Нэпман 4. Красный мотор

Глава 20 Сумасшедший профессор

Раннее декабрьское утро выдалось морозным. За окнами моего кабинета кружился редкий снег, оседая на карнизах заводских корпусов. Я в который раз перечитывал отчет об испытаниях нашего первого грузовика, и с каждым прочтением все отчетливее понимал, что без решения «резиновой проблемы» мы дальше не продвинемся.

На столе передо мной лежали обломки рессоры и куски растрескавшейся резины. Даже беглого взгляда хватало, чтобы понять, этот материал никуда не годится.

Слишком жесткий, слишком хрупкий. В памяти всплывали характеристики эластомеров из будущего, но как получить хотя бы подобие таких свойств с технологиями 1929 года?

Звонок из Москвы от Величковского раздался, когда я в очередной раз проверял расчеты нагрузок на подвеску.

— Леонид Иванович, — голос профессора звучал необычно воодушевленно. — Помните наш разговор о полимерах? Тут такое дело… Есть в Ленинграде один интереснейший ученый, Сергей Васильевич Лебедев. Он занимается синтезом каучукоподобных веществ.

Я замер. Лебедев… Тот самый, кто в будущем создаст первый советский синтетический каучук. Мы уже говорили о нем с Варварой. Кажется, судьба сама посылает нам решение.

— Николай Александрович, вы с ним знакомы? — спросил я, стараясь скрыть волнение.

— Лично нет, но через Академию наук можно организовать встречу. Он сейчас как раз в Москве, на конференции химиков.

Я посмотрел на календарь. До конца года оставалось меньше месяца, работы невпроворот, но упускать такой шанс нельзя.

— Когда можно с ним встретиться?

— Завтра он делает доклад в Политехническом. После этого я мог бы вас познакомить… — Величковский помолчал. — Только, Леонид Иванович, имейте в виду, человек он непростой. Увлеченный наукой до фанатизма, к практическим вопросам относится… скажем так, своеобразно.

Я улыбнулся. За время общения с Величковским я уже привык к его осторожным формулировкам.

— Буду завтра в Москве, Николай Александрович. Готовьте почву для знакомства.

После разговора я вызвал Варвару. Она появилась почти сразу, видимо, опять допоздна засиделась в лаборатории. В синем рабочем халате, с карандашом, заложенным за ухо, она выглядела усталой, но глаза горели привычным упрямым блеском.

— Варвара Никитична, придется вам денек-другой поруководить испытаниями без меня. Еду в Москву, есть шанс решить нашу проблему с резиной.

Она кивнула, машинально поправляя выбившуюся прядь волос:

— А с карбюратором что делать? Я тут кое-какие идеи набросала…

— Продолжайте работу, но без меня ничего кардинально не меняйте. Как вернусь, сразу обсудим.

Когда она ушла, я достал из сейфа папку с набросками по синтетическому каучуку. Там были собраны все обрывки знаний из будущего, которые могли пригодиться.

Конечно, я не мог просто выдать готовую формулу, это вызвало бы слишком много вопросов. Но направить исследования в нужное русло, подтолкнуть к правильным решениям, это в моих силах.

Ночной поезд на Москву уходил через три часа. Как раз хватит времени собраться и заехать домой за теплым пальто, ведь декабрь в этом году выдался на редкость морозным.

Ночной поезд мерно покачивался на рельсах. В купе первого класса было тепло, но спать не хотелось.

Я смотрел в темное окно, где изредка мелькали огни маленьких станций, и обдумывал предстоящий разговор. За годы в будущем я привык к совсем другим скоростям и комфорту, но было что-то уютное в этом неторопливом движении под стук колес.

Утренняя Москва встретила меня морозной дымкой и привычной суетой на Курском вокзале. Носильщики в потертых форменных фуражках, извозчики, зазывающие седоков, торговки с горячими пирожками. Меня уже ждал Степан, извещенный телеграммой.

Величковский появился ровно в назначенное время, в десять утра. Как всегда подтянутый, в безупречном костюме-тройке и с неизменным золотым пенсне на черной ленте. Только легкий румянец на щеках выдавал, что он тоже взволнован предстоящей встречей.

— С дороги не устали, Леонид Иванович? — поинтересовался он, устраиваясь в глубоком кресле. — До доклада Лебедева еще три часа, так что у нас есть время обсудить детали.

Я достал папку с набросками:

— Николай Александрович, давайте еще раз пройдемся по нашим проблемам с резиной. Мне кажется, работы Лебедева могут дать ключ к решению.

Следующий час мы детально разбирали технические вопросы. Величковский, как всегда, схватывал все на лету. Его тонкие пальцы быстро делали пометки в записной книжке, а глаза за стеклами пенсне становились все более заинтересованными.

— Знаете, — задумчиво произнес он, просматривая мои расчеты, — а ведь действительно может получиться. Если правильно подобрать катализатор для полимеризации… — он замолчал, погрузившись в размышления. — Да, определенно стоит обсудить это с Сергеем Васильевичем. Только… — профессор хитро прищурился, — давайте не будем сразу раскрывать все карты. Пусть сначала прочитает доклад, мы послушаем. А потом я вас представлю как талантливого промышленника, интересующегося прикладными аспектами его исследований.

Я улыбнулся. За этот год я уже привык к дипломатическим талантам Величковского. Он умел устраивать такие «случайные» встречи, что комар носа не подточит.

— Как скажете, Николай Александрович. Вам виднее, как лучше подойти к делу.

Мы еще немного поговорили о последних научных новостях, после чего Величковский засобирался:

— Встретимся в два часа у входа в Политехнический. И да, Леонид Иванович… — он уже стоял в дверях, — захватите с собой образцы вашей нынешней резины. Думаю, они весьма заинтересуют Сергея Васильевича.

В большой аудитории Политехнического музея было многолюдно и душно. Высокие окна с мелким переплетом пропускали серый декабрьский свет, падавший на ряды деревянных скамей, заполненных студентами и научными работниками. Мы с Величковским устроились в середине зала.

Сергей Васильевич Лебедев оказался невысоким худощавым человеком лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной седеющей бородкой клинышком и живыми карими глазами за стеклами простого пенсне в металлической оправе. Его потертый черный сюртук и слегка помятый воротничок говорили о человеке, для которого внешний вид — дело десятое.

Но стоило ему начать говорить о полимеризации бутадиена, как весь облик преобразился. Движения стали порывистыми, глаза загорелись, а голос окреп. Он быстро заполнял доску формулами, попутно объясняя тонкости процесса с таким увлечением, словно рассказывал захватывающую историю.

После доклада Величковский представил нас. Лебедев внимательно выслушал мой рассказ о проблемах с резиной для автомобильного производства, изучил образцы.

— Интереснейшая задача, — произнес он, разглядывая треснувший патрубок. — Но, к сожалению, сейчас я полностью погружен в теоретические исследования. Понимаете, мы на пороге важнейшего открытия в области катализа… — его глаза снова загорелись, — … и любое распыление сил может помешать.

Он замолчал, что-то обдумывая, потом вдруг оживился:

— Но знаете что? — продолжил Лебедев. — Вам стоит поговорить с Борисом Ильичом Вороножским. Он работает в прикладной лаборатории при Химико-технологическом институте. Блестящий экспериментатор, хотя… — Лебедев слегка поморщился, — … несколько эксцентричен. Но в практических вопросах синтеза полимеров разбирается превосходно.

— В чем выражается его эксцентричность? — осторожно поинтересовался я.

Лебедев и Величковский переглянулись.

— Ну, например, он убежден, что все важные эксперименты нужно проводить ночью, когда «космические вибрации благоприятствуют реакциям полимеризации», — Лебедев едва заметно улыбнулся. — И еще он разговаривает со своими катализаторами. Но результаты! — он поднял палец. — Результаты у него всегда превосходные.

Мы попрощались с Лебедевым у выхода из музея. Он торопился в свою лабораторию, но успел набросать на клочке бумаги адрес Вороножского и короткую рекомендательную записку.

Промозглый декабрьский день уже окутал Москву сизым туманом. Мы с Величковским взяли извозчика и поехали в сторону Миусской площади, где располагался Химико-технологический институт.

Пока ехали, профессор рассказал мне еще несколько любопытных историй о Вороножском, которые ходили в научных кругах. Он, похоже, решил подготовить меня к предстоящей встрече.

— Видите ли, Леонид Иванович, — начал он, когда наш извозчик свернул на Тверскую, — Борис Ильич человек… своеобразный. В прошлом году на заседании Химического общества он доказывал, что успех полимеризации зависит от фазы луны. И ведь что удивительно, он принес подробные таблицы с результатами экспериментов!

Величковский помолчал, глядя на заснеженную улицу.

— А еще был случай на международной конференции в Риге. Вороножский должен был делать доклад о новом типе катализаторов. Так он притащил с собой клетку с вороном! Заявил, что птица его соавтор, потому что именно ее карканье натолкнуло его на правильное решение. И знаете что? Доклад произвел фурор. Немецкие химики потом месяц обсуждали его результаты.

— А что касается научной репутации? — осторожно поинтересовался я.

— О, тут можете быть спокойны, — профессор энергично протер запотевшее пенсне. — Его статьи публикуют лучшие химические журналы Европы. Просто он… как бы это сказать… верит, что наука требует не только логики, но и интуиции. Весьма своеобразной интуиции.

Институтское здание темнело на фоне вечернего неба. Только в нескольких окнах горел свет, и среди них — три ярко освещенных окна в правом крыле второго этажа.

— Похоже, Борис Ильич на месте, — заметил Величковский, поправляя пенсне. — Он почти никогда не уходит до полуночи.

Поднявшись по гулкой лестнице, мы оказались перед дубовой дверью с медной табличкой «Лаборатория специальных полимеров». Из-за двери доносилось негромкое бормотание и странное шипение.

Величковский решительно постучал. Бормотание стихло, послышались быстрые шаги, и дверь распахнулась, явив нам весьма необычное зрелище…

Перед нами предстал высокий худощавый человек лет пятидесяти в длинном черном халате, больше похожем на средневековую мантию. Его седые всклокоченные волосы стояли дыбом, словно их обладатель только что получил электрический разряд. На крючковатом носу держалось старомодное пенсне в серебряной оправе, а в руке он сжимал колбу с дымящейся зеленоватой жидкостью.

— А, Николай Александрович! — воскликнул он, даже не взглянув на меня. — Вы как раз вовремя. Мой катализатор сегодня в прекрасном настроении, просто замечательном! Смотрите, какой цвет, какое свечение!

Он поднял колбу к свету. По стенкам действительно пробегали странные блики.

Лаборатория Вороножского поражала воображение. Огромные столы были заставлены причудливыми стеклянными приборами, между которыми вились трубки и змеевики.

В углу громоздился внушительный шкаф с сотнями пробирок, в каждой из которых что-то пузырилось или светилось. На стенах висели астрологические карты и таблицы фаз луны, испещренные химическими формулами.

— Борис Ильич, позвольте представить… — начал было Величковский.

— Да-да, конечно, — рассеянно кивнул Вороножский, все еще любуясь своей колбой. — Только сначала взгляните сюда. Видите эти пузырьки? Они поднимаются против часовой стрелки! Я же говорил, что полимеризация идет лучше при убывающей луне.

Я молча достал из портфеля образцы нашей резины и положил на стол. Вороножский наконец оторвался от колбы и мельком взглянул на них. Через секунду он уже держал в руках лупу и внимательно изучал структуру разлома.

— Любопытно, весьма любопытно… — пробормотал он. — Какая грубая структура! Молекулы совершенно не хотят выстраиваться в правильные цепочки. Безобразие просто.

Следующие полчаса он метался по лаборатории, проводя какие-то экспресс-тесты и бормоча себе под нос. Наконец остановился и уставился на меня:

— Нет-нет, это совершенно невозможно. Сейчас Меркурий входит в созвездие Козерога, а значит, все эксперименты с эластомерами обречены на провал. Вот через три месяца, когда Юпитер…

Я понял, что нужно срочно менять тактику. Учитывая характер профессора, прямой подход здесь не сработает.

— Борис Ильич, — осторожно начал я, — а правда ли, что немецкие химики считают невозможным получение синтетического каучука в промышленных масштабах?

Вороножский резко развернулся, его глаза сверкнули:

— Что? Эти самодовольные педанты из Байера? Да что они понимают в тонких материях! Нет-нет, это совершенно невозможно, — он решительно замотал головой. — Сейчас Меркурий входит в созвездие Козерога, а значит, все эксперименты с эластомерами обречены на провал. Я же говорю, давайте через три месяца, когда Юпитер…

— Но может быть… — начал я.

— Абсолютно исключено! — профессор уже потерял интерес к разговору и вернулся к своей колбе. — Катализатор чувствует, когда время не подходит. А сейчас он говорит мне, что нужно заниматься совсем другими исследованиями. Вы только посмотрите на эти пузырьки!

Было ясно, что дальнейший разговор бесполезен. Мы с Величковским откланялись. Профессор, казалось, даже не заметил нашего ухода, что-то бормоча своей колбе.

— М-да, — протянул Величковский, когда мы вышли на морозную улицу. — Сегодня он особенно… непреклонен. Простите, Леонид Иванович, видимо, зря потратили время.

В своей квартире рядом со сталелитейным заводом я долго не мог уснуть. Перед глазами стояла странная лаборатория с мерцающими колбами, а в голове крутилась одна мысль, что без Вороножского нам не обойтись. Его эксцентричность только маскировала блестящий ум, это я понял по тем замечаниям, которые он походя сделал о структуре резины.

Я подошел к окну. Ночная Москва искрилась снегом под электрическими фонарями.

Где-то там, в лаборатории на Миусской площади, чудаковатый профессор все еще колдует над своими приборами. Как его привлечь? Что может зацепить человека, верящего в космические вибрации и разговаривающего с катализаторами?

И вдруг меня осенило. Я почти рассмеялся, настолько простым и изящным показалось решение. Порывшись в портфеле, я достал телеграфный бланк. Пора запускать операцию «Астрологический прогноз».

За окном падал снег, когда я заканчил набрасывать план операции. Изящество решения заключалось в его многослойности. Каждый элемент должен подтверждать другие, создавая полную иллюзию случайных совпадений.

Достав чистый лист, я начал формулировать текст для немецкого журнала:

«Согласно недавно обнаруженному манускрипту алхимика Парацельса, в декабре 1929 года произойдет уникальное сочетание планет — Юпитер, Меркурий и Венера выстроятся в особую конфигурацию, называемую 'Печатью Гермеса». Древние считали, что такое положение светил особенно благоприятствует работе с эластичными субстанциями и процессам удлинения молекулярных цепей.

Примечательно, что в манускрипте особо подчеркивается необходимость в этот период благосклонно относиться к предложениям о сотрудничестве, особенно связанным с повозками и средствами передвижения. Отказ от такого сотрудничества, по мнению древних, может привести к потере уникальной возможности для важных открытий'.

Я усмехнулся, представляя, как Вороножский будет читать эту заметку. Теперь нужно было организовать публикацию. У Величковского есть связи в редакции «Zeitschrift für angewandte Chemie», это решало проблему с немецким журналом.

Далее я набросал текст письма для «случайно найденного» старинного гороскопа. Его можно будет подбросить через букинистов, я знал, что профессор часто роется в старых книжных лавках в поисках алхимических трактатов.

Оставалась проблема с «бывшим немецким профессором». Тут может помочь Курт Шмидт из рижского представительства «Объединенной торговой компании». Он как раз собирался в Москву по делам. Если правильно его проинструктировать, он сделает, что надо.

Я достал ежедневник и начал составлять график действий. Все нужно рассчитать по дням, чтобы информация поступала к Вороножскому постепенно, из разных источников. Сначала гороскоп, через пару дней заметка в журнале, еще через несколько дней — встреча с немецким промышленником.

А пока… Пока нужно дать профессору успокоиться и убедиться в своем отказе. Пусть думает, что тема закрыта. Это сделает «случайные совпадения» еще более впечатляющими.

Я подошел к окну. В свете уличных фонарей кружились снежинки.

Где-то там, в лаборатории, Вороножский все еще колдует над колбами. Ничего, скоро звезды подскажут ему правильное решение. С моей небольшой помощью, конечно.