Демонская кровь Маргариты

ГЛАВА 24 Темные видения триады

Горе-подруги объявились, едва я сняла чудесные новые сапожки и повесила на вешалку пальто. Явились встревоженные, с виноватыми лицами. А я их еще и добила, рассказав, как мило «прогулялась» с шефом, да так прогулялась, что чуть под маршрутку не угодила.

— С этим надо что-то делать, — попыталась вмешаться Роза, но я все ее намерения решительно пресекла.

— Это не ваше дело. Не вмешивайтесь, — строго сказала я и перевела тему разговора в более безопасное русло.

Одной из главных наших проблем сейчас было то, что мы разобщены. Лиля не может, а точнее не хочет мириться со связью и постоянно закрывается, мы совершенно не умеем аккумулировать силу магии на одну ведьму. А я так и вовсе ничего не умею. Знаю только, что моя стихия — огонь. Лиля у нас воздушница, а Роза владеет всем по чуть-чуть. Кровь суккубы это ей позволяет.

И чтобы исправить все три фактора, Роза предложила один довольно сложный ритуал: мы откроем сознание, объединив не только память, но и знания. То есть я узнаю о магии все, что известно девочкам.

Фень эту идею поддержал, более того, он даже вызвался добыть необходимые ингредиенты, и нол вместе с ним. А дядюшка Михей для этого самого ритуала вернул мне на время бабушкин сундук, в котором хранились ее, а теперь мои ведьмины сокровища: кинжал атам, книга знаний, еще несколько магических вещиц и та самая сорочка из потрясающего струящегося материала, увидев которую, Лиля завистливо присвистнула:

— Ух, ты… твоя бабушка, и правда, была из древнего рода.

— С чего ты решила? — удивленно спросила я.

— Потому, что это древняя, очень мощная мантия. Видишь, по подолу вьются вышитые знаки — это заклинания, обереги. Я узнаю некоторые из них. У каждой светлой семьи есть свой предмет, дающий каждому ее члену особую силу. Он служит защитой семьи, исцеляющим светочем, мощнейшим оружием, а также способом выбрать нового главу клана. Думаю, эта мантия и есть светоч вашей семьи.

— Почему не атам? Он тоже очень необычный, — спросила я, разглядывая красивую, переливающуюся полудрагоценными камнями рукоять кинжала.

— Он хоть и старый, но особой магии я от него не чувствую. К тому же, чужак не может коснуться светоча, а я его касаюсь, видишь?

— А что случится, если ты коснешься светоча?

— Сгоришь, — просто ответила Лиля.

— Сгоришь? — вытаращилась я.

— Сгоришь, — повторила она.

Обалдеть. Так, нужно сделать зарубку на будущее: чужих светочей никогда не касаться.

На этот раз для ритуала нам нужна была кровь. Фень (уж не знаю, и знать не хочу, где) достал бычью, нол — кровь змеи. Бычья кровь в темной магии символизировала упорство в достижении цели, змеиная — мудрость и знания.

— Надеюсь, нам не придется снова раздеваться, — вздохнула я, глядя на еще один жуткий ингредиент — сердце, и очень надеюсь, что оно не человеческое.

Зря надеялась, не, я не про сердце, про обнаженку. У них без нее никак. Как утверждала Лиля, перед богиней ведьма должна предстать чистой и с открытой душой. Только как с душой ассоциируется голое тело, я не совсем поняла, но спорить не стала, тем более что мне позволили надеть бабушкину мантию. И когда я ее надела, то почувствовала не просто прилив сил, а словно все тяготы мира, мои страхи, прошлое — все осталось позади. Здесь и сейчас были только я, мироздание и еще две копуши из триады.

В ожидании, когда светлая и темная переоденутся, переругаются и помирятся, я села в круг из соли, стараясь не смотреть на чаши с красной, пахнущей железом жидкостью. Лично меня чужая кровь не впечатляла, еще меньше она меня начала впечатлять, когда Роза вознамерилась нанести ею мне какой-то знак на лбу. Я даже чуть не выскочила из круга от сомнительного удовольствия.

— Так надо, — строго сказала темная и все же сделала свое «черное» дело. Те же символы она нанесла на мои запястья и ступни.

— Может, мы еще в ней искупаемся? — скривилась я. Бедный бычок, бедная змейка и бедная бабушка. Если бы только она знала, что творит внучка в ее светлой квартире. Даже дядюшка Михей сбежал куда-то, прихватив аквариум с Фенем, зато Пиус был в восторге. Темные зловещие ритуалы — это явно его стихия.

Наконец, когда мы намалевались, замкнули круг и уселись вокруг большой чаши с сердцем, Роза начала читать заклинание из черной книги, которую опять же Пиус добыл по ее просьбе. И к моему ужасу на последней фразе речитатива сердце в чаше забилось. Я вторично чуть не выскочила из круга, и на этот раз не одна я.

— Мы обращаемся к тебе, великая богиня Тьма…

Ха, кажись, у темных своя богиня имеется. Светлые к Луне обращаются, а мы к Тьме. То-то Лилю всю скособочило. Да, подруга, изменила ты своей богине с темными, изменила.

—… дай нам увидеть сокрытое в наших сердцах, позволь поделиться и впитать все знания каждого члена нашего круга, напитай наши мысли, как мы напитали кровью это бьющееся сердце, открой нам силу твою, как мы открываем для тебя свои сердца, — бубнила Роза, а договорив, схватилась за мой атам и, не поморщившись, полоснула себя по ладони. Затем передала нож Лиле и та, проделав то же самое, отдала его мне и позволила алой крови стекать в чашу с бьющимся сердцем. А я колебалась. Никогда не была любительницей наносить себе вред, да что говорить, для меня даже порез на пальце — большая трагедия. А тут надо ладонь резать. Жуть!

Девушки заметили заминку, посмотрели на меня с одинаковым выражением нетерпения на лицах, но я продолжала медлить. Тогда Роза выразительно закатила глаза, выхватила атам, и я даже пикнуть не успела, а она уже меня порезала.

— Ай. Больно же! — обиженно воскликнула я.

— Без жертвы не будет смысла, — назидательно проговорила Лиля.

— Какие же жертвы приносят светлые?

— Разные, — уклончиво ответила кудрявая и почему-то покраснела. Я решила тему не развивать, даже знать не хочу, кого они там на жертвенный алтарь кладут. Может, младенцев? Бррр!

Я склонила свою располосованную длань над чашей в ожидании продолжения жуткой церемонии, и когда моя кровь смешалась с кровью подруг, когда Роза пронзила кинжалом бьющееся сердце, тогда огненное пламя охватило чашу вместе с содержимым, а мы… вырубились.

С ритуалом явно что-то пошло не так, потому что во сне, или видении, я оказалась не одна.

— Девочки, вы реальны? — рискнула спросить я у таких же ошарашенных подруг.

— Да, вроде, — нахмурилась Роза.

— Где это мы? — ошарашено пробормотала Лиля.

Я тоже ничего не понимала: какая-то сельская местность, дорога и освещающая ее луна.

— Думаю, мы просили указать путь, вот богиня Тьма нам его и указывает, — хмыкнула Лиля и первой ступила на дорогу.

— Ты что-то напутала с ритуалом? — шепотом спросила я, чтобы Лиля не услышала. Но она и так все слышала и многозначительно хмыкнула.

— Я не знаю, — сконфуженно ответила Роза. — Я сделала все так, как было написано в книге.

— Которую дал нам нол, — напомнила Лиля, обернувшись. — А вам не приходило в голову, что это все его рук дело?

— Зачем? — резонно спросили мы.

— Откуда мне знать, это же твой подопечный, — фыркнула девушка и ускорила шаг.

А я тяжело вздохнула, признавая ее правоту, и мы с Розой поплелись следом.

— Не обращай внимания, — ткнула меня в бок темная. — У светлых тоже есть подобный ритуал, но наша распрекрасная непогрешимая Лиля не пожелала поделиться.

— Потому что вы не светлые! — рявкнула она.

— Ты тоже, — парировала Роза.

— Пожалуйста, хоть сейчас не спорьте, — взмолилась я и тут рассмотрела небольшой старый, покосившийся указатель. Почему-то деревянный указатель, на котором древними русскими витиеватыми буквами было написано: «деревня Павловка». И тогда я поняла, где именно мы оказались.

— Это деревня моей бабушки, а дальше, скорее всего, их поместье.

— Тогда поспешим, — поторопила нас Лиля. — Чем скорее мы туда придем, тем скорее поймем, зачем мы здесь?

Сразу за березовой рощицей мы наткнулись на большой вишневый сад. Тот самый, что я видела недавно, только этот был больше, ухоженней и деревья выглядели совсем молодыми. Они все были покрыты белыми цветами, а значит, мы попали по времени примерно в начало или середину мая.

Чуть дальше, в тени лип стоял большой, старинный особняк. Красивый, белый, с большими колоннами и совершенно новой мраморной лестницей, без всяких выбоин. Я залюбовалась им, как и мои подруги. Какой же он был величественный, и как же горько вспоминать, что сделало с ним время. Очень горько.

На мгновение мы застыли в восхищении от дома, окружающей нас природы, даже от самого воздуха, кружившего голову. И в этой сказочной тишине мы вдруг услышали звуки шагов. Испуганно вздрогнули, оглянулись назад, и мимо нас прошел молодой мужчина. Я сразу поняла, что он темный маг. Высокий, худой, как палка, с чуть длинноватыми черными волосами, обрамляющими острое, белое лицо, пронзительные темные глаза и холодный, мрачный взгляд, говорящий только об одном — его обладатель очень опасен.

Он не видел нас, ведь в этом мире мы были всего лишь призраками, но видел кое-что другое: как из задней двери ему навстречу спешила девушка, поразительно похожая на меня. Я даже опешила от неожиданности и только теперь осознала, насколько была права моя бабушка, говоря, что я вылитая Маргарита — ее когда-то пропавшая сестра.

Только присмотревшись лучше, я заметила, что мы все же немного разные — она бледнее, и разрез глаз у нее другой, черты лица более нежные, славянские, мои же ярче, крупнее что ли?

Она была одета в длинное голубое платье, на плечах белая шаль, волосы поспешно уложены и заколоты шпильками. Но больше всего меня впечатлило выражение ее лица, которого у себя я никогда не замечала. Оно было озарено любовью и счастьем.

Когда же она кинулась на шею этому темному, я поняла еще одно: ему не нужно было ничего у нее отбирать. С такой любовью в глазах, я подозреваю, что она сама ему все отдала. И это подтвердил их разговор, который произошел после череды поцелуев и жарких объятий.

— Ты подумала? Бежим со мной.

— Я не могу. Не могу так ранить отца. Ты же знаешь, в мире неспокойно. Люди раздражены, сама земля раздражена. Очень скоро будет взрыв, революция.

— Тогда бегите вместе, уезжайте из страны, пока не поздно.

— Ты же знаешь папа, он никогда не оставит наш дом. Здесь жил его отец, дед, прадед, он верит, что люди не пойдут против него. Мы сделали для них столько добра.

— Люди — звери, Марго. Они завистливы, жестоки и глупы.

— Я не могу… прости.

Он долго смотрел на нее, очень долго, и она вздрогнула от этого взгляда, задрожала даже.

— Я думал, что ты меня любишь.

— Я люблю, больше жизни люблю.

— Больше жизни? — жестко усмехнулся он. — Тогда докажи.

— Как?

— Если ты не хочешь бежать, тогда представь меня ему.

— Нет! — ахнула девушка. — Нет, я не могу. Это… это убьет его.

— То, что ты полюбила темного, его убьет? Тогда чего ты хочешь, Марго? Чтобы мы и дальше встречались тайком, тогда как твой распрекрасный папенька готовит твою свадьбу?

— Пожалуйста, Влас, не мучай меня. Прошу…

Но он не слышал, не видел слез в ее глазах, отчаяния в голосе и сжимаемых до боли кулаков. Он был движим обидой и гордостью отвергнутого мужчины.

— Значит, ты любишь меня не так сильно, как говоришь. И ты сделала свой выбор, Маргарита, — жестко произнес он, разбивая ее сердце.

— Нет. Нет! Пожалуйста, пойми…

— Я уезжаю. Навсегда. Прощай, Маргарита.

— Нет, Влас, постой, прошу. Не уезжай! Пожалуйста, я умоляю тебя! Я люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю, но ты выбрала их, свою семью. Посмотрим, сделаешь ли ты тот же выбор, когда семьи у тебя не останется.

— Ты угрожаешь мне? — резко побелела девушка, а он повернулся к ней, опалил холодным взглядом и усмехнулся.

— Я думал, ты знаешь меня лучше. Мне не нужно угрожать, я это предвижу. Погадай на воде и сама увидишь.

Он ушел, оставив ее одну, ошеломленную, раздавленную, полную горечи и отчаяния. Она еще долго плакала в красивой резной беседке, увитой плющом, среди одуряющего запаха цветущей вишни, мягкого лунного света и пения цикад. А после само пространство изменилось, и только мы остались неподвижны в том же саду, у той же беседки, только вишня уже отцвела.

Мимо нас прошли двое: Маргарита и…

— Бабушка, — выдохнула я. Моя молодая, красивая бабушка. Она бежала за полной решимости сестрой и пыталась ее в чем-то убедить, но Маргарита не слушала ее и упрямо шла куда-то в сторону от сада.

— Пойдем за ними? — спросила Роза, и я кивнула, не собираясь упускать ни момента из прошлого моей семьи.

Девушки остановились у реки, и бабушка снова попыталась вразумить сестру.

— Не делай этого, Марго, ты же знаешь, как это опасно. Нам нельзя заглядывать в будущее. Мирозданию это не понравится, все может стать еще хуже.

— Что может быть хуже, Раечка? Мне предсказали, что моя семья скоро погибнет, я должна знать.

— Наташа…

— Наташа слишком правильная. Она не отступит от своих глупых условностей, даже если что-то и видела. Она, как и отец, не станет ничего менять. Ты тоже можешь идти. Я знаю, как тебе это неприятно.

— Нет! — решительно сказала моя бабушка. — Я останусь с тобой. Буду страховать, если что-то пойдет не так.

— О, Господи! — вдруг воскликнула Лиля, напугав меня до чертиков.

— Что? Что такое?

— Она собирается провести темный ритуал, — не менее шокировано произнесла Роза.

— И что в этом такого? Разве мы с вами не в результате темного ритуала здесь оказались? — нахмурилась я. — А Лиля вроде тоже светлая.

— В Лиле течет темная кровь, хоть она это и отрицает, — фыркнула Роза на грозный взгляд светлой, но у твоей… в Маргарите течет чистейшая светлая кровь, и темная магия для них табу, запрет.

— Это не табу, это преступление! — припечатала Лиля. — Если светлая хотя бы раз впустит в себя тьму, то уже никогда не станет прежней. Именно так становятся на путь чернокнижия.

Так это было, или нет, но Маргарита проделала темный ритуал, принеся в жертву петуха (меня от сего действа едва не стошнило), произнесла сакраментальную фразу, и чистейшая голубая вода реки превратилась в мутную, грязно-коричневую жижу. Девушка долго в нее вглядывалась, пока все ее тело не содрогнулось, и она не заплакала.

— Марго, Марго! — закричала бабушка и кинулась помогать сестре, но мы этого не увидели. Нас снова перекинуло во времени, но не в месте.

Мы оказались в октябре, трава пожухла, а деревья сбросили свои листья. На небе опять не было ни облачка, и луна на сотни метров освещала все вокруг, как днем. Но мое внимание привлекло не это — крики. У дома кто-то громко кричал, много голосов.

Я первая бросилась туда, уже представляя, какая жуткая картина передо мной предстанет. И не ошиблась. Селяне заполонили дом — злая, жестокая толпа. Они жаждали крови, они уже успели впустить зло в свои сердца. На крыльце лежало тело. Я не знала этого человека, но Роза подсказала, что это конюх. В доме что-то громили, и мне совсем не хотелось туда заходить.

Толпа бесновалась, особенно когда они выволокли девушку, похожую на бабушку. И я поняла, что это Наташа, моя вторая тетя. И они рвали на ней одежду, толкали от одного пьяного мужика к другому, а потом один, самый отвратительный потащил ее к конюшням, и остальные, с гиканьем и смехом отправились туда же, развлекаться. Где была бабушка в этот момент, мне было даже представить страшно.

— Она там, — прошептала белая, как мел Роза, показав в сторону кустов, где билась в истерике бабушка, а какой-то паренек, селянин, удерживал ее и грубо зажимал рот ладонью, чтобы та не выдала их.

Когда же толпа вывела жутко избитого, окровавленного мужчину, моего прадеда, бабушка потеряла сознание. А мы вынуждены были стоять и смотреть, как его убивают, как убивают мою прабабушку и какую-то толстую старушку, похоже, няню. Когда же из конюшни вытащили еле живую Наташу, меня стошнило, Лиля заплакала, одна Роза стояла и до крови сжимала кулаки…

Не знаю, когда все кончилось, когда нас всех пронзил холод, и эти… звери (ведь людьми их назвать было сложно), они почувствовали ее. Мы обернулись. Со стороны дороги на белой лошади к особняку скакала девушка — Маргарита. Увидев всю эту вакханалию, озверевших пьяных мужиков, вкусивших запах зла, жаждущих разорвать и ее тоже, как разорвали ее сестру, в ней что-то переменилось, словно надломилось. Она сжала руки в кулаки, да так, что ногти поранили ладони, и из них засочилась кровь, а на идеально чистом небе засверкали молнии, прогремел гром, страшный, чудовищный гром.

— Я проклинаю вас всех! — прошипела Маргарита, ступая по пропитанной кровью земле, прямо к застывшим от страха селянам. — Проклинаю ваших детей, жен и родителей, обрекаю вас, мерзкие отвратительные твари, на вечное страдание. Вас будут преследовать несчастья, один за одним будут уходить ваши дети, а вы будете жить и видеть, как они уходят, один за одним — за кровь, за смерть, за несправедливость, за преступление, за мою семью. Кровью своей я накладываю проклятие, и только моей кровью оно будет снято. Да будет так!

Я не знаю, как долго мы простояли в оцепенении. Никто не говорил: ни Лиля, ни Роза. Из нас словно все силы выкачали, всю энергию. Внутри было пусто и муторно. И только когда жуткая картина исчезла, явив нам уже другое время, Роза сказала:

— Ты спрашивала, как светлые становятся чернокнижницами? Вот так они и становятся. И я даже не могу ее винить.

— Я тоже, — прошептала Лиля, повергнув нас с Розой в новый шок. — Что? Я думаю, что это чудовищно, и мне жаль, что твоя копия загубила свою чистую, бессмертную душу из-за этих тварей. Мне просто ее очень жаль.

И не только Лиле было ее жаль, но и еще одному человеку, а точнее темному, который все же не сдержал своего злого обещания и пришел за ней…

Зима, мертвые деревья, мертвый мир, мертвый дом и одна полумертвая душа, бродящая по этому мертвому дому. Когда он нашел ее, она была безразлична к нему, безразлична ко всему. Ее душа выгорела дотла. Он прижал ее к себе, долго отогревал, говорил что-то, но ни мы, ни она не слышали его слов.

Я поняла, что он очень ее любил. А еще я поняла, что бабушка ошибалась — он не был чернокнижником, и это не он уничтожил ее семью. Это люди, это революция, это вера в то, что свои, те, кому сделал столько добра, не тронут, отплатят тем же добром. Не получилось, не вышло. И да, мне тоже было очень жаль мою тетю-тезку. Думаю, вряд ли она стала той ужасной чернокнижницей, охотящейся за моей кровью. Жива ли она? Надеюсь, очень надеюсь. Я бы хотела когда-нибудь ей рассказать, что бабушка тоже выжила, что не вся ее семья тогда погибла и, может быть, помочь ей снять проклятие, которое она наложила на деревню, где теперь живут несчастные «мумии» — полупризраки, не способные умереть.

Видение снова сменилось, и на этот раз мы оказались у другого дома, такого же красивого и богатого, как дом моих предков, а лунная дорожка настойчиво зазывала нас внутрь.

— Это твой дом? — спросила Роза у Лили, и та неохотно кивнула.

Мы вошли, огляделись. Кругом все было так… ну так… по-старинному, словно мы оказались в каком-то дворце эпохи Екатерины второй. Я сразу окрестила его музеем, и такими же музейными экспонатами, наверное, выглядели обитатели этого дома. По крайней мере, седовласый мужчина с зачесанными назад волосами — тот самый дед Лили, Герман Олдрич вполне этой теории соответствовал.

В видении он стоял в кабинете, полном стеллажей с книгами и строго отчитывал съежившуюся в кресле девушку. Она явно его боялась, а он то ли этого не понимал, то ли не желал понимать.

— Только не говори мне, что это…

— Моя мать, — в таком же ужасе прошептала Лиля.

— Я надеюсь, ты понимаешь, дочь, что от твоего решения зависит будущее всего нашего рода? Семья Савинских очень известная и древняя, один из их предков когда-то председательствовал в Совете. Если мы с ними породнимся, то для нас будут открыты все пути, все дороги, и, возможно, в будущем ваши дети возглавят Совет.

— Но как же Петр? Вы же обещали… — слабо пролепетала девушка и залилась слезами. — Я люблю его!

— Твой Петр — внук убийцы, внук чернокнижника.

— Это неправда, вы же знаете! — выкрикнула девушка, впервые отдаленно напомнившая Лилю.

— Это не обсуждается! — жестко прервал ее отец. — Я уже дал согласие на твой брак с Дмитрием Савинским.

— Лиль, но ты вроде не Савинская, — припомнила я.

— И вроде не Дмитриевна, — поддакнула Роза.

— Да, — брезгливо отозвалась светлая. — Но мою маму все же выдали за него.

Видение изменилось: тот же кабинет, то же кресло, почти та же картина рыдающей мамы Лили и строго сурового, еще больше поседевшего Германа Олжрича.

— Хватит рыдать, глупая девчонка. Ты не смогла удержать мужа, заинтересовать его своими прелестями, а теперь приходишь домой и просишь вернуться обратно? Твой дом там, Елизавета, рядом с твоим мужем!

— Он негодяй и двоеженец. Все знают о его любовнице — польке, с которой он живет, никого не стесняясь. Все смеются надо мной!

— Конечно, если жена безразлична и безучастна, никакой нормальный мужчина этого не выдержит. И я не хочу ничего об этом слышать! Сегодня же ты возвращаешься к супругу, и это не обсуждается! И я жду внука. Это все, на что ты годишься!

И снова нас перенесло на время вперед, и снова мы были в том же кабинете. Злой Лилин дед опять жестко смотрел на бледную, заметно подурневшую дочь. Он не кричал, но от его холодного равнодушного голоса хотелось выть и лезть на стену даже мне, а еще лучше было бы вмазать этому непробиваемому айсбергу между глаз. Глядишь, потеплел бы.

— Я разочарован тобой, Елизавета. Почему ты раньше мне не рассказала, что творится в семье этих негодяев?

— Я говорила, — прошептала девушка.

— Какой позор! И мы — те, на кого никогда не падала тень дурных сплетен, оказались из-за тебя втянуты в этот ужасный скандал. Я не могу поверить в это. Ты опозорила нашу семью, ты понесла от этого подонка. Кого ты родишь? Ублюдка с грязной, испорченной темнотой кровью? Ты ни на что не годна, глупая, слабая, никчемная девчонка. Я никогда не приму ублюдка этих Савинских, ты сегодня же избавишься от него.

— Вот мразь! — плюнула я. — И это твой дед?

Лиля мне не ответила, она была бледна, как полотно, и точно так же, как недавно Маргарита, сжимала кулаки, сгорая от ярости.

— Он же сам заставил бедняжку выйти за этого Савинского, сам настаивал, чтобы она родила ему ребенка, а теперь что? Кстати, а что они сделали такого?

— Мой отец сбежал в Европу со своей танцовщицей-полячкой, а чтобы его выпустили за границу, выдал все секреты своего пресветлого семейства инквизиторам.

— Какие секреты? — спросила Роза.

— О том, как они подкупали чиновников и собирали компроматы на близких членов Совета, чтобы те принимали выгодные для них законы.

— Не хило, — присвистнула темная.

— А что случилось с твоей мамой?

Лиля заметно помрачнела. И не просто помрачнела, а словно посерела вся. Думала, ответа не дождемся, но через несколько секунд подруга все же заговорила:

— Я всегда верила, что моя мать слабая, безвольная, глупая и недалекая дура, опозорившая наш род связью с темным. Я верила всему, что внушали дед и другие. Верила, что она бросила меня, сбежав в какую-то глухую деревню под Шуей, оставив совсем одну. Он говорил, что она не вынесла позора, который навлекла на нашу семью, и он ее отпустил, пожалел бедняжку.

— Или, скорее, сам ее туда сослал, — фыркнула Роза.

— Она писала мне, а я… рвала ее письма, не отвечала на звонки, выбрасывала подарки в угоду ему, все в угоду ему. Я так злилась на нее, хотела искупить вину, так хотела быть идеальной для него, для них всех, и даже представить не могла, как все было на самом деле. Я… — она не плакала, но по ее лицу, решительному и переполненному сожалением, текли слезы. — Я позволяла им… оскорблять ее, я была не лучше их. Они просто использовали ее, разрушили жизнь и заставили меня верить, что она сама во всем виновата. Годами они внушали мне, что это из-за нее я должна стыдиться и ненавидеть свою темную сторону, что я отравлена ядом тьмы, и мне приходилось доказывать им всем каждый день, каждую минуту, что я их достойна. Я не понимала, что это не я их недостойна, а они не стоят ни единой слезинки моей матери.

Мы с Розой не знали, что сказать, да и какие слова смогут утешить того, кто всю жизнь так сильно заблуждался? Поэтому я почти обрадовалась, когда нас снова перенесло. На этот раз в прошлое Розы.

Она лежала на кровати и с улыбкой смотрела на стоящую посреди небольшой комнаты девушку, которая крутилась перед зеркалом, любуясь чудесным, ярко-желтым платьем до колен, похожим на те, что носили девушки-стиляги в шестидесятых годах: с пышной юбкой, открытыми плечами и черным лаковым поясом.

— Ну, как? — спросила девушка в платье.

— Тебе очень идет, — с легкой завистью в голосе ответила совсем молодая, даже юная Роза. Тогда она носила длинную русую косу и пышную челку, чуть мешающую глазам.

— Ты думаешь, Вадиму понравится?

— Я в этом просто уверена. Надя, а когда он придет? Мне уже не терпится с ним познакомиться.

— Не придет, а приедет на машине. Роз, а может, ты с нами пойдешь? Там будет весело. Вадим так расхваливал этот клуб. Обещал, что там я испытаю настоящее блаженство.

— Неужели он собирается в этом клубе лишить тебя невинности? — рассмеялась Роза, а Надя порозовела и спрятала глаза.

— Я не думала об этом. Не знаю, я почему-то немного боюсь.

— Надя, вы встречаетесь уже три месяца, а парни не любят столько ждать.

— Я знаю, просто…

— Я была идиоткой, — вдруг резко сказала другая — наша Роза.

— И этот Вадим был не твоим? — спросила Лиля.

— Нет, он встречался с Надей, — еще резче ответила она.

— А ты встала между ними?

— Да. Как только Надя меня ему представила, я больше не могла отвести глаз. Тем более что он все про меня понял.

Одно видение ушло, сменившись другим.

Та же комната, и на одной из постелей двое — Роза и тот инкуб, что разрушил ее жизнь. Они даже не ожидали, что Надя придет раньше времени, что увидит их на своей собственной кровати. Обе Розы: и наша, и та, одновременно вздрогнули, увидев лицо девушки — потрясенное, полное непонимания, неприятия и обиды.

— Она убежала, и больше я ее не видела. Вадим предложил переехать к нему.

— Ты не знаешь, как сложилась ее жизнь?

— Нет, — покачала головой Роза, все еще глядя на то, как обнаженный инкуб заставляет заплаканную девушку забыть о предательстве самой близкой подруги.

Образ начал таять, заменяясь другим.

Та же комната и Надя, но другая — счастливая, светящаяся и собирающая вещи. А рядом веснушчатый парень, смотрящий на нее с обожанием, помогающий складывать платья и рубашки.

— Я буду скучать, — вздохнула она, окинув взглядом уже совсем пустую, нежилую комнату.

— По этой жуткой конуре?

— Нет, по человеку, что жил здесь. Я так и не сказала ей спасибо, ведь если бы не она — я никогда бы не встретила тебя.

Парень улыбнулся в ответ на улыбку девушки и, не удержавшись, бросился ее целовать, а она смеялась, пыталась его оттолкнуть, но в итоге сдалась. Да и как не сдаться, когда на тебя смотрят с таким обожанием и готовностью всю жизнь носить на руках? Думаю, я впервые видела настоящую любовь именно такой, какой она и должна быть — когда две родственных души идеально подходят друг другу.

А наша Роза плакала, но не от боли или чего-то еще. Нет, она плакала от облегчения, от какого-то своего, только ей ведомого счастья. И мы понимали причину этих слез. Эта история предательства мучила ее, не давая боли отпустить и смириться.

«Спасибо тебе, богиня Тьма, кем бы ты не была, за то, что показала ей это, нам всем показала», — мысленно поблагодарила я, ожидая, что вот-вот наше путешествие закончится, и мы снова вернемся в настоящее. Но нет — у провидения на этот счет были иные планы. Счастье двоих медленно истаяло, видение снова совершило головокружительный кульбит, и мы оказались дома.

Ну, не совсем дома — в моем подъезде, только двумя этажами выше. Там, на лестничной площадке у большой коричневой двери стояла заплаканная девушка, не решающаяся нажать на дверной звонок. Но самое страшное — я узнала и ее, и дверь, у которой она стояла…

— Это кто? — с недоумением спросила Роза.

— Марина, — прошептала я, уже догадываясь, что именно мне покажут. И не ошиблась.

Дверь квартиры распахнулась и на пороге возникла тетя Лида — мама моего Леши, и лицо ее было перекошено от злобы.

— Опять ты? — рявкнула она, с ненавистью глядя на съежившуюся, совсем молоденькую Марину. — Я же тебе уже все сказала!

— Позовите Лешу, — расхрабрившись, потребовала девушка, а тетя Лида рассвирепела.

— Я тебе сказала, убирайся. Даже не вздумай Лешку моего баламутить, прошмандовка! Ишь чего удумала, пигалица малолетняя, ублюдка своего нам на шею повесить! Не бывать этому! Пошла вон, шалава!

— Позовите Лешу, — как заведенная, повторила Марина, отчаянно пытаясь взять себя в руки и не трястись.

— Да ты не слышишь меня что ли? — еще больше разозлилась тетя Лида, да так разозлилась, что чуть Марину со ступенек не спихнула. Девушка вовремя за перила удержалась, а тетя Лида словно не заметила, что беременную толкает, и продолжила браниться: — Я еще тогда тебе сказала, что он тебе не верит, и не поверит. Ублюдок этот не от него! Ты же шалава, да с тобой полрайона в постели побывало. К Генке иди, или к другому какому идиоту. А сына моего не тронь!

— Это Лешин ребенок. Я ни с кем, кроме него не была.

— Кому другому сказки рассказывай! — рявкнула женщина. — А если еще раз заявишься, я к отцу твоему пойду. То-то он обрадуется, что дочурка-шалава в подоле принесла!

Ответов тетя Лида ждать не стала и захлопнула дверь квартиры, а Марина постояла немного, поплакала, да вниз направилась.

Дальше я знала, что будет. Она меня встретит.

— Че пялишься? — брезгливо бросила она в мою сторону, проходя мимо. А я тогда в первый и последний раз решила ее пожалеть, даже помощь пыталась предложить, а она отмахнулась, да еще обругала.

— Так это Лешин ребенок? — с сочувствием посмотрев на меня, спросила Лиля, а я понуро пожала плечами. Глаза Зои некстати вспомнились, такие же серебристые, как у него…

Нас снова перебросило. На этот раз почти в настоящее. Марина уже сильно опустилась, много пила, а Зоя в начальную школу ходила. Зрелая не по годам девочка, но очень-очень несчастная.

Мы смотрели, в какой грязи они жили, как Зоя таскала на хрупких плечиках, свою пьяную мать, заснувшую прямо на лестничной клетке, как раздевала ее, заботливо укутывала одеялом, а в ответ получала оплеухи и злобное шипение:

— Тварь, что б ты сдохла! Лучше б я избавилась от тебя, оставила в роддоме. Всю жизнь мне испоганила, сука!

— Не могу больше смотреть, — отвернулась я.

— Зачем нам это показывают? — недоумевала Лиля, а вот Роза, наоборот, с жадностью ловила каждое действие, каждый обрывок разговора, и смотрела, смотрела, смотрела… до тех пор, пока и это видение не ушло, заменившись такой непроглядной темнотой, что я испугалась. Только руки Розы и Лили, сжимающие мои, не позволили удариться в панику. Слава богу, темень вскоре отступила, и я распахнула глаза, вернувшись обратно в реальность.

— Я думаю, тебе нужно найти тетю, — говорила Роза на кухне, где мы отпаивали себя успокаивающими травками дядюшки Михея. Лично меня от всего увиденного колотило очень долго, как и моих теперь уже настоящих подруг.

После того, через что мы вместе прошли, что видели и пережили, опять же вместе, по-другому просто и быть не могло.

Это путешествие изменило нас всех. Лиля приняла свою темную сторону и сбросила с себя оковы примерной и угождающей во всем своему семейству девочки, Роза простила себя за предательство, из-за которого она отчасти и зашла в своем падении так далеко. Она увидела, что Надя устроилась в жизни, полюбила и избежала ее ужасной участи. Я тоже изменилась, побывав в месте, где родились все страхи бабушки, где стала темной тетя Марго, так похожая на меня. И вместе с ее темной стороной я приняла свое наследие, впервые окончательно решив для себя, что не кровь определяет мою суть, а я сама ее определяю.

Это видение указало мне цель, то, что я обязательно должна сделать. Оно открыло нам правду на многие вещи, и Роза права — я должна найти тетю Марго. Остался только один непонятный момент: зачем нам показали прошлое Марины и Зои?

Я думала, Роза мне подскажет, ведь она, как мне показалось, что-то там такое поняла, недоступное нам, но делиться увиденным темная отказалась, заявив, что прежде чем что-то говорить, ей надо убедиться. Мы с Лилей в ответ лишь пожали плечами и отстали.

— А ты что будешь делать? — спросила я у нашей светленькой.

— Когда порву с Эдуардом и пошлю ко всем демонам своего деда? Я поеду к маме.

— А наша триада?

— Пусть будет. И да — я темная, и горжусь этим. Завтра же перекрашу волосы в черный цвет, надену вызывающее платье, намажусь яркой помадой и пойду покорять Ивана.

— Эх, хотела бы я посмотреть, как вытянется лицо твоего жуткого деда, когда ты все ему скажешь, — с завистью вздохнула я.

— А почему нет? — коварненько, что на нее совсем не похоже, улыбнулась Лиля. — Вы можете. В пятницу у деда юбилей, съедется весь цвет городской элиты.

— Боже, у тебя такое лицо… — хихикнула Роза. — Признавайся, ты задумала устроить дедуле инфаркт.

— Нет, я задумала устроить инфаркт всему своему «идеальному» светлому семейству, — ответила бывшая светлая, а теперь темная ведьма.

— А ты? Что будешь делать ты? — обратились мы к Розе.

— Я… — сказала она, и глаза ее сузились от тщательно сдерживаемой не ненависти — нет, это было что-то иное, я бы назвала жаждой мщения. — Я заберу у него все: деньги, власть, жену, репутацию, но главное — я заберу его силу инкуба.

— Что? — ахнула Лиля. — Роз, это невозможно. Природную силу отобрать нельзя.

— Можно, — возразила она в ответ. — Я семь лет искала способ, и он есть. Чернокнижники забирают силу у светлых, это просто.

— Ты станешь такой же, как они. И я… я не позволю тебе.

— Я не совершу ничего противного душе, я всего лишь накажу зверя. Лиля, ты видела мои воспоминания, ты видела, что он делал со мной. Он должен заплатить.

— Я — за, — вмешалась я в их молчаливое соперничество взглядов. — Если тебе нужна моя сила, забирай.

— Спасибо, — слабо улыбнулась подруга, но Лиля резко остудила и ее планы, и мой энтузиазм.

— Ей не хватит ни твоей, ни моей, ни силы триады. Я думаю, здесь она вообще будет бесполезна.

— Почему? — вскинулась Роза.

— Ты сама сказала, что чернокнижники забирают силу светлых, но как? С помощью тьмы, а инкуб изначально темный, и если вспомнить основополагающие законы магии, то…

— Его силу может забрать только светлая магия, — осознала подруга.

— Неужели ты раньше об этом не думала?

— Я не изучала основ, — убито прошептала Роза.

— Роз, не расстраивайся, мы обязательно что-нибудь придумаем, — попыталась утешить ее я.

— Что? Что здесь можно придумать? Он приезжает через две недели, а мой план, который я готовила семь лет, рушится прямо на глазах, — воскликнула она и, чтобы мы не видели ее слез, сорвалась в ванную.

— Мне очень жаль, — крикнула ей вслед Лиля, а я вдруг поняла, что ей и правда жаль.

— Что? Со снобизмом покончено? — удивленно спросила я.

— Никакого больше снобизма. Надо поблагодарить за это твоего беса. Если бы не он, я бы до сих пор была заносчивой светлой сукой, и если это когда-нибудь случится снова, отлупите меня хорошенько.

— Договорились, — подловила ее на слове я, светлая оценила, усмехнулась, и мы вместе отправились успокаивать темную.