Демонская кровь Маргариты

ГЛАВА 4 О самом сокровенном желании

Домой я ввалилась с трудом. Лифт в подъезде опять сломался, и именно тогда, когда я мимо проходила. И это не шутка. Только соседи вошли, а я завернула к лестнице, как дверцы отказались закрываться. Бедолаги тыкали, тыкали кнопки (покупок-то у них немерено, не то, что у меня), но стоило мне подняться на пролет, как чудо-техника загудела, двери закрылись, и лифт резво покатил наверх счастливых соседей.

Да уж, иногда у меня складывается такое ощущение, что вся техника мира мне за что-то мстит. А бабушка говорила, что это просто энергетика у меня такая сильная, вот техника и не выдерживает. Кто знает? Может, так и есть.

Распаковав вещи, я нашла для елки большое ведерко и достала из чулана старый грунт. Бабуля любила выращивать цветы, а когда ее не стало, все они завяли. Поправка: почти все. Остался кактус, и то только потому, что ему не требовалась частая поливка. Со временем он разросся, приобрел новую большую плошку и даже дал потомство — маленьких кактусиков. Один такой стоял перед моим компьютером дома, а второй радовал глаз на работе. Третьего, четвертого и пятого я с трудом пристроила в добрые руки.

Да, не простое это дело — кактусиков пристраивать, прямо как котят. Убить рука не поднимается, но и кактусовую ферму я разводить не собираюсь в обозримом будущем. Так что теперь провожу превентивные меры — уничтожаю почки, так сказать, в зародыше. Но кактус мой не сдается и упорно продолжает размножаться. В общем, мы воюем, а вот с рыбой Фенькой дружим — она такая же молчаливая, радует глаз своей оранжево-полосатой раскраской и, что самое главное — не размножается.

Елку я решила пристроить в зале, рядом с телевизором. Разместила, укрепила и даже огоньки повесила.

— Чего-то не хватает, — заявила, обратившись к Феньке, которая, в кое-то веки, выползла из своего домика и пялилась на меня заинтересованным взглядом. — Да знаю я, игрушек не хватает. Вот только где их взять?

Когда бабушка была жива, мы еще наряжали елку, она очень любила этот праздник, а потом… я сначала не могла, а после решила, что пора мне уже повзрослеть, и перестала верить и ждать новогодних чудес. Наверное, если покопаться в чулане, можно найти наши старые игрушки. Только там столько всего, что… А, ладно, поищу, от меня не убудет.

Давно надо было его разобрать, но все руки не доходили, или, скорее, я сама не хотела туда ходить. Там столько воспоминаний, счастливых и не очень, о прежней беззаботной, пусть и немного одинокой жизни, о мечтах, которые так и не сбылись. Но сегодня я решила: будь что будет, и открыла дверь чулана.

Чего там только не было: чемоданы, полные и пустые, какие-то коробки, мои старые санки, лыжи, тот же грунт, большие железки, о назначении которых я даже понятия не имела, и много чего еще. Я справедливо решила, что игрушки нашли свой приют на верхних полках в самом дальнем углу в какой-нибудь из коробок. Достала первую попавшуюся, перенесла в прихожую и уселась изучать. Страшновато немного было, но в то же время волнительно и любопытно. С опаской и благоговением я ее открыла и разочарованно вздохнула. Всего лишь моя старая одежда, когда я еще была худышкой. В другой коробке, довольно тяжелой, были: старый, прохудившийся чайник, непонятно откуда взявшиеся два чугунка (печки-то у нас нема) безобразный кофейник доисторического советского производства и настоящий походный котелок. Я долго на него пялилась, пытаясь сообразить, была ли моя бабушка любительницей походов? На своем веку я такого припомнить не могла и предположила, что это наследство досталось нам от прежних хозяев квартиры.

В третьей коробке оказались как раз игрушки, но не на елку, а просто старый мишка с оторванной и дважды пришитой лапой, слоник без хобота, пирамидка-попугай и кукла Маша, которую я, дорвавшись до ножниц, подстригла когда-то под мальчика. Помню, я рассказывала этой кукле свои детские секреты и плакала вместе с ней, когда соседский мальчик, Леша, который мне так нравился, начал гулять с другой девочкой. Я поведала кукле, как меня предала подруга Оля, которой я доверяла, как самой себе.

Я приглашала ее в гости, ходила к ней, делилась одеждой и игрушками, и очень сочувствовала, когда ее мама заболела. А однажды она рассказала Маринке, с которой встречался предмет моих детских грез, что я в него влюблена. Конечно, злобной девчонке не понравилось, что я неровно дышу к ее парню, и она высмеяла меня на глазах у всего двора, но самое страшное — на глазах у Леши. Мой мир тогда померк. А Оля стала ходить хвостиком за Маринкой и всячески ей угождать.

Как же я тогда плакала, целый день изливала свое подростковое горе кукле Маше, пока бабуля не пришла и не сказала — я как сейчас слышала ее голос: «Тю, нашла, из-за чего расстраиваться. Подруга предала, да тьфу на нее. Если не оценила твоей дружбы и преданности, так ей же хуже. Думаешь, этой вертихвостке Маринке нужны друзья? Нужна твоя Оля?»

— Бабуль, она мне нужна, — прошмыгала носом я в ответ.

— Глупости! Разве станешь ты есть червивое яблоко? Вот именно, не станешь. Так разве червивая дружба тебе нужна? А о мальчике не переживай. Придет время, когда не ты с него глаз сводить не будешь, а он с тебя. И еще вопрос — нужен ли он тогда тебе будет?

— Да он даже не знает, что я существую.

— Дай время, цветочек. Дай себе время. И ты обязательно расцветешь.

Бабуля ошиблась. Я так и не расцвела. Завяла после ее смерти и стала не живой, а сушеной маргариткой.

Олю я с тех пор не замечала, а спустя совсем недолгое время ее родители продали квартиру и переехали. Больше в нашем дворе она не появлялась. А вот Маринку я часто встречала и сейчас.

Бабуля была права в одном: Маринка была вертихвосткой. И Леша мой был ей совсем не нужен. Помню, я одиннадцатый класс заканчивала, а она уже с другим под ручку ходила и на скамейках у подъезда песни горланила в компании таких же, как она, недалеких людей. Еще через год она уже не горланила, зато горланила ее лялька.

Теперь Маринка работает в магазине за углом уборщицей, и как может, или не может, воспитывает дочь. Правда, меня она по-прежнему не уважает и считает старой и никому не нужной девой. А я смотрю на нее и думаю: ну и пусть! Зато я в тридцать при всех моих недостатках выгляжу максимум на двадцать пять, а она страшная, нечесаная, наглая бабец, с узкими злыми глазками, стойким запахом перегара и немытого тела. Ее только ради Зои и держат, жалеют мамашу-алкашку. Лично мне ее не жаль, жаль дочку, у которой глаза умные и голова светлая. Глядя на такую мамашу, я всерьез размышляю, что Зое было бы лучше в приюте.

А Леша… о его судьбе я знала мало. Когда Дима так со мной поступил, я перестала обращать внимание на парней. Даже думать о них не могла. Я тогда сильно болела. Как-то очень сильно. Бабушка даже возила меня к подруге в глухую деревню под Нижним Новгородом. Подруга ее, тетя Нина, была то ли ведьмой, то ли знахаркой. И она почти год меня выхаживала. Говорила, что душевные переживания так с моим организмом пошутили, что он почти перестал работать. Я даже пару раз чуть с богом не встретилась, еле выходили.

А потом бабушка умерла. Внезапно как-то, во сне. И тогда весь мой мир рухнул и окрасился в черный цвет. Год ходила, как сомнамбула, ничего вокруг не замечала, еще год пыталась заставить себя делать хоть что-то, еще год жила по инерции, на четвертый начала хоть что-то вокруг замечать, и теперь, кажется, стала восстанавливаться, только поздно уже. Мне тридцать… будет через пару часов, и я никому не нужна. Да и привыкла я как-то жить одна.

Ох, что-то я расквасилась. Кукла Маша, ты не виновата, что вызываешь во мне такие бурные и не слишком приятные воспоминания, и мне жаль, что ты не можешь больше храниться в коробке, как мишка, как слоник, как старая пирамидка-попугай.

Я решила их выбросить, как и непонятные железяки, как старые санки, подъеденную молью бабушкину шубу и еще кучу всякого хлама, что хранил в своих закромах чулан.

Игрушки на елку нашлись за небольшим деревянным ящиком — бабушкиным сундуком. И опять на меня нахлынули воспоминания о детстве: с каждой игрушкой была связана своя история, которая всплывала в памяти, словно все случилось только вчера. Эта коробка отправилась к елке, но меня больше заинтересовал закрытый наглухо амбарным замком сундук, от которого лично у меня никакого ключа не имелось. Но внутри явно что-то лежало.

— И как же мне его открыть? Не ножом же, в самом деле, ковырять? — бубнила я, таща сундук на кухню. Жаль, топора у меня нет, или лома или чего-нибудь еще в том же духе. Но открыть его хотелось, и чем больше на него смотрела, тем сильнее хотелось.

Я решила воспользоваться молотком для отбивных. Наверняка, если по нему стукнуть, он откроется, или петли отлетят, или еще что-нибудь произойдет, но что-то произойдет обязательно.

Каково же было мое удивление, когда ни с первого, ни с пятого, ни даже с десятого удара замок не открылся, мало того — даже не погнулся. Я била и била, и била, изо всех сил, пока не разозлилась настолько, что саданула по собственному пальцу. Вскрикнула, отдернула руку и уставилась на содранную кожу, а рана медленно наливалась кровью. Несколько капель успели упасть на стол и на крышку сундука, пока я не догадалась вытащить аптечку.

— Вот тебе и Новый год, с содранным пальцем и старым, неподдающимся сундуком, — разгневалась я сама на себя. Ну и пусть! Ну и хватит! К черту чулан, к черту воспоминания и елку тоже к черту!

Вернувшись в комнату и разобравшись с больным пальцем, я решила все-таки елку оставить. Зря, что ли, два часа наряжала? И как симпатично получилось, глаз не оторвать. Вот, стоит, сверкает переливающимися огоньками в мишуре и игрушках. Красота!

Глянув на часы, поняла, что до двенадцати уже не так много времени осталось, всего каких-то три часа. А столько еще сделать надо, столько успеть. На стол накрыть, праздничный оливье приготовить, а еще картошечку сварить, курочку зажарить и шампанское с балкона забрать вместе с солеными помидорчиками из магазина.

Вернувшись на кухню, узрела несчастный сундук и все с тем же гневом затолкала его под стол, чтобы глаза не мозолил. А следующие два часа я крутилась, как белка в колесе. Жарила, парила, варила и резала с каким-то необыкновенным ожиданием. По телевизору заводные Ваня Ургант и Сережа Светлаков вели предновогоднее шоу, а звезды эстрады пели новогодние песни, заряжая меня духом настоящего праздника.

За час до минуты икс я сбегала в ванную, приоделась в симпатичное длинное платьишко и даже накрасилась, чего не делала уже очень и очень давно, а за оставшиеся пятнадцать минут накрыла журнальный столик у дивана. На столе дымились картошечка, курочка, салат оливье манил приятным запахом, и я даже успела с большим трудом, но все же открыть шампанское. Ручку и бумажку на этот раз не взяла, решила последовать совету тети Вали и загадать просто желание, но самое главное, заветное сразу и на день рождения, и на Новый год.

Пусть в наступающем Новом году моя жизнь навсегда изменится и больше никогда не будет такой однообразной и одинокой. Пусть у меня появится любимое дело, друзья, любовь, но главное — пусть больше никогда я не буду встречать ни один праздник одна, рыбу Феньку не считаем. Ой, это уже не одно желание. Но кто считает? Я ведь хочу именно этого, от всего сердца, от всей души, как учили.

И когда президент выдал свою новогоднюю речь, когда забили долгожданные куранты, я зажмурилась и загадала свое, пусть и длинное, но самое заветное желание, которое прошло сквозь меня, через каждую клеточку, наполнив сердце теплом, надеждой и верой, что оно обязательно, непременно сбудется.

— Ну, что, Маргарита Андреевна Снегирева, с Новым годом и с Днем Рождения тебя!