Кондитер Ивана Грозного

Глава 14

Впервые за проведенное здесь время я вкладывал в утреннюю молитву столько благодарности. Мистическое мышление получило серьезное усиление, и я невольно начал задумываться: а может Русь в самом деле Святая? Может Господь за главным оплотом истинной Веры в эти времена особо пристально приглядывает? А раз приглядывает за Русью, может и на одного конкретного грека время от времени вскользь взор свой бросает? Ох, прости, Господи, гордыню мою, давлю ее как могу, но несовершенна природа человеческая.

- «Глупый петух насест потерял!» – рефреном звучали в моей голове слова юродивого.

Прости меня, Господи, не только за гордыню, но и за злорадство. Прошу Тебя, помоги достойно пережить этот день. Тяжело мне, меньше пары часов за двое суток проспал, и даже молодой, здоровый организм от этого работает плохо: сил мало, глаза жжет, голова болит, а мысли – путаются.

Ночь для всего монастыря выдалась сложной: стихия обрушилась на нас еще мощнее, чем вчера, и я был очень рад тому, что успел установить громоотвод. Он прекрасно сделал свою работу, глубокой ночью «поймав» молнию и перенаправив ее заряд в землю. Испугался я тогда не на шутку, но сжавшееся под натиском фобии рациональное начало чуть ли не ликовало – это же получается успешный «кейс», который можно презентовать власть имущим.

- «Глупый петух насест потерял!».

Юродивый возвестил это через часок (примерно), сразу после второго удара молнии и сразу же накрывшего округу раската грома. За шумом ливня, более далекими «залпами» грома и суетой – «дежурные» на ударившую прямо вот сюда, в монастырь, молнию не отреагировать не могли – юродивого было слышно так себе, но Иннокентий прямо старался донести свою весть до всех, бегая по территории монастыря и вопя во все горло. Помылся заодно под дождичком, это нам всем на пользу.

- «Глупый петух насест потерял!»

Бывают такие совпадения, которые легко можно счесть чудом. Я в Бога теперь верю безоговорочно, и «проигрываю» в этом окружающим только из-за толстенного слоя цинизма, накопленного за прошлую жизнь. Тем не менее, Господь даровал нам свободу воли, а сам в бренную земную жизнь старается не вмешиваться – в это я верю гораздо сильнее «современников», потому что они любой чих привыкли списывать на высшую силу. Может и правы они, но я мистическое мышление стараюсь держать в узде.

Это же теория больших чисел – за двое суток сильной грозы небеса исторгли из себя сотни разрядов, и то, что по территории монастыря прилетело двое из них, на Божественное вмешательство списывать не стану. Господь установил законы Вселенной, но лично молниями разить не станет, чай не языческий Перун или тем паче Зевс. Сами по себе мы здесь в материальном смысле, а Господь и Вера в него – духовные, считай моральная поддержка и не позволяющие оскотиниться до состояния обезьяны этические надстройки. Прости, Господи, что «надстройкой» тебя назвал, но с точки зрения получившего светское, сконцентрированное на материи, образование человека в мире земном так оно и есть.

- «Глупый петух насест потерял!».

Ох и злораден я. Вторая молния ударила не абы куда, а прямо в кузню. Разметав в щепки крышу, она передала всю свою колоссальную мощь главному рабочему инструменту Федора – самую лучшую наковальню в его хозяйстве. А про то, что он меня «на бабки» поставил известно всем. Да, мое «падение» многих веселит, но такой ЗНАК СВЫШЕ радикально изменил позицию жителей монастыря.

Посмотрим на это со стороны: появился в монастыре хорошо одетый и в целом не бедный грек. Спину гнет так себе, много общается с не последними людьми в монастыре, и, пусть послушать его рассказы о неведомых землях очень интересно, в целом народ не склонен симпатизировать тем, кто появившись словно чертик из табакерки вдруг оказывается где-то неподалеку от верхних ступенек социальной лестницы. Выделяется, короче говоря, и выделяется так, что невольно закрадываются нехорошие мысли. По какому праву вообще этот грек вмешивается в жизнь монастыря? По утрам бегает, зубы веткой ковыряет, слов много непонятных говорит. Умный дофига?

Кузнец вчера давил на меня не только из справедливого негодования: работу сделал, а заказчик не расплатился. Это – так называемое «курощение», то есть Федор воспользовался возможностью, чтобы на радость обитателям монастыря «поставить грека на место». Место это известно где – на столовской скамейке рядом с послушниками и «каликами перехожими».

А теперь получается, что молнией его за это покарали. Народ из-за этого смотрит на меня очень задумчиво и до прояснения ситуации на всякий случай старается держаться подальше. «Грек идет, богатства несет» как-то повторять у меня за спиной и просто в разговорах промеж себя уже как-то прямо не хочется. Страшно очень – вон, навредил один греку, и чего получилось? Руины теперь разгребает, почти единолично, потому что от Федора теперь все шарахаются аки от прокаженного. Каноничное «не было бы счастья, да несчастье помогло» - сейчас народ переварит случившееся и выработает качественно новое отношение ко мне.

Я сам до руин кузни не ходил благодаря силе воли – она помогла мне даже после двух бессонных ночей и не взирая на моросящий, лишенный ночной, сокрушительно мощи и грозового сопровождения дождик совершить свой обычный утренний «моцион» из пробежки, чистки зубов и омовения. Федьке в этот раз я велел ограничиться только зубами – нафиг, промокнет, продрогнет, заболеет, и как мне его лечить? Травяными отварами? Такого мне сейчас точно не надо.

Долгожданный епископ прибыл аккурат к началу Заутреней и оказал нам честь личным ее проведением. Его Преосвященство (а так же «Преосвященнейший Владыка» или попросту «Владыко») Евфимий возрастом был очень стар, от этого лыс аки коленка, обладал длинной, частично сохранившей русый цвет, но в основном седой бородой, пронзительным взглядом почти не выцветших от возраста голубых глаз, щелями в зубах (а что поделать, нету имплантов) и на фоне сирых и убогих нас почти не вонял. Прибыл он к нам с положенной человеку такого ранга свитою, большую часть которой составляли «боевые монахи». Очень хорошо упакованные, надо признать – кольчуги, шлемы, наручи-поножи, сабли и – у некоторых – луки. Невелик отряд, но зубаст настолько, что даже при подавляющем численном превосходстве условные разбойники не рискнут его тронуть.

Жители монастыря Владыку сильно уважают и стараются держаться поближе, чтобы при случае попросить благословления. Я не лезу – ежели захочет Владыко лично потерпевших от вора допросить, с радостью расскажу, что смогу, а так спокойно жду «презентации» тандыра, где нам так и так придется столкнуться. Выпендриваться не стану, но и впечатление хорошее произвести надобно. Не настолько хорошее, чтобы Владыко пожелал забрать меня в Москву, но достаточное для того, чтобы пересесть поближе к игумену.

А какая рожа у Федора! Любо-дорого посмотреть насколько он бледный, «потерянный» и насколько истово молится, губами произнося совсем не те молитвы, что положены на Заутренней: о прощении молится, полагаю, потому что читать по губам не научился, но видно же, когда все беззвучно говорят одно, а кто-то другое. Храм невелик, и на обязательные молитвы мы здесь всегда набиваемся аки сельди в бочки, но вокруг кузнеца имеется небольшой, но очевидный круг пустоты – не хочет народ к нему приближаться, боится. Прости, Господи, злорадство моё. На ближайшей же исповеди расскажу о ней все как на духу и с радостью великой облегчу душу соблюдением епитимьи.

Неплохое зрелище представляют собой и монастырские начальники – им и так по должностям положено нервничать рядом с высоким начальством, а здесь, помимо большой (ОЧЕНЬ большой) проблемы в виде вора еще и такая удивительная ситуация вокруг грека сложилась. Настолько им не по себе, что даже за громоотвод мне пока ничего не предъявили. А должны, если по-хорошему: над монастырями и церквями ничего кроме крестов возвышаться не должно. Или не позабыли, а попросту боятся меня тронуть – а ну как молния за такое шибанет?

В занятные времена меня все-таки закинуло.

***

Странности в моем русском языке списываются на иностранность, а странности в греческом – его здесь знают игумен и батюшка келарь, они меня в первые дни жизни здесь на него «проверяли» - я объяснил епископу так же, как и тогда монастырским шишкам:

- Не ведаю сего, Владыко. Его высокопреподобие предположил, что из-за нападения на нас в пути. По голове меня сильно ударили тогда…

Вслед за переводом «стрелок» отводим глаза, замолкаем и изображаем на лице скорбь, призванную передать то, что я «не смог» сказать словами: горечь потери отца и других спутников.

- Помолюсь за отца твоего, - пообещал Евфимий.

- Благодарю, Владыко, - отвесил я поклон.

В этот раз, для разнообразия, постарался сделать это правильно.

Дело было в пути с Заутренней. Слабый дождик сменился совсем уж мелкой водяной взвесью, сквозь растерявшие силу тучки пробивались утренние солнечные лучики, а шли мы не по вытоптанной до земли, а потому превращающейся в непогоду в сплошную грязь тропинке, а по выложенному из досок настилу. Давно к прибытию важного гостя готовились, вот и расстарались.

Игумен, у которого немножко греется земля под ногами (а еще геморрой и больные зубы), несколько взбодрился – епископ его обоснование моей странности принял. По крайней мере, сделал вид. Точного маршрута у нашей колонны, откуда с огромным сожалением на лицах удалились все, кому нужно работать, нет – просто идем за Его Преосвященством, который желает осмотреть монастырь. Тот факт, что он дозволил мне идти рядом с собою, вызывает у местных очевидную зависть, которая, судя по «вдохновленным» рожам, активно борется с мыслями о случившемся этой ночью. Может и по праву грек интереса епископского удостоился?

- Грек идет, богатства несет! – донеслось справа и сверху.

Повернувшись, мы увидели стоящего на крыше «моего» жилого здания Иннокентия.

- Слыхал, что Иннокентий у вас нонче живет, - не удивился Евфимий. – «Богатства несешь», стало быть, - вполне добродушно улыбнулся мне. – И много тех богатств?

- Немного было, Владыко, - честно признался я. – А теперь и вовсе не осталось ничего.

- Ой ли? – не поверил епископ.

- Одежда добрая, - признал я. – Но «богатством» ее не назовешь.

- Пустой котел громко звенит, да толку нет с него! – выдал еще одну фразу юродивый, с удивительной ловкостью в пару прыжков добрался до громоотвода и неслышно для нас постучал по нему рукой. – Полнехонький побулькивает тихо, да каши полон!

Улыбка епископа стала шире. Повернувшись к игумену, он спросил, указав на громоотвод:

- А это чего?

Я бы очень хотел поставить его повыше, но на остатках здравомыслия постарался сделать так, чтобы он был ниже самого низко расположенного креста. Вроде получилось.

- Поделка грекова, Владыко, - засуетился Алексей. – Уберем, негоже над монастырем окромя креста ничему возвышаться.

- Чего это, Гелий? – переадресовал мне вопрос епископ.

Я тем временем начал проникаться к юродивому симпатией. Он же очевидно мне помогает!

- Громоотвод, Владыко, - ответил я. – Прут железный, к нему цепь приделана. Молния в железо бить любит больше, нежели в дерево али землю, прут ее притягивает, и всю силу ее через себя да по цепи в землю уводит. Сегодняшней ночью…

- Две молнии было, рассказали, - прервал меня епископ. – Одна, получается, в кузню…

- Глупый петух насест потерял! – ехидно вставил Иннокентий.

- Хм… - задумчиво покосился на него Евфимий, но отвлекаться не стал. – А другая, стало быть, в «отвод» твой.

- Так, Владыко, - подтвердил я.

- Идемте-ка поглядим, - решил он и решительно сошел своими сапожками с ведущей ко входу дощатой тропы, пошлепав по грязи за здание.

Вора бы поймать, Владыко – долг-то так и так отдать придется, даже если кузнец решит, что более он ему не нужен. Нельзя в долг брать и не возвращать. В этой ситуации суда надо мною не будет, но люди-то вокруг не слепы и не глухи, а значит должны видеть и слышать, что слово свое я держу невзирая на внешние обстоятельства.

Пока мы шли, я успел заметить на лице игумена недовольство. Не мной, собой – поторопился с «уберем». Завернув за угол, мы прошлись вдоль стены и остановились у закопанного в землю конца цепи. Конструкция примитивная, создана по принципу «лучше, чем ничего», но благодаря этому подтверждение эффективности было видно невооруженным взглядом. Земля около цепи слегка просела и лишилась травы. Здесь меня запоздало тряхнуло от страха: при плохом (а хорошим то, что перед нами, назвать язык не повернется) заземлении возникает «шаговое напряжение», которое может убить нафиг находящегося поблизости. Хорошо, что этого не случилось – место здесь никому особо не нужное, а по ночам так тем более.

Второе яркое свидетельство – звенья самой цепи частично сплавились между собой, а частично разлетелись по округе раскаленными кусочками железа. Вон в стене дырочки, и в стене соседнего здания такие же есть. Хорошо, что они каменные, а еще ливень шел, иначе мог бы и пожар случиться. И вдвойне хорошо, что «поражающие элементы» не нашли цели из бренной плоти.

Удивительно, что цепь не порвалась, вместо этого сплавившись у земли в потерявшее всякое подобие формы железную как бы проволоку.

- Хм… - наклонился над «заземлением» епископ и даже не поленился поворошить сапогом опаленный и залитый дождем неровный круг.

Сапог копнул, и мы узрели обгоревший труп здоровенной крысы.

- Хм… - прокомментировал это Евфимий, потрогал и осмотрел цепь, взялся за нее двумя руками и без усилий переломил «проволоку» пополам после чего признался. – Сломал я поделку твою, Гелий.

- Молния сломала, Владыко, - с глубоким поклоном (потому что он без пяти минут передо мной извинился на максимально доступном при нашей разнице в ранге уровне) поправил я. – Плохой это громоотвод был, самый простенький, и от этого одноразовый.

- Как говоришь? – заинтересовался Евфимий. – «Одноразовый»?

- Так, Владыко, - подтвердил я.

- Добро́, - одобрил он термин. – А ну-ка, Евгений, - повернулся к монаху из своей свиты. – Подержи лесенку, с блажным потолкую, ежели он меня ответом удостоит.

Так как епископ никого не приглашал, мы остались на земле, смотреть как пожилой церковный иерарх лезет на крышу, дает юродивому поцеловать свою руку – даже шизофреник перед таким человеком трепет испытывает – и вместе с Иннокентием трогает прут громоотвода.

Трогали прут они долго. Слов слышно не было, лиц с этого ракурса не видать, но я счел это хорошим знаком: Евфимий громоотводом определенно заинтересовался, а еще по неведомой мне причине (или их комплексу, что более вероятно) отчего-то питает ко мне очевидное расположение. Уж не знаю, кто и чего ему успел рассказать за короткое время между его прибытием и Заутреней, но факт остается фактом: даже Его Высокопреподобие такого внимания не удостоился, и от этого теперь стоит и пырится на меня, стараясь не хмурить бровей и не кривить рожи. А я что? Я стою и молчу, потому что не по рангу мне самому к уважаемым людям обращаться.

Епископ спустился минут через пятнадцать, и за это время никто из нас не проронил ни слова. Такой тишины в монастыре я вообще не помню – всегда кто-то где-то хоть тихонько да неразборчиво, но треплется.

Спустившись, Евфимий с благодарным кивком принял из рук помощника намоченную в ближайшей бочке тряпицу, вытер руки и благодушно решил:

- Идемте теперь на кузню поглядим. Досточтимый отец Алексей, - обратился к игумену. – Покажете дорогу?

- Да, Владыко, - коротко, но уважительно поклонился тот и повел нас к руинам кузницы.

- Ступай рядышком с Владыкой, он тебя покуда не отпускал, - прошептал мне батюшка келарь, легонько подтолкнув в спину. – Любит тебя юродивый, уж не знаю за что. Великая это для нас удача, Гелий, - добавил совсем уж тихо, но я услышал.

Укрепился Николай в правильности своего решения доверить мне немного поработать на благо монастыря. Теперь, даже если по итогам «инспекции» игумен слетит с должности (не обязательно вниз, может и на повышение пойти на самом деле – вон, рожа светлеет на глазах, тож душевный подъем ощущает), келарь имеет все шансы свою должность сохранить в силу своего умения пользоваться полезными кадрами.

- Вы при случае на крышу залезьте, досточтимый отец Алексей, - вступил с игуменом в беседу епископ. – Добро оттуда видно, что громоотвод на своем месте находится, не дерзнув возвыситься над крестами Святыми. Впрочем, заменить его придется – не токмо цепь с мышью от молнии пострадали, но и сам прут.

- Одноразовый оказался, - ловко ввернул понравившийся епископу термин игумен.

- Так, - благодушно подтвердил тот.

- Идет грек, богатства несе-е-ет!!! - раздался над монастырем крик юродивого, который в этот раз показался мне не ехидным, а совсем наоборот.