Ход времени: Защита

Глава 10: Маски честности

Утро в коммуналке начиналось с влажного скрипа сапог по коридору и шепота за стенкой. Чайник на общей кухне завыл ещё в шесть, но Анна осталась в комнате. За столом у окна, в вязаном сером свитере, она согревала ладони о кружку с заменителем кофе и вчитывалась в пожелтевшие листы.

Папка с надписью «Добровольский Алексей Сергеевич, ст. 70 УК РСФСР» лежала перед ней. Подозрения в антисоветской агитации: статья в «Фениксе-66», рукописи, найденные при обыске, и — главное — якобы «контакты с представителями НТС». Тексты в папке пахли архивацией и страхом, шрифт на машинке был кривоват, кое-где виднелись правки ручкой.

«Рукопись без подписи, обыск без понятых, свидетельские показания от человека, которого никто не видел…».

Анна отложила лист, потянулась, вдохнув запах бумаги и холода. Комната не отапливалась с вечера, и даже чай не помогал. Под ногами, под кривой доской у стены, скрывался её тайник. Там — часы с гравировкой «Я.Г.», блокнот с настоящими заметками и список людей, чьи дела она мечтала открыть. Она не доставала его — шум в коридоре уже тревожил.

Стук по батарее в соседней комнате, кто-то чихнул, потом снова шёпот. Анна приглушила лампу и снова наклонилась над листами. Показания, протоколы, сухая терминология.

— Враги народа… — пробормотала она вслух и хмыкнула. — Ишь ты, сколько врагов, а страна стоит.

«Где доказательства? Где хоть один факт, кроме слов оперативника, которого никто в лицо не видел?».

Сквозь окно донёсся далёкий звон трамвая. Ярославль просыпался медленно, серо, вязко. Она зажала виски. Пульсация за глазами была от недосыпа.

«Спасаю диссидентов, но плачу криминалом — где тут честность?».

Она встала и подошла к комоду. Выдвинула ящик. Под бельём — тряпичный кошелёк. Монеты, две десятки, и сложенная записка.

— В восемь на углу Красной и Свердлова. Гриша.

Решение уже созрело. Без допроса Добровольского — слепой бой. Она сядет в суде с расправленным воротником, но её задавят первыми же страницами: «доказательства», «обнаружено», «свидетель указал».

Подкупить милиционера — это грязь. Но без этого — Добровольского сломают. И дело Галанскова окажется случайностью.

Анна подошла к доске пола. Осторожно, чтобы не скрипнула, подняла край. Металлический блеск часов в полутьме, рядом — блокнот. Она открыла его и сделала пометку: «Григорий. Протокол допроса. Срочно».

Снова запахло сыростью и пылью. Из коридора раздались шаги.

— Опять не спит, — прошептал кто-то за стенкой.

Она выпрямилась. Лицо стало жёстким.

«Пусть шепчутся. Я не для них пришла».

В дверь никто не постучал. Только послышался щелчок выключателя в общей кухне.

Анна вернулась к столу, подняла страницу с лексикографическим анализом статьи Добровольского. Там была фраза: «Государство не враг народу, но оно давно с ним не разговаривает».

Она улыбнулась уголком губ.

— Будем говорить, Алексей. Хоть кто-то должен.

И записала: «На защите — не лозунги. Только факты. Только живое».

Переулок у Волги был узким и скользким — мостовые блестели от сырости, а ветер, насквозь промёрзший, поднимал в лицо запахи плесени и табачного дыма. Анна натянула платок глубже на лоб и прижала к груди сумку, в которой, помимо ручки и тетради, лежали спрятанные часы. Внутри — дрожь, но внешне — стальной профиль.

У стены, в тени фонаря, курил Григорий. В одной руке — папироса, в другой — замотанный в газету свёрток.

— Не опоздала, адвокатша, — его голос был хриплым, с ярославским выговором. — Думал, переболела совестью.

— Совесть — не насморк, — ответила она резко. — Это хроническое.

Он усмехнулся, выпустив струю дыма ей за плечо. В глазах — озорство, но напряжение не скрыть: даже Григорий чувствовал, что они идут по тонкому льду.

Анна достала из сумки пачку «Пэл Мэл» — красно-белую, чуть надорванную на углу. Импорт. В этом городе она стоила как бутылка коньяка. Она бросила её в ладонь Григорию.

— Передай своему. Остальное — позже.

Он покрутил пачку в пальцах, как ювелир камень, потом сунул во внутренний карман и протянул ей свёрток.

— Тут всё. Протоколы, понятые, бумага о задержании. Сам говорил — на чистую.

— Сам — это кто?

— Прапорщик из Октябрьского РОВД. Фамилию не спрашивай. Он тебя не спрашивает тоже.

Анна взяла свёрток, не торопясь. Бумага хрустнула в пальцах — та же, плотная, с коричневатым оттенком. Она прижала его к груди.

— Долг растёт, Коваленко. Ты умная, не будешь спорить.

— Я его не признаю, — бросила она и шагнула назад. — Мы не в банке.

— Но в банде, — проговорил он ей в след. — Теперь точно.

Она шла быстро, почти бегом. Переулок, казалось, сжимался. Вдалеке фигура мужчины в сером пальто, силуэт неясный, замерла у фонаря. Сердце в груди глухо отозвалось.

«Спокойно. Это просто прохожий. Или не просто».

На углу она свернула к Пролетарской улице, к коммуналке. В голове уже мелькали пункты: что искать, где ловить ложь, куда бить в суде.

В комнате было холодно, руки дрожали. Она закрыла шторы, поставила чайник, развязала свёрток. Протокол лежал сверху. Сухие строки.

«Задержан 12.01.1969 в 17:30…».

Анна читала медленно, губами. На третьей странице запнулась. Фраза: «На допросе присутствовали сотрудники органов госбезопасности». Ни протокола о вызове, ни оснований.

«КГБ? На допросе по ст. 70? Без понятых?».

Она вытащила блокнот, записала: «ст. 156 УПК РСФСР — допрос без понятых, допущена оперативная съёмка, давление». С каждой строкой уверенность крепла. Она знала, как это разобрать в суде.

Но где-то под кожей оставался осадок. Протокол получен за пачку сигарет.

На кухне кто-то хлопнул дверью, послышался глухой кашель.

Анна отложила протокол, вытерла ладони о подол свитера. Подошла к доске в полу, проверила — тайник цел. Там всё ещё лежали часы. Она не доставала их. Не сегодня.

— Добровольский, — сказала она вслух, — ты выйдешь. Через дыру в процедуре. Даже если мне придётся в ней утонуть.

И записала на полях: «Главное — не выдать, откуда у меня это».

Судебный зал Ярославского областного суда был полон, но холоден — физически и эмоционально. Из-за старых окон тянуло промозглым январским воздухом, а скамьи скрипели под телами сидящих. Пахло лаком, пылью и немного — страхом. Под потолком висел выцветший портрет Ленина, а под ним — председательствующий Михаил, сосредоточенный, с руками, сцепленными на столе. Слева — Соколов, прокурор с вечно насмешливым прищуром. Он сидел, как зритель на спектакле, и сжимал в пальцах ручку, будто она могла вот-вот взорваться.

Анна поднялась. На ней было серое платье с застёжкой у горла, по-домашнему простое, но выглаженное до блеска. В руках — тонкая папка с делом, в голове — план, выстроенный до запятой.

Добровольский сидел с поникшими плечами. Лицо серое, как день за окном. Но при виде Анны он коротко кивнул, почти незаметно.

— Следователь Мезенцев, вы подтверждаете, что принимали участие в расследовании дела № 17-9 касательно Добровольского Алексея Ильича?

Мужчина у стойки свидетеля, в мятом костюме и с блестящими от напряжения висками, поправил очки.

— Подтверждаю.

Анна шагнула ближе, взгляд прикован к нему.

— Сообщите суду, в какой день и в каком месте были изъяты материалы, инкриминируемые подсудимому?

— Листовки были обнаружены при обыске 13 декабря. По месту проживания — улица Советская, 9, квартира 4.

— В протоколе указана дата — 12 декабря. Это описка?

Мезенцев моргнул, замешкался.

— Возможно, предварительное изъятие. Может быть, ордер оформили раньше…

— Уточняю, товарищ следователь. Ордер на обыск датирован 13 декабря, обыск — 12 декабря. Поясните, как это возможно?

Скамьи зашевелились. Шёпот прошёлся по залу, словно сквозняк. Михаил поднял брови, Соколов замер с полуулыбкой.

— Вероятно… была техническая ошибка, — выговорил Мезенцев, снова теребя ручку.

Анна не отступала.

— Кто присутствовал при обыске? Указаны два понятого. Их показания приобщены?

— Нет, — сдавленно. — Понятые… не успели подписать.

— То есть у суда нет доказательств, что изъятые материалы вообще были у Добровольского?

Соколов поднялся.

— Протестую. Адвокат оказывает давление.

Михаил повернул голову.

— Протест отклоняется. Продолжайте, товарищ Коваленко.

Анна кивнула.

— Следующий вопрос. При допросе 15 декабря подсудимый признал распространение листовок. Кто присутствовал при допросе?

— Я, капитан Бухаров… и… сотрудник госбезопасности.

— Назовите его.

Мезенцев сжал губы.

— Его фамилия в протоколе отсутствует. Это была оперативная помощь.

— Согласно статье 156 УПК РСФСР, при допросе обвиняемого обязательно присутствие двух понятых или защитника. Ни того, ни другого в материалах нет. Вы нарушили процедуру?

Суд молчал. Даже Соколов не шелохнулся.

Мезенцев наконец выдохнул:

— Так сложились обстоятельства…

Анна посмотрела на Михаила. Он не моргнул, но пальцы на столе сжались.

Она обернулась к залу.

— Господин судья, мы имеем дело с процессуальными нарушениями, которые подрывают саму суть обвинения. Материалы дела, добытые в обход закона, не могут служить основанием для приговора.

Шепот в зале усилился. Добровольский поднял голову. В глазах — слабый огонёк. Анна сжала пальцы на папке, едва заметно.

«Он загнан, но я показала щель в решётке. Теперь держать её открытой — моя работа».

Михаил поднял глаза и медленно произнёс:

— Допрос завершён. Следующий свидетель — позже. Перерыв пятнадцать минут.

Анна села, не чувствуя скамьи под собой. В голове — гул крови. Но внутри разливалось нечто тихое, тёплое.

Она выиграла раунд. Цена — возможный гнев Соколова и пристальное внимание Михаила. Но это уже потом.

Сейчас — тишина и слабый запах старого лака, как в театре после удачного акта.

Стук молотка по дереву разрезал тишину, как холодный ветер — лёд на Волге.

— Заседание продолжается, — голос Михаила был спокойным, но напряжение в зале чувствовалось даже в скрипе чьей-то обуви и чуть заметных вдохах.

Анна встала. Её советское платье будто впитало напряжение утра — ткань жёстко тянулась под руками, но не мешала. На столе перед ней — аккуратно выложенные листы: копии протоколов, заметки, статья из "Феникса-66", которую якобы распространял Добровольский.

Она подняла один из листов и, взглянув в сторону Михаила, заговорила.

— Уважаемый суд, сторона защиты ходатайствует об исключении из дела показаний, полученных 15 января, в ходе допроса Добровольского Алексея Ильича.

Гул прошёлся по залу. Михаил кивнул.

— Основания?

Анна шагнула вперёд.

— Допрос был проведён без присутствия понятых, без защитника. Протокол не содержит данных о третьем лице, участвовавшем в процессе, что нарушает статью 156 УПК РСФСР. Согласно закону, такие показания не могут считаться допустимыми доказательствами.

Соколов резко поднялся.

— Это натяжка! Признание получено добровольно, подсудимый не отрицал факта связи с НТС!

Анна не отступала.

— Именно это я и хочу обсудить, товарищ прокурор. Ни в одном из документов не указано, каким образом установлена эта связь. Ни одного письма. Ни одной фотографии. Ни одного свидетеля.

Она перевернула страницу.

— Листовки — типографская печать, без подписей, без прямой идентификации. Подобные материалы распространялись на территории СССР и без участия НТС.

Соколов усмехнулся, как будто поймал её на слове.

— Вы хотите сказать, что они просто упали с неба?

Анна посмотрела на него, спокойно.

— Я говорю, что у нас нет доказательств, что они принадлежали моему подзащитному. Кроме слов, полученных с нарушением процедуры.

Михаил поднял глаза от своих бумаг.

— Давайте конкретно, Коваленко. У вас есть основания утверждать, что улики подброшены?

Анна вытянула из папки распечатанный протокол обыска.

— В деле указана дата — 12 января. Ордер на обыск выдан 13 января. Это означает, что действия были незаконными.

Снова гул, короткий, как удар сердца. Кто-то в зале ахнул. Михаил стукнул молотком.

— Порядок!

Анна сделала вдох. Глаза её горели.

— В деле Галанскова, 1967 год, также были зафиксированы подобные нарушения. Мы все помним, чем закончилось — посмертная реабилитация. Вы хотите ещё один такой случай?

Михаил чуть напрягся, но ничего не сказал. Его взгляд стал внимательнее. Соколов резко отодвинул стул.

— Вы намеренно смешиваете громкие дела, чтобы вбросить политические лозунги в суд!

— Нет, я указываю на схожесть нарушений, — чётко ответила Анна. — Дело должно рассматриваться в соответствии с УПК, а не по наитию.

Она повернулась к Михаилу.

— Я прошу суд исключить допрос от 15 января из материалов дела и признать недопустимыми любые утверждения о связях Добровольского с НТС, не подкреплённые вещественными доказательствами.

Михаил откинулся на спинку. Его пальцы сомкнулись в замок. Пауза тянулась слишком долго, чтобы быть случайной. Он смотрел на Анну — не так, как на участника процесса. Скорее, как на соперника, чей ход неожиданно оказался точным.

— Ходатайство принято к рассмотрению. Заседание отложено до завтрашнего дня.

Молоток ударил снова. Люди в зале задвигались, как вода, которую сдерживал лёд.

Анна медленно села. Её пальцы сжались на краю скамьи. Добровольский, едва заметно, кивнул — не как обвиняемый адвокату, а как человек, которому впервые за долгое время позволили надеяться.

«Я почти там. Но теперь Соколов точно пойдёт за мной. Лицом, делом, чем угодно».

Но страх отступал. Осталось только ясное, чистое ощущение: она сделала всё правильно. Да, она заплатила сигаретами, шла на риск, строила аргументы на грани. Но сегодня — это работало. И это было всё, что имело значение.

Кабинет Михаила был почти тёмен. Одинокая настольная лампа отбрасывала золотистый круг на потертый деревянный стол, где между пухлой папкой и чернильницей лежал детский рисунок — корабль и надпись «Папа, это ты». Бумага чуть загнулась по краям, словно от времени или неловких детских пальцев.

Анна вошла, не дожидаясь приглашения. Пальто на ней ещё хранило уличный холод, но лицо — напряжённое, решительное — горело.

Михаил оторвался от листа, встал, жестом указал на стул.

— Закройте дверь.

Анна сделала шаг внутрь и прикрыла за собой. Пахло старой бумагой, краской и чаем с мятой — следы чьего-то недавнего визита.

— Вы хотели меня видеть?

— Хотел, — Михаил сел. Рука машинально коснулась рисунка, но сразу отдёрнулась. — Слухи. В коридоре суда сегодня — как на базаре. И все — про вас.

— Слухи — не доказательства, — спокойно произнесла Анна, снимая перчатки. — Это ведь ваш принцип, Михаил Сергеевич?

Он прищурился.

— По городу ходит разговор, что вы… обмениваете пачку "Пэл Мэл" на документы следствия.

— А у вас есть основания это подтвердить? — Она села, сложив руки на коленях. Осанка прямая, взгляд прямой. Её не испугать. Не теперь.

Михаил медленно откинулся на спинку. Тень от лампы поползла вверх по портрету Ленина, повисшему над его плечом.

— Если будет проверка — я не смогу вас защитить. Даже если захочу.

— А вы хотите?

Он замолчал. Тишина повисла между ними, нарушаемая только слабым треском радиаторы под окном.

Анна наклонилась чуть ближе.

— Вы боитесь правды больше, чем я.

Его лицо дёрнулось, как от пощёчины. Потом — почти незаметная усмешка.

— Вы дерзкая.

— Вы сами пригласили меня в кабинет, а не оформили донос. Это ведь тоже выбор, — Анна кивнула на стол. — А рядом — рисунок вашего сына. Артём, кажется?

Михаил опустил глаза. Провёл пальцем по бумаге.

— Он нарисовал это, когда я сказал, что работаю с кораблями. Чтобы не объяснять, что сижу в бумагах. Он не знает, что я… — он осёкся. — Он думает, что я хороший.

— А вы и есть хороший. Просто система хочет, чтобы вы забыли об этом.

Михаил поднял голову. Его голос стал тише, почти хриплым.

— Если вы не остановитесь, Анна, вас сметут. Без шума. Без суда.

— А вы остановитесь?

Он ничего не ответил.

Анна встала. Отошла к двери, потом снова повернулась.

— У вас глаза такие… как у моих коллег. В Москве. В 2005-м. Только тогда они уже понимали, за кого борются. А вы — всё ещё решаете.

Михаил молчал. Смотрел на неё, как будто видел в первый раз.

Она вышла, оставив за собой только еле слышный скрип дверной ручки и лёгкий запах улицы.

Коридор был тусклым, узким и пах сыростью. Свет фонарей с улицы давал только мутные полосы на плитке.

Анна шла быстро, держа папку с делом плотно прижатой к боку. Шаги отдавались эхом.

— Уверенно идёте, Коваленко.

Она замерла. Соколов стоял у двери. Блокнот в руках, улыбка скользкая, как лёд.

— А вы — всё там же.

— Моя работа — наблюдать. Особенно за теми, кто ведёт себя… не совсем по регламенту.

Анна подняла подбородок.

— У вас ко мне вопросы?

— Пока только записи, — он щёлкнул ручкой. — Вы даёте жару в зале. Интересно, сколько это продлится?

— Ровно до оправдания Добровольского.

Соколов усмехнулся.

— Или до того, как вы сгорите. Некоторые свечи слишком яркие.

— Лучше сгореть, чем гнить, — ответила Анна и пошла мимо него.

Он не остановил её. Но она чувствовала его взгляд — как холод на затылке. С каждым шагом папка в руках казалась тяжелее, как будто в ней был не только протокол, но и вся её судьба.

«Он копает. Уже копает. Но у меня есть правда. И я её не отдам».

Она сжала пальцы. И пошла дальше.