстро я бы помер, перенесись сюда в своем старом теле, пусть даже омоложенном? Или насколько быстро померли бы все, кого я наделил живительными микробами и вирусами из будущего? Может эпидемии чумы – пока никаких ее признаков я тьфу-тьфу-тьфу не наблюдаю – так и начинаются, со сбоя во временном континууме? Или не сбоя, а напротив – умышленного замысла Господа.

От размышлений о «замысле» у меня кружилась голова. Зачем я здесь? Где список задач? Что будет, если я сделаю то, что от меня требуется? Я в той реальности все-таки умер, или сознание с памятью (душа, чего уж там) скопировались и перенеслись вот сюда, в тело гречонка шестнадцатого века? Было бы очень здорово – Люде не придется тянуть все одной, а у меня «тамошнего» останется достаточно времени, чтобы переписать сеть на совет директоров, выделив сыновьям пособие за бесполезность. И что будет дальше, когда умрет и это тело? А может реальностей бесконечное множество, и после смерти вот так «разбрасывает» по временам и странам вообще всех? Они все равно не расскажут.

Не знаю. Не знаю, но понимаю – нет, не «замысел», а то, что думать о нем смысла нет. Ответы на все вопросы либо придут ко мне сами, либо их попросту нет. Третий вариант – всё и так предельно очевидно: я буду как минимум стараться выжить и обеспечить себе хоть какой-то комфорт. Он в этом мире, как, впрочем, и прежнем, достигается социальным статусом и деньгами. Отличие лишь в технологиях и некоем базовом уровне в виде инфраструктуры, доступности и стоимости товаров и МРОТа. Нищета? Ха, да даже склонный к алкоголизму обитатель деревенской пятистенки из моих прежних времен живет лучше местного боярина: у него ведь есть электричество…

Я сам по себе ходячий кладезь прорывных технологий и идей, только будет нужно поднапрячься и заручиться помощью местных кадров. Предстоит много экспериментов, но об этом – потом, а сейчас важен промежуточный вывод: не собираясь «лежать на печке», я попросту не могу не создать вокруг себя этакую зону опережающего развития, которая постепенно распространится на всю Русь. Если не наживу могущественных врагов, которые тупо меня зарубят, не осознав без ложной скромности исторических перспектив от наличия такого неописуемо ценного кадра.

Времена на дворе, кстати, стоят самые что ни на есть к насильственной гибели располагающие: 1553-й год, и все местные это знают, что меня, признаться, удивило. С другой стороны, им что, по календарю Майя жить? Нормальный календарь Византийского образца, с отсчетом лет от сотворения мира, а не от рождения Христа. Я для себя, для привычности, конвертирую в нормальные года, там несложно: просто отнимаешь от актуального года 5508 лет. Знают местные и месяц с днем: третье июля нынче на Руси, меньше двух месяцев до Нового года, который празднуют в сентябре, а доминирующими темами в разговорах местных являются прошлогоднее взятие Казани и скорый поход на Астрахань. Ну а для меня, где-то там, вдалеке, словно гроза на горизонте, звоном окровавленных мечей слышится страшное слово «СМУТА».

А еще Русь воюет. Сейчас главный противник – Казанское ханство, а ближайшая цель – Астрахань. В эти времена войны вообще не особо останавливаются, представляя собой смехотворные с высоты (или деградации, тут как посмотреть) войн XX века стычки десятков тысяч солдат. Операция по взятию Казани, в которой было задействовано сто пятьдесят (такую цифру я принес в памяти из прошлой жизни) тысяч человек, из которых собственно воины в подавляющем меньшинстве, является выдающейся по концентрации сил, и недаром о ней знает каждый житель России моего времени.

Это – большие сражения, а параллельно идет неприятная возня: совершенно бандитские рейды с целью пограбить и чего-нибудь сжечь. Общий уровень безопасности вообще никчемен – леса кишат разбойниками и стайками представителей кочевых народов, которые не меньше непосредственно врагов в виде граждан, состоящих с Русью в состоянии войны государств любят грабить, убивать, жечь и угонять пленных в рабство.

Сердце мое сжимается от жалости к предкам. Болит душа за Русь – в эти времена ей ох как несладко. Помимо внешних так сказать «факторов воздействия», имеется на Руси и ряд внутренних проблем. Главная из них – нищета. Не потому что русичи ленивые, а в силу объективных причин. Богатство России моего времени – недра – в этом времени используются никудышно. Опять же – не потому что русичи тупые и отсталые, а потому что мир сейчас весь такой.

Климат – вот главный бич. У нас здесь почти везде «зона рискованного земледелия», и в отсутствие удобрений и агротехнологий урожайность скудная даже в хорошие годы. А если засуха? А если наоборот – дожди, дожди и дожди? Урожай гибнет, и приходится голодать.

Коридор закончился, и я оказался в пахнущем вареными овощами и запекающимся хлебом помещении. Но запахи еды меркли на фоне дыма топящихся «по-черному» очагов. Маленькие окна и очаги, над которыми висел здоровенный котел, давали достаточно света, чтобы я скорбно вздохнул внутри себя, но виду, конечно, не подал.

На грязненьких, пропитанных овощными и мясными соками, потемневших от времени, несущих на себе следы многих сотен «соскребаний» ножами самых грязных мест столах, нарезали редьку с репой – они за неимением картошки и простоты выращивания составляют значительную часть рациона – кухонные трудники с послушниками. Другие занимались хлебом: отщипывая куски теста из кадки, они наполняли им железные формочки, чтобы по завершении «партии» поставить запекаться в печь. Процесс, судя по аккуратным рядам готовых румяных «булок» на столе рядом, начался давно.

Вот хлеб на Руси прекрасен. Благодаря статусу Государевых людей моим «богатырям» и соответственно мне на стол подавали только лучшее. Хрусткие, запеченные до идеального состояния благодаря опыту корочки скрывали нежную, серую или черную, но неизменно ароматную и вкусную мякоть. В монастыре хлебушек похуже – добавляют мякину и всяческий «жмых». К счастью, несмотря на войну и исполинские расходы Государя на нее, монастырь живет неплохо, и добавлять в хлеб совсем уж никудышные суррогаты вроде лебеды нет смысла.

Да какой там «неплохо»! Отлично живет – каменные стены с пушками (!), колосящиеся на всю округу поля с работающими на них крестьянами и контроль над несколькими десятками деревень (собственно их жители на полях и работают) превращают монастырь в этакого «коллективного феодала», который может в известной степени слать подальше самого Государя по всем средневековым законам. Может, но едва ли станет – он же Царь, для наследников Византии фигура сакральная. Короче – если Государь попросит, ему дадут денег или «натуральный» их аналог, в виде мешков с условной гречей для питания войск. Дадут столько, сколько посчитают нужным – на реально больших требованиях любая сакральность начинает сбоить.

Монастырей на Руси много, и богатых среди них немало. Помимо прямой, религиозной функции, они служат пристанищем для лишившихся хозяйства из-за разбойников или войны крестьян, сюда в случае нужды складывают ценности, и само собой монастыри играют роль мощных крепостей. Этот, в котором мы находимся, от «фронтира» далеко, поэтому спокойно себе процветает. Игумен в этой связи весьма могущественный человек, и лишь благодаря иностранному происхождению и сопровождению из «богатырей», состоящих в «избранной дворянской тысяче», кстати, что очень элитно, я удостоился чести сидеть с ним за одним столом, пусть и с краешка.

- Грек, ты чего тут? – подошел ко мне мордатый, кареглазый и русоволосый бородатый монах с не очень большим, но все-таки пузом, которое обтягивал украшенный золотом пояс.

Батюшка келарь де-факто является вторым после игумена человеком в монастыре, потому что заведует всей хозяйственной его деятельностью, от банальных продуктов до учета сбора налогов с проживающих на монастырских землях крестьян. В основном взымается «натуральным» способом, но можно и деньгами.

- Его Высокопреподобие велели по кухне помогать, батюшка келарь, - поклонился я.

Очень, надо признать, неуклюже по сравнению с местными кланяюсь – не привык, но народ не обижается, списывая это на мое иноземное происхождение.

- Стол да ночлег отработать богоугодно, - степенно одобрил решение игумена Николай. – Ступай вон морковку чисть, ежели умеешь.

- Умею, батюшка келарь.

Николай потерял ко мне интерес и пошел контролировать засыпание гороха в котел – гороховая каша сегодня основное блюдо – а я, на ходу засучив рукава, добрался до кадки с морковкой, которую тройка послушников чистила, споласкивала в кадке с грязненькой водичкой и складывала в чистый котел. Морковка отличалась от привычной мне – желтая, белая или фиолетовая. Мелкая, кривенькая, вкус бесконечно далек от моркови будущего совсем не в лучшую сторону. Овощи вообще все намного хуже, чем в будущем – они еще не пережили века селекции.

Ножик мне выдали добротный, и я с удовольствием покрутил его в руках, оценив остроту небольшого, сантиметров в семь, клинка и красоту рукояти, «набранной» из березовой коры. Технология чистки морковки выработана и доведена человечеством до совершенства еще много веков назад, и следующие десять минут я добросовестно «чиркал» лезвием по морковкам, слушая тихий разговор послушников:

- Батюшка Тихон сказывал, гречиха добро в этом году уродилась…

- Петух этот, тварь Божия, каждый раз на меня кидается как видит…

- Сказывают, у батюшки Ивана с кельи бокал серебряный пропал.

- Ишь ты! Неужто вор завелся?

Последнее меня немного напрягло. Спальное место в виде крохотной комнатушки с набитым соломой тюфяком мне выдали. Там же стоит сундук, который не запирается из-за отсутствия замка. В сундуке – мое имущество, которое мне честно отдали «Богатыри». Все, что нашлось на трупах «моей» группы: одежда, немного украшений, а главное – мешочек с деньгами. Точнее – с «денгами», убого отчеканенными серебряными монетами. Семьдесят три штуки было изначально, но почти сразу мне вежливо, но без права отказаться – это в тоне «богатырского» десятника хорошо читалось – предложили продать почти все пригодное для воинов добро моих покойных спутников. Три сабли, два лука со стрелами и запасными тетивами, одна кольчуга, две пары наручей, четыре тегиляя (этакий очень плотный и оттого защитный ватник) и одна приглянувшаяся «богатырю» Петру пара сапог. Три полновесных серебряных рубля мне за это заплатили, и я как никогда уверен в том, что меня очень качественно поимели.

Не обижаюсь – времена сейчас тяжелые, а «богатыри» все-таки спасли мою новую жизнь. Могли бы вообще все отжать на самом деле, как они поступили с лошадиной сбруей и двумя похожими по размерам на пони лошадками, которые по идее тоже должны были достаться мне в «наследство». Как бы там ни было, в моем сундуке хранится то, что смело можно назвать «стартовым капиталом», причем немалым. Надо будет сообразить замок, а то как-то тревожно стало.

Морковка закончилось, и мы с послушниками принялись нарезать ее кружочками. У послушников получалось плохо и медленно, а я профессионально шинковал с ритмичным стуком ножа о стол, как положено человеку с кулинарным образованием, закономерно вызвав у окружающих открытые от удивления рты.

- Ишь как ловко! – оценил мои навыки и батюшка келарь. – А ну-ка все також резать учиться! – решил тут же применить новую технологию.

Молодец. Несколько порезов, может быть даже отрезанных пальцев, а потом производительность труда на кухне изрядно вырастет, о чем батюшка келарь с удовольствием доложит игумену.

- А пойди-ка, грек, с рыбой помоги, - велел мне келарь.

- Ай! – получил производственную травму третий слева послушник и сунул порезанный палец в рот.

- У, дуб криворукий! – погрозил ему кулаком батюшка келарь. – К батюшке Юрию ступай, скажи, что я велел тебе епитимью определить.

Сурово здесь у них. А ведь этот порез вполне может убить послушника заражением крови.

- Промой кипяченой водой, - ощутив прилив гуманизма, посоветовал я.

- Это мы и без иноземцев сумеем, - отмахнулся батюшка келарь. – Ты к рыбе ступай.

Я «ступил» и показал мастер-класс потрошения и очистки полагающихся к сегодняшнему обеду речных форелей.

- Хорошо тебя батька учил, - похвалил меня Николай. – Царствие ему небесное, - перекрестился.

- Батюшка келарь, разрешите блюдо новое сготовить, воинов Государевых да Его Высокопреподобие за заботу отблагодарить, - решил я перестать тратить время на первичную обработку продуктов.

Нафиг, я свое еще в «шараге» нарезал до полной потери интереса.

- Попортишь снедь, придется заплатить, - предупредил келарь.

- Спасибо, батюшка-келарь, - поклонился я.

Вот и возможность заняться интересным делом и зарекомендовать себя в качестве толкового повара. Так, рыбка…

Приготовив и нарезав палочками филе форели, я под пристальным взглядом келаря и отложившего ради такого дела личный контроль над приготовлением гороха батюшки Михаила, главного местного повара, посолил рыбку, обвалял в муке и при помощи водруженной на печь сковороды и льняного, что не очень хорошо, но оливкового мне не дали – страшно дорого и дефицитно, аж из Италии привозят – масла обжарил рыбные палочки. Когда они покрылись хрустящей, золотистой корочкой я красиво завернул их в свекольные листья – чтобы брать, не пачкая руки – и приятным глазу, ровным кругом выложил на блюдо, отдельно положив на тарелку «лишние», предусмотрительно отложенные для пробы келарем и поваром.

- Красиво, - признал качество сервировки Николай.

- С выдумкою, - добавил Михаил.

Пробу они сняли синхронно – желтые, с прорехами зубы батюшек со смачным хрустом преодолели сопротивление панировки и вгрызлись в сочную мякоть форели. Жевок, еще один…

- Ай да грек! – совсем другим взглядом посмотрел на меня батюшка келарь. – Опосля обеда не сбегай никуда, потолковать нужно.