Нэпман 4. Красный мотор

Глава 21 Новая резина

Прежде чем запускать план, я решил проверить астрономическую достоверность. В памяти всплыло имя профессора Цингера из МГУ. Он как раз занимался расчетами планетных траекторий. К счастью, Величковский тоже с ним знаком.

Встреча состоялась в университетской обсерватории следующим утром. Пожилой астроном в потертом твидовом пиджаке долго изучал мои расчеты, что-то черкая карандашом на полях.

— Поразительно, — наконец произнес он, поднимая на меня выцветшие голубые глаза. — Откуда у вас эти данные? Действительно, в конце декабря наблюдается редкое схождение трех планет. Мы как раз готовим об этом научную публикацию.

Это даже лучше, чем я рассчитывал. Теперь предстояло действовать быстро.

Уже вечером того же дня я встретился с букинистом Сапожниковым с Кузнецкого моста. Его лавка славилась редкими книгами, и Вороножский был там частым гостем.

— Значит так, Михаил Исаакович, — я протянул букинисту конверт с гороскопом и несколько крупных купюр. — Этот документ нужно «случайно обнаружить» в старой книге по алхимии, когда профессор в следующий раз зайдет к вам.

Сапожников понимающе кивнул, пряча деньги в жилетный карман:

— Не беспокойтесь, Леонид Иванович. Он обычно заходит по средам. Все будет сделано в лучшем виде.

Тем временем Величковский уже связался с редакцией немецкого журнала. Заметку обещали напечатать в ближайшем номере. Тема показалась им достаточно курьезной для раздела «Исторические находки и научные совпадения».

Оставалась встреча с Куртом Шмидтом. Я отправил в Ригу срочную телеграмму, прося ускорить его приезд в Москву. Немец должен «случайно» встретить Вороножского в кафе «Прага», куда профессор заходил каждую пятницу выпить чашку кофе.

План начал реализовываться даже быстрее, чем я ожидал. Уже через три дня взволнованный Сапожников сообщил, что Вороножский провел в его лавке почти два часа, изучая найденный гороскоп. А еще через неделю…

…Я как раз просматривал чертежи новой мартеновской печи у себя в квартире, когда в дверь дома на заводской территории начали неистово колотить. Было около одиннадцати вечера. Экономка Агафья Петровна, накинув шаль, поспешила открыть.

— Где он? Где Краснов? — раздался возбужденный голос. — Это срочно! Чрезвычайно срочно! Меркурий уже почти в нужной позиции!

В кабинет ворвался Вороножский. Его длинный черный халат развевался, как крылья огромной птицы, седые волосы были взъерошены еще сильнее обычного, а в руках он сжимал какие-то бумаги и потрепанную книгу.

— Леонид Иванович! — воскликнул он, даже не поздоровавшись. — Вы не поверите! Хотя нет, вы должны поверить! Звезды… они говорят! Они кричат нам!

Он разложил на моем столе прямо поверх чертежей старый гороскоп, свежий номер немецкого журнала и какие-то исписанные формулами листы.

— Смотрите! — его палец ткнулся в схему расположения планет. — Редчайшее сочетание! А вот подтверждение из манускрипта Парацельса. И даже эти ограниченные немцы это признают!

Вороножский заметался по кабинету:

— А сегодня… сегодня в «Праге» я встретил Шмидта из Байера. Они тоже что-то затевают! Но мы их опередим. Мой катализатор уже чувствует приближение благоприятного момента. Вчера он начал пузыриться особенным образом, точно по часовой стрелке, заметьте!

Он резко остановился и уставился на меня:

— Ваше предложение о сотрудничестве… оно еще в силе?

Я старался сохранять серьезное выражение лица:

— Конечно, Борис Ильич. Но вы же говорили…

— Забудьте, что я говорил! — он взмахнул руками. — Тогда Меркурий был в совершенно неподходящем положении. Но сейчас… сейчас все изменилось! Нам нужно начинать немедленно. Я уже набросал примерный план экспериментов.

Он достал из кармана халата измятый лист, исписанный неровным почерком:

— Вот, смотрите. Если правильно подобрать время синтеза в соответствии с лунными фазами, мы получаем замечательную возможность для синтеза.

В этот момент где-то на заводе загудел гудок, отмечая конец вечерней смены. Вороножский вздрогнул:

— О! Это знак! Определенно знак! Завтра же начинаем. Нет, сегодня! Прямо сейчас! У вас ведь есть лаборатория? Нет? Нам понадобится оборудование, много оборудования. Тогда быстро ко мне. Скорее!

Мы выехали через пятнадцать минут. Степан, клюющий носом за рулем, с удивлением посмотрел на необычного пассажира, но промолчал. Профессор всю дорогу что-то бормотал, перебирая исписанные листы и поминутно сверяясь с астрономическими таблицами.

Его квартира располагалась в старом доходном доме на Миусской площади, массивном краснокирпичном здании с лепными карнизами и чугунными решетками на окнах. Поднимаясь по гулкой мраморной лестнице, освещенной тусклыми электрическими лампочками, я невольно отметил следы былого величия — потускневшие бронзовые перила, потертый ковер на ступенях.

Вороножский нетерпеливо гремел ключами у массивной дубовой двери с медной табличкой «Профессор Б. И. Вороножский». Его седые всклокоченные волосы, казалось, стали еще более взъерошенными от возбуждения.

— Проходите, проходите! — он наконец справился с замком. — Только осторожнее, тут везде приборы.

Квартира поражала воображение. Высокие потолки с лепниной терялись в полумраке.

Все пространство огромной гостиной было заставлено химическим оборудованием. Под стеклянными колпаками поблескивали аналитические весы «Сарторий», на длинных столах громоздились штативы с колбами и ретортами. В углу примостился внушительный шкаф-сушилка с рядами термометров.

Профессор метнулся к окну, забранному плотными шторами:

— Так-так-так… Луна уже в правильной фазе, — он поправил съехавшее пенсне. — А вот и Меркурий! Идеальное время для начала работы.

В свете настольной лампы под зеленым абажуром его худое лицо с крючковатым носом отбрасывало причудливые тени. Длинные нервные пальцы порхали над колбами, словно дирижируя невидимым оркестром.

— Борис Ильич, может, сначала обсудим план работы? — осторожно предложил я.

— План? — он удивленно посмотрел на меня. — Ах да, конечно. Но сначала нужно подготовить катализатор. Он должен настояться при правильном расположении звезд.

Я наблюдал, как он смешивает реактивы, что-то напевая себе под нос. В голове крутились формулы синтетического каучука из будущего. Как подтолкнуть его к правильному решению, не вызывая подозрений?

Лаборатория была оснащена превосходно. Среди привычных приборов я заметил новейший потенциометр «Лидс-Нортруп» и спектроскоп «Цейс» — редкость по тем временам. На отдельном столике расположился полярископ для изучения структуры полимеров.

— А что вы думаете о натриевых катализаторах? — как бы между прочим поинтересовался я, разглядывая ряды реактивов на полках.

Вороножский замер с колбой в руках:

— Натрий? Хм… — его глаза загорелись. — Знаете, а ведь действительно! При текущем положении Юпитера щелочные металлы должны проявлять особую активность. Вы тоже чувствуете эти вибрации?

Он кинулся к шкафу с реактивами, продолжая бормотать что-то про космические силы и резонансы. Я едва заметно улыбнулся.

Первый шаг сделан. Теперь нужно аккуратно подвести его к мысли о полимеризации бутадиена…

Время незаметно бежало. Часы в гостиной пробили полночь.

Вороножский колдовал над установкой для полимеризации — сложным сплетением стеклянных трубок и колб, соединенных шлифами. В центре располагался реактор с водяной рубашкой, где поддерживалась строго определенная температура.

— Начинаем! — торжественно объявил профессор, поправляя сползающее пенсне. — Первая попытка должна быть точно в час ночи, когда Меркурий войдет в благоприятный аспект с Юпитером.

Я наблюдал, как он осторожно добавляет натриевый катализатор в раствор бутадиена. Жидкость в колбе начала мутнеть, на стенках появился белесый налет.

— Смотрите, смотрите! — возбужденно зашептал Вороножский. — Видите, как реагирует? Точно по часовой стрелке, именно так и должно быть!

Внезапно раствор потемнел и превратился в бесформенную массу. Профессор нахмурился:

— Нет-нет, что-то не так. Возможно, мы поторопились. Нужно дождаться, пока Луна войдет в созвездие Водолея.

Второй эксперимент начался через час. На этот раз Вороножский долго шептал что-то над колбой с катализатором, прежде чем добавить его в реактор. Я воспользовался паузой, чтобы как бы случайно заметить:

— А что если понизить температуру реакции градусов на десять? В немецком журнале вроде упоминалось…

Профессор просиял:

— Точно! Космические вибрации лучше резонируют при пониженных температурах!

Но и вторая попытка закончилась неудачей. Полимер получился хрупким и ломким. Вороножский в отчаянии всплеснул руками, едва не опрокинув штатив с пробирками:

— Не понимаю! Все звезды на месте, катализатор шептал правильные слова!

Я задумчиво разглядывал образец:

— Может быть, дело в концентрации? Если увеличить содержание натрия…

— Погодите! — профессор вдруг замер. — А ведь действительно! При увеличении концентрации щелочного металла усиливается его связь с космическими потоками!

Третья попытка началась около трех часов ночи. Вороножский уже заметно утомился, его седые волосы окончательно растрепались, а на черном халате появились пятна реактивов. Но глаза по-прежнему лихорадочно блестели.

Новый образец поначалу выглядел многообещающе — эластичный, светло-желтого цвета. Но при проверке на растяжение он неожиданно рассыпался.

— Проклятье! — простонал профессор, падая в потертое кожаное кресло. — Может быть, Сатурн вмешался? Нужно перепроверить эфемериды…

Я молча разглядывал остатки неудавшегося полимера. Теперь я точно знал, что нужно менять.

Температурный режим слишком нестабильный. Но как подвести к этому профессора?

— Борис Ильич, — осторожно начал я, — а что если…

В этот момент за окном что-то ярко вспыхнуло. Вороножский подскочил к окну:

— Падающая звезда! Это знак! — он повернулся ко мне с горящими глазами. — Нам нужно дождаться рассвета. Когда первые лучи коснутся реактора, тогда все случится.

Я понял, что сегодня ночью больше ничего не получится. Но первые шаги сделаны, и профессор уже близок к правильному пути. Осталось только немного подкорректировать направление его космических поисков.

Чтобы не уснуть, я выпил кофе. Уже четвертая кружка за ночь. Но как же без стимулятора?

Небо за окном начало сереть. В лаборатории прохладно, за ночь печь почти остыла.

Вороножский, несмотря на усталость, продолжал что-то высчитывать в толстой тетради, время от времени сверяясь с астрономическими таблицами.

— Вот оно! — вдруг воскликнул он, вскакивая. — Как я раньше не понял! Нужно начать точно на восходе, когда первые лучи коснутся реактора. А температуру будем менять плавно, следуя за движением Солнца!

Я с интересом наблюдал, как он готовит новую порцию катализатора. На этот раз его движения были точными и уверенными, без обычной суетливости. Даже бормотание стало тише и ритмичнее.

— Борис Ильич, — осторожно вмешался я, — может быть, стоит добавить немного хлорида натрия для стабилизации?

— Соль? — он на секунду задумался. — Да-да, конечно! Соль — символ мудрости алхимиков. И смотрите, — он показал на свои расчеты, — при восходе Солнца ионы хлора входят в особый резонанс с натрием!

Первые солнечные лучи действительно удивительно красиво играли в стеклянных трубках установки. Вороножский, затаив дыхание, добавил катализатор в реактор. Жидкость начала медленно мутнеть.

— Смотрите, смотрите! — прошептал он. — Какой правильный цвет! И пузырьки поднимаются точно по спирали Фибоначчи!

Я следил за показаниями термометра, незаметно корректируя температуру водяной рубашки. Главное сейчас это выдержать точный режим полимеризации.

Через два часа процесс был завершен. В колбе лежал бледно-желтый эластичный материал. Вороножский, дрожащими руками надев перчатки, осторожно извлек образец.

— Попробуйте растянуть, — предложил я.

Профессор потянул материал — тот легко удлинился втрое и мгновенно вернулся к исходной форме. В глазах Вороножского появились слезы:

— Получилось… — прошептал он. — Небеса услышали нас!

Он заметался по лаборатории, хватая приборы для измерений:

— Нужно проверить эластичность, прочность, температурную устойчивость… О, какие удивительные показатели! Смотрите, смотрите!

Я внимательно изучал результаты тестов. Да, это именно тот материал, который нам требовался. По свойствам он уже приближался к синтетическому каучуку будущего.

— Борис Ильич, — сказал я, — думаю, нам понадобится более серьезное оборудование для масштабирования процесса.

— Да-да, конечно! — он уже что-то быстро писал в тетради. — Нужен реактор большего объема, система контроля температуры… И обязательно правильная ориентация по сторонам света! Это критически важно для космических вибраций.

Я достал блокнот:

— Давайте составим список необходимого. Я могу организовать поставку через немецкие фирмы.

Солнце уже поднялось высоко, заливая лабораторию ярким светом. Мы с Вороножским заканчивали список необходимого оборудования, когда я взглянул на часы. Уже почти десять утра.

— Борис Ильич, нужно сообщить о результатах Величковскому. Он ведь нас и познакомил.

— Да-да, конечно! — профессор засуетился. — Только сначала я должен составить точную астрологическую карту эксперимента. Без этого никак нельзя!

Я набрал номер квартиры Величковского. После нескольких гудков в трубке раздался его спокойный голос:

— Слушаю вас.

— Николай Александрович, это Краснов. У нас получилось.

— Что… прямо сейчас? За одну ночь? — в голосе профессора звучало неприкрытое изумление.

— Именно. Не могли бы вы подъехать в лабораторию Бориса Ильича? Думаю, вам будет интересно взглянуть на результаты.

Величковский появился через полчаса. Его обычная невозмутимость сменилась плохо скрываемым волнением — пенсне чуть съехало набок, а в движениях появилась несвойственная торопливость.

— Показывайте, — коротко бросил он, даже не сняв пальто.

Вороножский, заметно приободрившийся после утреннего чая, с готовностью протянул образец:

— Вот, смотрите! И обратите внимание — именно в момент восхода, когда Меркурий находился в перигее.

Но Величковский уже погрузился в изучение материала. Его тонкие пальцы осторожно проверяли эластичность, а глаза за стеклами пенсне сузились, разглядывая структуру на просвет.

— Любопытно… весьма любопытно, — пробормотал он. — Леонид Иванович, вы понимаете, что это прорыв?

Затем повернулся ко мне и пристально посмотрел:

— Только объясните мне одну вещь. Сначала новая технология производства стали, теперь синтетический каучук… Как вам удается каждый раз находить именно те решения, которые нужны?

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Величковский слишком наблюдателен.

— Просто внимательно слежу за мировыми разработками, — как можно небрежнее ответил я. — И потом, заслуга в основном Бориса Ильича. Я только предоставил условия для работы.

Вороножский, увлеченно чертивший на доске какие-то астрологические символы, радостно закивал:

— Да-да! Леонид Иванович удивительно тонко чувствует космические вибрации. Вы заметили, как он точно подсказал момент для добавления хлорида натрия?

Величковский едва заметно усмехнулся:

— Космические вибрации, значит… — он еще раз внимательно посмотрел на меня. — Что ж, в любом случае результат превосходит все ожидания. Нужно срочно готовить публикацию и патентную заявку.

— И обязательно включить в описание влияние планетарных аспектов! — вставил Вороножский.

— Разумеется, Борис Ильич, — дипломатично согласился Величковский. — А сейчас я, пожалуй, позвоню Лебедеву. Думаю, ему стоит взглянуть на ваши результаты… скажем, завтра?

Я молча кивнул, чувствуя на себе его изучающий взгляд. Старый профессор явно что-то подозревал, но пока не мог сложить все кусочки мозаики. И слава богу — попробуй объясни в 1929 году, что некоторые технологии придут в голову ученым только через десятилетия.