Кондитер Ивана Грозного

Глава 22

Дни становились короче и холоднее, небеса все чаще роняли на грешную землю противные, долгие, надолго остающиеся влагою в воздухе, дожди, задули зябкие, пахнущие опустевшими огородами ветра. Доселе неплохо державшиеся перед наступлением осени деревья как-то стремительно, словно решив отдать миру все оставшиеся в запасе краски, оделись в желто-красные цвета, пожухли сорные травы, и трудникам с послушниками каждый день приходилось сгребать и сметать красивые, но безнадежно мертвые листья.

Жизнь в монастыре шла своим чередом: монахи молились, постились и вкалывали, не отставали от них и недостойные пострига мы. Первый прототип печки ожидаемо нас подвел, и пришлось строить второй, с учетом наделанных ошибок, часть которых установить чисто физически невозможно – дело-то новое. Проблема – там, где и ожидалось, в системе дымоотведения и «растягивании» того же дыма по разным уголкам печки ради равномерного ее нагрева и остывания. Будем дальше шишки набивать, тут уж ничего не поделаешь.

Первые дни мой новый «гештальт» втягивался в наш общий быт, лазил по монастырю в компании «начальника-экскурсовода», пару раз сбегал до дому, откуда возвращался в смешанных чувствах, а потом, поняв, что возможность «сбегать» у него никто не отбирал, не отбирает и не собирается, счел это не такой уж важной опцией.

Интересно в нем, в монастыре. Огромная, огороженная каменной стеной территория, бесчисленные укромные и не очень закоулочки, кипящая, пусть и в размеренном ритме, жизнь… Маленькому мальчику это намного интереснее тесной, закопченной горенки и тяжелого даже в таком возрасте, однообразного труда, конца и края которому нет.

Да, к маме и папе очень хочется, но хочется как бы в «фоновом режиме». Проснулся, сходил с нами на «моцион», покушал, побегал по монастырю с моими немногочисленными поручениями, просидел почти весь световой день в «школе», снова покушал, и вот уже и спать пора. Некогда скучать – вокруг новый, интересный мир, а там… А там никогда и ничего не меняется – это маленький Колька уже сейчас понимает.

Новую – совсем новую – жизнь всегда начинать страшно и больно, но стоит хоть немного втянуться, как прошлое неизбежно начинает меркнуть и терять свою притягательность, в лучшем случае подергиваясь розовой дыркой ностальгии, но какая нафиг ностальгия у первоклашки? Вот потом, когда немного подрастет, детские воспоминания возьмут свое, а пока у Николая нет времени на такие пустяки – вокруг целый новый и интересный мир, отличающийся от его прошлого как небо от земли.

Покуда строилась печка, я не бездельничал, большую часть времени экспериментируя с ферментацией всего подряд во всем мне доступном, не стесняясь проверять местных, которые уже что-то из этого пробовали, и у них не получилось. Основным достижением и я, и окружающие считаем «монастырский квасной хлеб». Добавив в качестве разрыхлителя во ржаную закваску хмельной квасной «рассад», я добился недостижимых ранее пышности и ароматности, сдобренных легкой кислинкой. А этот хлебушек еще и хранится дольше! Обоснование процесса для окружающих – «Грибки это маленькие, но деятельные, что пчелки. Во славу Божию трудятся, тесто подымают».

Второе важное ноу-хау – это открытие местным глаз на самый настоящий кулинарный закон: ферментация при должной сноровке и соблюдении технологий применима вообще к любым овощам. Солить грибы с огурцами да квасить капусту русичи научились еще столетия назад, а вот фантазию в этом направлении как минимум в нашем монастыре применять стеснялись. Благодаря моим знаниям и серии опытов, мы с помощниками выявили и записали несколько особо удачных рецептов.

Первый – «Салат монастырский суровый». Белокочанная капустка с репой, морковью, луком, хреном, кореньями пастернака, семенами горчицы и укропа, подвергнувшись «квашенью», получилась как надо: остренькая, пикантная, немножко кислая, а главное – офигенно полезная в силу компонентов. С кашей идет так, что у жителей монастыря за ушами трещит! Много бочонков на зиму с этой прелестью заготовили, а часть по воле батюшки игумена отправили в Москву, чтобы начальство тоже полакомилось. Обоснование – «Сила соления умножается, когда овощи в единстве томятся. Горечь корений способствует крепости духа».

Не обошлись без моего внимания и огурчики – поэкспериментировав с пропорциями, я смог получить разбавленный мед («сыто») пригодной для медовой лактоферментации консистенции и качеств. Вкус огурчиков, когда мы достали их из бочонка, произвел в монастыре фурор – сложный, глубокий вкус наложился на пропитавшие огурчики пузырьки углекислого газа, отчего они получились почти «газированными» со всеми вытекающими. Тоже передали немножко в «Центр» вместе с рецептом и указаниями, что блюдо сие привез на Русь грек Гелий. Обоснование техпроцесса – «Благодать пчелиная не только сладость дает, но и насыщает овощи живою силою».

Ну и огромная часть усилий была направлена на улучшение отрады всякого свято блюдущего Посты человека – скоромные дни. Молоко – благо для человечества великое, но есть у него неприятная особенность очень быстро киснуть. Способы направить этот процесс в благое русло у русичей есть, но я решил пойти дальше.

Первое – берем самый обыкновенный творог, выдерживаем в крепком рассоле, запуская этим дополнительную ферментацию, и на выходе получаем солененькую, пикантную творожную массу (этакую «прото-брынзу», в моем, греческом, случае – «прото-фету»), которая хранится очень долго и пригодна для добавления куда хошь. «Соль вытягивает лишнюю влагу и дух тления, оставляя лишь крепкую молочную суть».

Второе – «прото-йогурт», очень похожий на опять-таки «греческий» из моих времен. Молоко для этого заквашиваем не как обычно, при температуре окружающей среды, а сначала слегка подогретое в печке, а потом укутанное в войлок и помещенное к той же самой печи, «доходить» в тепле при помощи термофильных бактерий. Удалось с первого раза, и теперь таким «йогуртом» будут заправлять постные блюда. «Томление в тепле, как душу в молитве, делает снедь сию особенно нежной и для чрева целебной».

В свободное от дел кулинарных время я при помощи нанятого переписчика записывал сборник «Русские народные сказки в пересказе грека Гелия». От такого названия все выпали в такой мощный осадок, что никто даже не решился спросить очевидного – «а откуда грек знает «русские народные» сказки настолько лучше нас, что мы их вообще впервые слышим?». Привычка – все время Гелий чего-то «мутит», на все странности вопросов с ответами не напасешься, ну его, лучше своими делами заняться.

Шла работа и над «мемуарами» Иннокентия. Ох тяжко шла – даже сбросивший тяжелый груз греха юродивый не то чтобы целиком здравомыслящим человеком в одночасье сделался. Мысли плавают и путаются, ноги норовят пойти привычно прогуляться часиков этак пять, а усидчивостью даже отдаленно не пахнет. Мается с ним переписчик батюшка Евлогий, из последних христианских сил смирение демонстрирует, но – демонстрирует, потому что и деньги я ему плачу хорошие, и батюшка игумен мою просьбу поддержал из уважения ко мне и юродивому.

Не одними этими будущими памятниками русской словесности ограничился мой вклад в народную культуру: от посада, через деревеньки, села и города, пролетая над лесами, полями, болотами и реками, наскипедаренными соколами неслись по Руси две поговорки. Первая, про волка и работу, и другая, зародившаяся уже в XXI веке – «Дал Бог зайку, даст и лужайку» - ею я на прощание подбодрил народ, и всем многодетным она сразу же очень понравилась.

В таких вот заботах пролетели остатки августа, и мы вплотную подобрались к первому сентября, дню, который откроет миру новый, 1554-й, год.

Ёлки с игрушками, утренники и тем более Дед Мороз – это явления гораздо более поздних времен, а сейчас Новый Год празднуют совсем иначе. Подарки, однако, имелись – не друг дружке окружающие их дарили, а по большей части чужим людям. Есть в деревнях и городах символическая забава у деток, «осевание» называется: ходят ребята и девчата по дворам, «засевают» избы зерном, желая тем самым хозяевам богатого урожая в грядущем году, а те их в ответ одаривают вкусными кусочками.

Занимались этим и наши, монастырские ребята, «осевая» жилые и ремесленные помещения, а детки посадские приходили «осевать» в гости, за это получив доброе угощение. Взрослые крестьяне к этому моменту собрали в полях и огородах все, что можно, и успели выплатить подати – аккурат первого сентября местный годовой «налоговый период» заканчивается, и даже наш батюшка келарь в компании батюшки казначея поехал в Москву с отчетностью и мешочком денег – подати с окрестных земель стекаются в монастырь, а потом, за вычетом положенной доли, отправляются дальше, вливаясь в исполинского размера церковную казну.

Заодно обещал батюшка келарь каких-нибудь новостей мне привезти, и я жду его с нетерпением: тяжело планировать реально качественно, когда в любой день за тобой могут приехать и увезти на новое место жительства. В Москве обо мне, однако, знают, и знают настолько, что тридцать первого августа ко мне прибыли нежданные, но безусловно приятные подарки.

Привез их «богатырь» Василий. Выглядел он не очень – уставший, осунувшийся, со свежей, немного подзажившей царапиной на щеке и грязный настолько, что лошадкой и самим собой разило от него за версту. Ну так «татар гонял», то есть – в долгом походе боевом находился, и прямо оттуда до нас и прибыл, потратив, по собственным словам, на дорогу целую «седмицу». Мешочек мне привез:

- Прости, Гелий Давлатович, не разобрались мы сразу. Сам понимаешь – сеча лютая была, а мы о приказе Государевом думали тогда. Посчитали неправильно добро у тебя купленное, токмо недавно и спохватились. Прошу – прими разницу, мы люди честные, и прости, что не сразу сообразили.

Кинуть на деньги спасенного сироту «без роду и племени» - это одно. Останься мой «отец» жив, они бы так не поступили: к Государю следовали же, специалисты значит ценные. А одного меня на Двор кто пустит? Значит можно «пощипать» - все равно даже если гречонок на это пожалуется, на защиту его никто не встанет. А теперь несется над Русью Святой весть о юном Палеологе да расположении к нему реально важных людей, и малая коммерческая операция может «богатырям» выйти великим боком, вплоть до отчисления их родов из Избранной Тысячи. Такой высокий и передающийся по наследству статус терять никак нельзя, поэтому я не удивился, насчитав в оставленном сразу же свалившим от греха подальше Василием мешочке почти сотню рублей серебром. Дорого мое «наследство» стоило, но совсем не настолько – просто «богатыри» на всякий случай накинули сверху солидную «компенсацию за неудобство».

Деньги – это прекрасно, что бы там не говорили коммунисты, но сидящий в своей келье на топчане в окружении кучек с гривенками да монетами я радовался совсем не им, а маленькому кожаному мешочку, найденному в большом «богатырском мешке». Золотистой нитью вышит на малыше тонкий изящный вензель «Д». Аккуратно развязав туго стянувший горловину кожаный же шнурок, я заглянул внутрь – здесь радость и нахлынула – и изо всех сил контролируя алчно задрожавшие руки бережно высыпал величайшую драгоценность на стол.

Мало! Настолько мало, что жаба своими ледяными лапами крепко схватила меня за горло и вызвала острый приступ ярости.

- Дебилы!!! Жадные ***!!! Имбецилы!!! Дегенераты средневековые!!! – сотрясали мои щедро сдабриваемые отчаянными матюгами крики стены кельи.

Хорошо, что пацаны в «школе» - напугались бы сильно, потому что утратить самоконтроль я позволил себе впервые.

- «Богатыри», *** сказочные!!! – решив на этом закончить, я сделал глубокий вдох и велел себе успокоиться.

Уверен, уважаемые защитники земли русской наложили руки на мешочек в первую очередь: выглядит дорого, приехал на Русь из Царьграда – известного торгового центра планеты – и набит семенами. Как выглядят семена, уверен, в этом времени знают даже самые закоренелые, потомственные вояки, но так хотелось им верить в то, что семена эти потребны для выращивания чудовищно дорогих специй, что либо впарили часть кому-то способному их вырастить, либо тупо смололи драгоценность и попытались сдобрить ею свою убогую жратву.

В том, что мешочек был именно «набит», я не сомневаюсь – не специи же, ценность в местах повсеместного выращивания этого добра совсем невелика, но высокоуровневый повар не мог не позаботиться о том, чтобы под рукою у него всегда было то, к чему он привык – вез семена нужных ему растений на Русь папенька мой, и вез много, чтобы иметь пространство для маневра и право на сельскохозяйственные ошибки в специфическом здешнем климате.

Ох, грехи мои тяжкие. Попросив прощения, я снял лампадку с Красного угла. Не корысти ради одной задницу рву, Господи, сам видишь как предкам несладко живется, болит за них сердце, неужто свет перед иконою важнее света потенциального сельскохозяйственного рывка? Точно не важнее – не знаю, во что бы на моем месте верил сильно образованный богослов, но мой Господь добр к чадам своим, ибо любит безмерно. Голод – страшный, хронический, вечной черной тенью следующий за предками моими – это не только физические страдания и повышенная смертность. Это – грандиозные, сдерживающие само развитие Руси кандалы, и работает он на всё.

Если нечем кормить оторванного от земли работника, хуже развиваются не-продовольственные сферы жизни: промышленность, строительство, сфера услуг, научный комплекс, военное дело… Да всё! Есть и еще более страшная составляющая: хронически недоедающий организм не развивается на весь свой генетический потенциал. Физически – рост, мышцы и остальное – и физически-ментально, потому что мозг жрет очень много калорий и густого коктейля из синтезируемого организмом добра. Синтезируемого из поступающих из вне витаминов, минералов, аминокислот и всего остального. Вероятность того, что выросший на полуголодной диете человек окажется глупее полноценно питающегося очень высока, и как ни пытайся вдалбливать ему знания, умения и навыки, этот чисто физиологический изъян уже не перекрыть.

Аккуратно подсветив кучку семян с одной стороны лучиной, с другой – лампадкой, я вздохнул о нормальных окнах: день за окном, чуть после обеда, а в келье ни зги не видать!

Это – не панацея. Я не Господь, и мне не дано накормить и обогреть всех обездоленных. Это – чуть больше витаминов и богатства вкусовой карты. Это – чуть больше полученных в обмен на затраченные калорий. И уже одно только это – десятки, сотни, тысячи и миллионы спасенных от голодной смерти жизней, если смотреть на десятилетия вперед…

- Одно, два, три… - дрожащим от груза ответственности пальцем выбрал я из скудной тучки кукурузные зернышки. - …Одиннадцать, - закончил отсчет.

Мелкие, бледные, совсем не такие, как привычные мне монструозные ядрища, прошедшие через многовековую селекцию, но это – определенно кукуруза. Америка-то уже открыта, и почему бы какому-нибудь предприимчивому деятелю не начать торговать «маисом»?

- Одно, два, три… - крохотных семечек помидора набралось аж двадцать три.

- Одно, два, три… - семнадцать семечек подсолнуха.

Четырнадцать – укроп.

Тридцать одно – петрушка.

Восемь семечек тыквы.

Семь зернышек фасоли.

Десяток семян кориандра.

И – последнее – семь семечек перца. Полагаю – острого.

Ненасытна скотская человеческая сущность – мне до дрожи захотелось заполучить еще и картошку. Найдется ли на Руси человек, способный в случае нужды обойти весь мир, обменяв вот эту гору бесполезного серебра на огромный мешок живых и полезных семян?

Пользуясь случаем, выражаю уважаемым читателям благодарность за внимание к моему творчеству. Спасибо! Поставьте, пожалуйста, лайк :)