Кондитер Ивана Грозного

Глава 3

- За мной ступай, - велел мне Николай и повел ко второму, «служебному» выходу из столовой.

Я пошел следом, полагая, что батюшка начнет разговор в коридоре, потом подумал, что начнет во время семиминутной проходки по симпатичному, оснащенному клумбами с цветами и выложенными из камня и досок дорожками монастырскому двору, а когда мы вошли в каменное, охраняемое двумя «боевыми монахами» высокое, с бойницами и мощной дверью каменное здание, служащее складом продуктов и начали подниматься по узкой, темной лестнице на второй этаж, я уже понял, что разговора батюшка келарь до прибытия в кабинет (или келью, не знаю куда он меня ведет) начинать не собирается.

А тут вообще никто не торопится за редким исключением. Ну то есть как? Крестьяне впахивают споро и от всей души: с рассветом и немножко даже после заката. Горожане, за исключением богатых бездельников, от них тоже не отличаются – бездельники без капиталов в это время тупо помирают с голоду, потому что и рабочий-то люд регулярно живет впроголодь. Банально не хватает ресурсов на «социалку».

Речь о другом: средневековые русичи и иностранцы размеренны в речах, часто делают паузы на «подумать», стараются вникнуть во все детали прежде чем во что-то ввязываться – и это все прекрасные качества! – и в свободное от работы время стараются тратить поменьше калорий. Полагаю, работает естественный отбор – импульсивные торопыги померли не дожив даже до подросткового возраста.

Вот и Николай решил потратить время пути на обдумывание будущего разговора, а не начинать его на ходу. В ногах правды нет – в этой поговорке заключен великий смысл. Как вести дела с человеком на ходу? Как можно доверять тому, с кем виделся всего пару минут? Нет уж, с человеком нужно посидеть, обстоятельно поговорить, и вот тогда уже решать, стоит он дальнейших усилий или нет.

Шуганув сидящую на подоконнике сороку (окна нормальные, со стеклами, но стекла примитивные, мутные и сильно искажающие картинку), батюшка келарь уселся за заваленный берестяными свитками и примитивной, очень грубой фактуры, желтенькой бумагой стол и кивнул мне на табуретку для посетителей. Вся мебель из мной виденной конечно же является самодельной. Полагаю, у монахов есть работающие на них напрямую или через коммерческие заказы плотники или сами батюшки с послушниками мастерят.

Да что там «полагать» - вон, мы мимо сараюшки сейчас проходили, и из нее доносились стуки молотков, шелест пил и прочие «плотницкие» звуки. В этом времени без хотя бы зачаточных навыков деревообработки приходится туго – толковый плотник, понятное дело, бесплатно работать не станет, а мебель в хозяйстве нужна всегда, вот и строгает себе крестьянин табуретки да лавки сам.

Я опустился на табуретку, и некоторое время мы с батюшкой келарем молча смотрели друг другу в глаза. По идее я от такого должен начать нервничать, но с высоты моего опыта деловых переговоров мне вообще все равно: сидим в тепле, животы полны доброй гороховой каши с рыбкой да овощами, «рыбные палочки» игумену и «богатырям» очень понравились – куда спешить? От чего нервничать?

- Скажи, грек… - начал Николай.

Хорошая возможность реализовать заработанную в его глазах полезность, заодно создав прецедент моей возможности брать переговоры под контроль.

- Простите, батюшка келарь, но греков много, а меня Гелием зовут.

Николай от «перебива» поморщился, пожевал губами и решил не обострять – я потенциально полезный кадр, с которым портить отношения в самом начале не хочется, а еще я извинился, то есть как бы и переживать не о чем.

- Гелий, - признал за мной право на личное имя келарь. – Ты много блюд иноземных знаешь?

Ну не сам же придумал «рыбные палочки» поваренок иностранный, из дальних краев привез вестимо.

- Много, батюшка келарь, - подтвердил я. – Да только приготовить могу только малую толику, для остальных кухня нужна другая и продукты.

- Продукты – то понятно, - важно покивал Николай, откинувшись на спинку стула. – А кухня тебе наша чем плоха? – прищурился в ожидании ответа.

Да всем! Это не «кухня», а кошмар любого технолога!

- Хороша кухня, батюшка келарь, - соврал я ему прямо в глаза. – Да только у отца моего, царствие ему небесное, - перекрестились. – Получше была. Нарезка та же – сейчас ваши люди руку набьют, и овощи резать станут резвее и ровнее. Блюда от этого вкуснее станут – ровный кругляш морковки-то и варится ровно, как положено. А у людей еще и время появится на другие дела.

- То понятно, - то ли сделал вид, то ли и вправду все понял батюшка-келарь. – Ежели резать живее станут, станут больше успевать, - повторил мой тезис. – А ежели одно только это годами длиться станет, то успеют они ого-го! – развил его, проявив навыки стратегического планирования «вдолгую» и оптимизации производства.

Силён.

- Так, батюшка келарь, - согласился я. – У нас говорили – «человеко-час», сиречь один час человеческого труда.

- «Человеко-час», - попробовал он термин на вкус и улыбнулся – понравилось. – У нас на Руси, Гелий, понимания в головах хоть отбавляй, а слова такие ладные придумывать умеем плохо.

- Не греческое оно, - улыбнулся я в ответ.

Наше, но из будущего.

- С Запада далекого, - продолжил врать монаху в глаза, что немного стыдно, но Бог, надеюсь, простит. – У них там, у католиков, всё по-другому: людей много, посему отношение к ним не нашему, Православному, чета – вроде и не раб, а вроде и за человека не держат. Этакий инструмент, как они сами говорят – «средство производства». Все у них там посчитано и учтено, и труд людской – в первую очередь.

- Оттого и «человеко-час», - заинтересованно кивнул батюшка келарь, которому, судя по живо бегающим глазам и позе, разговор очень нравился. – Интересно подметил, - признался в этом напрямую. – Настоятель наш с поручением от Церкви в самый Стокгольм плавал, схожее рассказывал.

Слова келаря меня удивили – ну где монастырь в сотне верст от Москвы и где Стокгольм? С другой стороны, пора перестать воспринимать окружающую реальность через призму учебников: Русь не только воюет, но и активно взаимодействует с «зарубежными партнерами» другими методами: дипломатией, торговлей и культурно-религиозными связями. В самом деле, почему бы уважаемому игумену не сплавать в Швецию на какой-нибудь религиозный симпозиум?

- Я очень рад, что вложенные моим отцом, царствие ему небесное, - перекрестились. – В мою голову мысли способны удостоиться разделения самим Его Высокопреподобием.

Тьфу, блин, совсем запутался в этих любезностях – это ж не фраза, а позор. Батюшка келарь, однако, смысл понял и им удовлетворился, вернув разговор к основной теме:

- Чего еще в нашей кухне исправить можно, чтоб, значит, «человеко-часы» тратились правильнее? - улыбнулся, радуясь удачному применению нового для себя термина.

Клиент готов к выслушиванию условий. Но аккуратно, чтобы не послал меня чисто в наказание за наглость:

- Мы с отцом на Русь работать приехали, батюшка келарь. На самый Двор Государев. Я – тень отца моего, и Государевой кухни недостоин, но знания и умения имею без ложной скромности очень ценные. Похороны отцовские я из наследства его оплатил, а постой в вашем прекрасном монастыре готов отработать простым кухонным трудником.

Хочешь новинок? Нанимай специалиста как положено.

Выслушав, батюшка принялся думать, постукивая пальцами по столу. Сейчас все поймет и начнет торговаться. Если сразу в шею не выгнал, стало быть готов раскошелиться. Денег у меня, слава Богу, «отцу» со спутниками и честным в целом-то «богатырям», самого изрядно имеется, а вот вне-материальных, гораздо более важных в этом времени благ, практически нет.

Если коротко – мне нужна КРЫША, и чем могущественнее, тем лучше. Церковь в этом смысле годится на мой взгляд лучше других феодальных субъектов. Она – один из лучших социальных лифтов в эти времена. Там, где в других местах человек «подлого происхождения» неизбежно упрется в глухую стену «местничества», в Церкви он может сделать великолепную карьеру. Технически – вплоть до Патриарха. Уж не знаю, случалось ли такое, но среди епископов, игуменов и прочих служителей средне-высокого и даже очень высокого ранга хватает простолюдинов, и они не станут плеваться от моей компании.

Не смогу я на боярина ишачить. Год потерплю, два, три, а потом – всё, «работать на дядю» надоест настолько, что я от чистой ярости выкину что-то очень нехорошее. Начальство «коллективное», как например в этом монастыре, предпочтительнее: с каждым из них можно договариваться и торговаться по отдельности, а сама Церковь, прости-Господи, свою выгоду блюдет крепко, иначе не являлась бы одной из доминирующих и богатейших сил на Руси. Буду приносить пользу – очень большую пользу – мне будет позволена некоторая свобода и возможность не гнуть спину перед каждым встречным мужиком рангом повыше. Это уже многого стоит, а еще церковная братия в случае проблем сможет меня «отмазать» даже от солидных проблем. Рук, ног и прочего добра вокруг всегда как грязи, а толковая голова в золотом эквиваленте стоит столько, сколько способна заработать. Моя ушибленная крымско-татарским разбойником голова в этом смысле вообще бесценна.

- Странный ты человек, Гелий, - сказал келарь совсем не то, что я ожидал. – Спину гнуть не привык, говоришь странно, да складно. Но оно и понятно – отец твой, царствие ему небесное, - перекрестились. – Уважаемым человеком был.

- Иного к Государю бы не послали, - кивнул я.

- А ты не больно-то по нему и горюешь, - заметил келарь.

- Горе мое велико, батюшка келарь, да только моё оно, другим без надобности. Когда разбойники всех, кого я любил у меня на глазах перерезали и меня вслед за ними на тот свет отправить попытались, я много понял об этом мире. Слабым быть нельзя.

- Нельзя, - задумчиво посмотрел на меня Николай. – Ладно, - хлопнул по столу ладонью. – Странный – не странный, а дело делать нужно. Стало быть, денег за советы свои просишь?

- Не за советы, а за конкретные, работающие способы улучшения организации труда на кухне, - поправил я. – И не «денег», а возможности крепко встать на ноги. Нужно смотреть правде в глаза: без отца на Государеву кухню меня не возьмут, а работать поваром даже при очень уважаемом боярине я не хочу. Буду честен, батюшка-келарь: мне сейчас, как и в прошлые дни, очень страшно. Впереди – неизвестность, позади… - я вздохнул. – Проделать такой долгий путь, чтобы потерять все и вернуться назад? – развел руками. – Господь ничего не делает просто так, для каждого у него есть план. Ежели ему было угодно лишить меня отца здесь, в далекой Руси, - указал пальцем в дощатый пол. – Значит я не могу просто развернуться и уйти обратно. Я чувствую, что должен что-то сделать. Здесь, в чужой для меня стране.

А вот это уже не ложь – реально так себя чувствую, и страна, даром что кажется до боли знакомой невзирая на технологическую отсталость, все-таки чужая.

Батюшка-келарь думал минут десять. За это время нас успела навестить прогнанная не так давно сорока, удостоившись от Николая классического «сгинь, нечисть», за окном, по двору, кто-то пронес что-то большое (по крикам «расступись» это понял), а потом раздалось довольно противное, очень такое «этническое», сопровождаемое треньканьем гуслей, стуком бубнов и свистом свирели:

- Ой, дид-ладо, ой, дид-ладо!

Веселей ступай, ковыляй нога!

- Опять скоморохов нелегкая принесла, - закатил глаза келарь и закрыл окно.

- А почему не прогнать? – спросил я, с интересом ловя текст доносящейся сквозь закрытое окно песни.

- Боярин толстый шел, надувался,

Со злости на народ ругался,

А на льду поскользнулся,

В лужу грязную скатился!

Да это же настоящая средневековая социальная сатира!

- А чего прогонять? – пожал плечами Николай, вернувшись на свой стул. – Греха в песнях да плясках нет, братии нравится, пущай погостят, все жить веселее.

Он закончил, и мы еще немного помолчали, послушав пение скоморохов. Не давил бы «вокалист» высокие ноты и не добавлял бы «фольклорного» звучания, было бы даже приятно. Музыка, кстати, неплохая – играть мужики умеют, и ноги немножко захотели в пляс.

- Давай так поступим, - приняв решение, сложил руки в замок Николай. – Поможешь с кухней, и я поговорю с Его Высокопреподобием о том, чтобы взять тебя в свои помощники. К постригу стремиться будешь?

- По-другому во славу Божию трудиться хочу, - покачал я головой.

- Так и думал, - не расстроился келарь. – Договор? – протянул руку.

Мутноваты условия, но я еще ничего особо и не сделал для того, чтобы мне предложили больше. Нормально – сейчас батюшка-келарь отведает перемен, похвастается ими игумену, и вот тогда, когда Его Высокопревосходительство мной заинтересуется, начнется настоящий торг.

- Договор, - пожал я мозолистую ладонь Николая.

Не чурается батюшка келарь ручного труда. Полагаю, его не чурается и сам игумен, несмотря на свое положение.

- Только есть один момент, - предупредил я.

- Забрать тебя могут, - понял, о чем я келарь. – Пока о том не думай – Государю нынче не до тебя, а дворяне твои с утра письмо получили, завтрашним утром разбойников гонять выступают. Ты им в этом деле без надобности, поэтому не удивляйся, когда они попросят тебя в нашем монастыре их возвращения или Государева человека дождаться: они о случившемся отписали. Может и вовсе о тебе Государь забудет. То простому человеку обидно может быть, но ты не серчай: Государь на Руси один, людишек вокруг него много, а ты и сам говоришь, мол, не чета отцу твоему, и кухни Государевой не достоин.

Ничего себе новости!

- Спасибо за вести, батюшка келарь, - благодарно поклонился я. – Все одно к одному идет.

- Одно к одному, - согласился Николай. – Ежели монастырю нашему пригодишься, значит и впрямь здесь твое место. Ну что, идем на кухню?

- Без надобности, батюшка келарь, - заявил я. – Ежели бересты да чернил не пожалеешь, прямо здесь начертить кое-чего могу. Понравится – начнем переделывать, нет… - пожал плечами. – Поделюсь другими кухонными хитростями. Но сначала я у тебя замок для сундука моего попросить хотел – послушники промеж себя говорили, будто вор в монастыре завелся.

- Тьфу, балаболы, - приложил подчиненных келарь. – Ты их не слушай, батюшка Филарет в годах великих, порою сам не помнит где он и как, бокал свой сам спрятать куда-то мог да забыть.

Изо всех сил замалчивать проблемы начальство любит уже в эти времена.

- Вам виднее, батюшка келарь, - заверил я Николая. – Да только с замком-то оно спокойнее. Даже ежели вора в монастыре нет, однажды у меня могут завестись враги. Я здесь – грек, иноземец, и ежели в моем сундуке найдут что-то чужое, боюсь, слушать меня да разбираться особо никто не станет.

Хмыкнув, Николай улыбнулся:

- И впрямь при уважаемом дворе рос. Будет тебе замок, будет и береста с чернилами, - протянул мне то и другое. – Пиши, а как закончишь, за замком тебя свожу, самый крепкий себе сам выберешь.

Вроде как аванс, а вроде как и нет. А береста-то какая-то царапанная, с неразборчивыми следами прежних букв. Соскоблили ненужное, видимо, и рачительно пустили в дело по второму кругу. Рационально, логично, и даже уважение внушает такое умение распоряжаться ресурсами, но вы бы, уважаемые древние русичи, о потомках подумали: даже пара слов на полуразложившемся от времени куске бересты могут пролить свет на темное пятно в истории. Эх, никакого уважения к археологам из будущего!

- Значится так… - вооружившись пером, я макнул его в чернила…

- Да ты ж не умеешь! – почему-то возмутился батюшка келарь, споро отобрав у меня перо и чернильницу. – На-ка вот, угольком лучше, - выдал мне маленький, острый кусочек угля, зажатый для удобства в расщепленную палочку.

В целом-то прав: я пером и чернилами по бересте не писал никогда, попортил бы ценные материалы. Нацелившись, я приготовился провести первую линию, и тут Николай положил ладонь на бересту, помешав мне:

- А вообще знаешь, Гелий, - сердечно улыбнулся. – Береста-то у нас заканчивается. Давай лучше палочкою на земле сначала нарисуем, а то ежели на бересте, секреты твои скрасть могут, - придумал оправдание своему жлобству.

- Хорошо, батюшка келарь, - согласился я. – Только за замком зайдем по пути к земле и палочкам.

- Зайдем, - вздохнул келарь так, будто я у него почку для пересадки прошу, а не замок, который после моего отъезда вместе с сундуком в монастыре и останется.