Ход времени: Защита

Глава 3: Фальшивый старт

Трамвай за окном дребезжал, как больной бронхитом старик, и вместе с криком уличного громкоговорителя мешался с запахом табака и сырости. В кабинете было душно — осенний Ярославль не щадил даже здания юстиции. Свет тусклой лампы жёлтым пятном ложился на облупленный стол, заваленный бумагами. Над ним висел портрет Ленина с суровым, почти неодобрительным выражением, словно следил за каждым вдохом.

Анна стояла перед столом, держа в руках аккуратно сложенные документы: фальшивый паспорт и трудовую книжку, выданные Григорием. Скромное платье и платок были подобраны намеренно — ни одной лишней детали. Она слегка выпрямилась, сжав плечи, будто собиралась вступить в судебные прения.

— Трудовая, говорите, из Москвы? — Руководитель коллегии, сухощавый мужчина с тяжёлым взглядом и густыми бровями, поднял глаза от бумаг. — МГУ?

— Да, юрфак, выпуск 61-го, — чётко ответила Анна. — Работала в юридической консультации на Сретенке. По семейным обстоятельствам вернулась на родину.

— Родина, значит, Ярославль? — Мужчина закашлялся и достал папиросу из пачки «Явы». — По фамилии не скажешь.

— По линии матери, — улыбнулась она. — Коваленко — её девичья.

Он закурил, не сводя с неё взгляда, будто выискивая слабое место.

— А у нас тут не Москва, товарищ Коваленко, — медленно произнёс он. — Здесь дела настоящие. Не разводы и имущество, а трудовые споры, уголовка, иногда с направлением из обкома. К бабам у нас отношение… как бы сказать… аккуратное. Не всем оно по плечу.

Анна спокойно подняла взгляд.

— Именно поэтому я здесь. По плечу мне всё. Хоть убийство, хоть статья за антисоветчину.

Руководитель поднял бровь. Он явно не ожидал такого тона.

— Смело. У вас, я смотрю, и речь столичная.

— Пытаюсь отучиться, — она отступила на шаг, выдерживая дистанцию. — Но законы, товарищ, везде одинаковы.

— Законы, — протянул он, постукивая пеплом по краю пепельницы. — Тут недавно бумага пришла… по Галанскову. Слыхали?

— Диссидент. «Феникс-66». Под следствием с весны.

Он посмотрел на неё внимательно.

— И откуда вы так знаете?

— Из газеты. Было пару строчек в «Правде».

Молчание повисло между ними. За окном вновь грохнул трамвай.

— Хм, — наконец выдохнул он. — Дело пыльное, политическое. Наблюдение есть, указания будут. Вас могу поставить на него… временно. Посмотрим, как пойдёт. Но сразу предупреждаю: ни шагу в сторону. Всё по инструкции.

— Поняла, — коротко кивнула Анна. — Писать буду от руки, дела не копирую, с органами — только через вас.

— Ну, вы не промах, — усмехнулся он. — Значит так. Испытательный срок — месяц. Потом решим. Начнёте с завтрашнего дня, с утра, приём внизу. Там же и материалы.

Анна протянула руку — он пожал её неохотно, но крепко.

— Спасибо за доверие.

— Пока что — это не доверие, а интерес. Не каждый день к нам из Москвы возвращаются. Тем более женщины.

Она повернулась к двери, чувствуя, как по спине стекло напряжение.

«В 2005-м я бы уже работала, без этих бровей и портрета над головой. А тут — марш на фронт, и без каски».

Но когда она вышла в коридор и вдохнула сырой воздух Ярославля, внутри появилось странное, но настоящее облегчение.

У неё был шанс. Теперь главное — не оступиться. И изучить дело Галанскова до последней запятой.

Пыль в архиве висела в воздухе почти материально — мелкими частицами оседая на стол, папки и волосы. Доски пола скрипели при каждом шаге, словно возмущались вторжению в свою вековую тишину. Окно было приоткрыто, из-за чего с улицы доносился гул трамвая и чьи-то сердитые крики: торговались за картошку.

Анна сидела, склонившись над делом Галанскова. Листы, хрупкие от времени, шелестели сухо, как старые письма. На первой странице жирным шрифтом значилось: «Обвинительное заключение по ст. 70 УК РСФСР».

«Антисоветская агитация… восемьдесят восьмая с примочкой… Да у вас тут целая статья на статью», — мысленно пробормотала она, выискивая знакомые обороты. Почерк прокурора был убористый, в духе времени: всё выверено, с идеологическим жаром.

На краю стола стояла её сумка, внутри — часы с гравировкой «Я.Г. 1968». Она глянула на них украдкой, словно боялась, что это нарушение хронологии само выскочит наружу.

— О, Коваленко, вы тут? — Раздался голос от двери.

Анна обернулась. В дверях стоял Нестеров, молодой юрист с вечной ухмылкой и гелем на волосах — таким, каким бы он был, если бы гель существовал.

— Документы читаю, — спокойно ответила она. — Дело Галанскова.

— А-а, — он прищурился. — Странный тип. Поэт, а туда же… против партии. Его ещё в Москве ловили. Поговаривают, оттуда сверху пришло. Вам, может, лучше с трудовым правом начать?

— Мне поручили это дело. Начну с него.

Нестеров пожал плечами и ушёл, не скрывая снисхождения.

Анна вновь вернулась к делу.

«Сейчас бы Ctrl+F — и найти все упоминания ‘Феникса’… Ага, нет. Зато есть старый добрый анализ текста. Ну ничего, выживем».

Рядом лежала трудовая УК РСФСР — пожёлтевшая, с пометками на полях. Она выписала основные формулировки в блокнот: «антисоветская пропаганда», «распространение клеветнических измышлений», «враждебная литература». Всё это — о машинописном альманахе, в котором Галансков писал о Сталине.

Подробностей было мало. Протоколы допросов не приложены. Материалы оперативников — засекречены. Анна нахмурилась. Без них не построить защиту.

В тот же вечер она встретилась с Григорием на остановке трамвая.

— Секретарь суда — твоя подруга? — Тихо спросила она.

— Бывшая, — усмехнулся Григорий, пряча руки в карманы кожанки. — Что тебе от неё?

— Доступ к материалам. Допросы, обыски, агентурные записки. Всё, что прокуратура от нас прячет.

— За бесплатно? — Он вскинул бровь.

Анна вытащила из сумки плоскую коробочку — импортные сигареты, «Camel». Она нашла их в потайном отсеке чемодана среди вещей, прихваченных из 2005 года.

— Это не дефицит, это валюта, — сказала она спокойно. — Ей понравится.

— Сделаю, — кивнул Григорий. — Но если спросят, ты меня не знаешь.

— Я тебя вообще не видела, — усмехнулась Анна.

Он исчез в толпе, а она осталась стоять под фонарём, чувствуя странную смесь облегчения и отвращения.

«В 2005-м я бы накатала запрос и получила всё по e-mail. А здесь — как в театре кукол. Только я и нитки».

Возвращаясь в коммуналку, она чувствовала себя немного увереннее. У неё было всё: цель, материалы — почти, и опыт. И пусть методы несовершенны, но в этом времени других не было. Она шагала по мокрому асфальту Ярославля и впервые за все дни чувствовала не страх, а азарт.

Комната казалась ещё теснее, чем обычно. Тусклая лампа над столом слабо освещала клочья пыли в воздухе и загнутые уголки документов. Сквозь щель в окне тянуло холодом, а с кухни упорно полз запах жареной рыбы. Из приёмника у соседей, как из репродуктора на заводе, раздавался бодрый голос диктора:

— Вторая пятилетка — это пятилетка ударного труда, экономии и патриотизма!

Анна сжала губы, взяла чернильную ручку и провела аккуратную черту под пунктом 4 протокола обыска.

Перед ней лежал пожелтевший лист с жирным заголовком: «Протокол обыска от 28 марта 1967 г. по делу Галанскова Ю.И.».

«Кладбище документов, а не архив. Кто это писал — лейтенант или школьник?».

Её глаза быстро скользили по строчкам. Дежурная формулировка сменялась другой: «в ходе обыска изъяты…» — и тут она остановилась.

— Так, — пробормотала Анна. — Что у нас тут: машинка печатная, листы с надписью “Феникс”, 120 долларов США, сорок марок…

Она перегнула страницу и нахмурилась.

— Где подписи понятых? — Проговорила уже вслух. — Вы изъяли валюту и не оформили ни черта?

Она подняла документ ближе к лампе. Внизу стояли две неразборчивые закорючки, а рядом — пустое поле с пометкой «подпись понятых».

— Печатную машинку подписали, рукописи — тоже, а вот доллары и марки… — она прикусила губу. — Красавцы. Всё в одну кучу, без уточнения.

Стук шагов в коридоре заставил её вздрогнуть.

Дверь приоткрылась — в щель заглянула Вера Павловна.

— Опять работаете?

— Да, почти закончила.

— Не светите так в окно, — прошептала та. — Не дай бог кто подумает, что… бумаги какие. Сейчас время не то.

Анна кивнула и тут же потянулась к занавеске, задернув её.

— Всё в порядке. Это просто протокол, на пробу выдали.

— Угу, — Вера Павловна посмотрела на часы. — Поздновато, Аннушка. И вообще… — она замялась. — Вы в Москве, наверное, по-другому работали, а тут… всё попроще надо. Без выпендрёжа.

— Я понимаю, — ответила Анна ровно.

Дверь закрылась. Анна выдохнула.

«Скажи “судебная экспертиза” — и они подумают, что ты из ЦРУ. А подписи — вот она, моя тропинка».

Она вернулась к протоколу, аккуратно переписала фразу о валюте в блокнот, добавив рядом: «нет понятых при изъятии валюты — ч. 2 ст. 166 УПК РСФСР: недопустимость доказательств».

Потом открыла трудовой УПК, перелистав до нужного места:

— Вот, — прошептала она. — Без присутствия понятых — изъятое нельзя признавать доказательством.

Её пальцы дрожали не от холода, а от возбуждения.

«Я нашла. Это — моя зацепка. Без валюты у них остаётся только “Феникс”, а там всё уже на грани цензурной оценки».

Рядом на столе лежали часы с гравировкой. Анна взглянула на них и едва заметно улыбнулась.

«Юра, ты мне должен бутылку — или две. Хотя бы морально».

Она встала, сложила бумаги в портфель, выключила свет и прижалась лбом к холодному стеклу. За окном медленно проехал трамвай, звякнув, будто в знак одобрения.

В этот момент Анна уже не чувствовала себя потерянной. У неё был план. И — самое главное — доказательство. Пусть и добытое не по уставу.

Зал суда встретил её ледяным воздухом и тяжёлым запахом лакированного дерева. Высокий потолок с облупленной лепниной давил сверху, словно напоминая: здесь не место самоуверенности. На стене — флаг СССР и портрет Ленина с тем же прищуром, что был в коллегии, будто следил за каждым словом.

Анна шагнула к столу защиты. Сквозь скамьи просачивался шёпот — женщины в платках, рабочие в ватниках, несколько студентов. Все смотрели.

«Здесь не суд, а театр с лозунгами. И я пока не знаю, в какой роли выступаю».

Она опустила папку с делом Галанскова на стол. Листы — аккуратно разложены, подписи выведены чернилами, словно специально для учебника. Анна поправила платок на голове и подняла глаза.

Судья уже сидел. Молодой.

Чёрная мантия — сшита грубовато, но сидит безупречно. Лицо — усталое, точёное, взгляд жёсткий. Михаил Орлов.

«Он не старик с партсобраний. Умный. И точно будет мешать».

Секретарь севшим голосом объявил:

— Дело № 1-12 по обвинению гражданина Галанскова Юрия Ивановича, статья 70 часть первая, статья 88 прим 1 УК РСФСР.

Анна сжала ручку. Михаил взглянул на неё, чуть приподняв бровь.

— Сторона защиты готова?

— Да, Ваша честь.

Он кивнул, не записывая. Повернулся к прокурору.

— Товарищ Соколов, начинайте.

Прокурор, мужчина лет пятидесяти, с аккуратно зачёсанными волосами и хищными глазами, поднялся.

— Подсудимый Галансков занимался распространением антисоветских воззваний под видом литературного альманаха. Кроме того, в ходе обыска у него были изъяты валютные средства — доллары и марки. Мы расцениваем эти действия как намеренное подрывание основ социалистического строя.

Анна выждала, пока Соколов не сел, и поднялась.

— Ходатайствую о вызове свидетеля — Петра Васильевича Лаврентьева, — она взглянула на Михаила. — Доносчика.

Зал чуть шевельнулся. Судья заметно напрягся.

— Свидетеля, — сухо уточнил он. — Не “доносчика”.

— Свидетеля. Простите.

Петра Васильевича ввели. Мужчина — худой, с нервной улыбкой, теребит полы пиджака. Анна посмотрела на него поверх листов.

— Вы утверждаете, что лично видели доллары у обвиняемого.

— Так точно. Он показывал мне.

— А когда это было?

— В марте, где-то числа двадцать третьего.

Анна перелистала листы.

— Протокол указывает обыск 28 марта. Вы были при обыске?

— Нет.

— А кто ещё, кроме вас, видел валюту до обыска?

— Я… не знаю.

— Он вам их передавал в руки?

— Нет.

— То есть вы утверждаете, что он показал вам деньги, но не дали в руки, и никто больше этого не видел.

Прокурор поднялся.

— Возражаю.

Анна повернулась к Михаилу.

— Я задаю вопросы, касающиеся прямых обвинений. Прошу позволить закончить.

Михаил молча кивнул.

— Где именно он вам их показал?

— В своей комнате.

— Дверь была закрыта?

— Да.

— То есть, при закрытой двери, без свидетелей, без передачи вам в руки, вы утверждаете, что обвиняемый продемонстрировал вам иностранную валюту.

Мужчина замялся.

— Ну, да… вроде как…

Анна села. В зале повисла пауза. Соколов сузил глаза, склонившись к документам.

Судья Орлов молча листал протокол. Потом поднял глаза на Анну. Долго смотрел, сдержанно, без эмоций.

— Защите замечание за эмоциональную форму допроса. Продолжайте в рамках УПК.

Анна кивнула.

— Есть.

«Он зол. Но я попала в точку».

Когда заседание прервали на обеденный перерыв, Анна собрала папку и шагнула к выходу. Михаил стоял у столика с кипой дел. Остановил её жестом.

— Товарищ Коваленко.

— Да.

— У нас тут не диспуты. Это не кружок политической сатиры.

— Я не сатирик. Я адвокат.

Он смотрел пристально, и вдруг еле заметно усмехнулся уголком рта.

— Посмотрим, как долго.

Анна вышла в коридор. Сквозняк ударил в лицо. Она не чувствовала холода.

«А теперь он знает, что я не промах. И это — опаснее, чем прокурор».

Кабинет Михаила Орлова встретил её скрипом плохо подогнанной двери и запахом табака, впитавшегося в стены, в бумаги, в воздух. В окне — серое небо и сугробы вдоль улицы, где мерно позванивал трамвай. Над деревянным столом — портрет Ленина, будто застывший в укоре.

Анна вошла, сжимая папку. В тусклом свете лампы её пальцы казались белее обычного.

Михаил сидел за столом, в мантии, с расстёгнутым воротом. Левой рукой постукивал по столешнице, правой сжимал сигарету — «Ява», обломанная у фильтра. Он не встал, не предложил сесть.

— Закройте дверь.

Анна закрыла.

— У вас странные методы, Коваленко, — произнёс он спокойно, но голос звенел, как стальная струна.

— А у вас — странные протоколы, — парировала она, бросив взгляд на его руки. Тонкие, с длинными пальцами, но ногти обкусанные. — Вызывали, чтобы это обсудить? Или предложить перейти на сторону обвинения?

Он затушил сигарету в пустой чернильнице.

— Вы вчера устроили представление. Допрос Лаврентьева напоминал не судебное следствие, а буржуазный спектакль.

Анна наклонила голову.

— На спектакль вы вчера не возражали. Даже разрешили продолжать.

Он встал.

— Если вы снова выйдете за рамки, я направлю представление в коллегию.

— С формулировкой… — она прищурилась. — …«за чрезмерную инициативу»?

Он подошёл ближе, остановился в шаге от неё. Его глаза — холодные, серые, с тенью бессонных ночей.

— С формулировкой «за использование сомнительных методов».

Она скрестила руки.

— Донос? Это всё, на что способен советский судья?

Он выдохнул через нос.

— Адвокат Коваленко, не испытывайте моё терпение.

— А вы — мою фантазию. Я думала, вы скажете что-то свежее.

Он смотрел молча. Потом медленно сел, опёршись локтями на стол.

— Я знаю, вы не из Ярославля. Я знаю, что в документах пробелы. И если вы думаете, что в этом здании никто не обратил внимания — вы ошибаетесь.

Анна замерла. В ушах зазвенело, но лицо не дрогнуло.

— Угроза?

— Предупреждение.

Она кивнула, медленно.

— Принято. Но вы меня недооцениваете.

Он ответил почти шёпотом:

— Возможно. Но и вы — меня.

Пауза повисла между ними, густая, как табачный дым.

Анна повернулась к двери.

— Если вам станет скучно — зовите ещё. Может, я что-нибудь продекламирую.

— Не сомневаюсь.

Она вышла, прикрыв за собой дверь. Коридор был пуст, лампы мерцали.

«Вот теперь игра началась. И правила пишем оба».

Коридор Ярославского областного суда дышал сыростью и гулом далёкого громкоговорителя, вещавшего с улицы про «успехи пятилетки». Стены в облупленной краске, неровный кафель, под которым скрипели доски. В воздухе — запах старого дерева, мыла и казённой бумаги.

Анна шла по коридору, прижимая к себе папку с делом Галанскова, будто щит. Пальцы зябко касались обложки, в которой лежали её надежды и её просчёты.

«Спокойно. Ты не в Лефортово, и не в телесериале. Просто прокурор. Советский. Упрямый. Мелочный. Но человек».

У входа в зал стоял Соколов — прокурор с лицом из агитационного плаката. Строгий костюм, вычищенные пуговицы, портфель в руке. Его холодный взгляд скользнул по ней, как нож по стеклу.

— Товарищ Коваленко.

Она остановилась, улыбка на лице — вежливо-официальная, как на фотографии в фальшивом паспорте.

— Прокурор Соколов.

— Любопытный допрос вы устроили. Прямо как в американских фильмах.

— Я предпочитаю действовать в рамках закона, — ровно ответила она.

Он чуть склонил голову, прищурился.

— Именно поэтому у меня вопрос. Откуда вы так хорошо ориентируетесь в деле? Секретарь суда утверждает, что материалы были на подписи до самого утра.

— Внимание и логика, — пожала плечами Анна. — Достаточно просмотреть протокол и…

— И подкупить кого следует?

Она замерла.

— Простите?

Он сделал шаг ближе.

— Я сказал: адвокат, только что приехавшая из Москвы, без местной практики, без опыта советских заседаний, в первый же день — и уже выявляет процессуальные ошибки. Слишком красиво, чтобы быть честным.

Анна сжала зубы.

— Вы хотите официально заявить об этом?

— Пока нет. Я просто наблюдаю.

Соколов оглянулся, затем склонился к своему помощнику, стоявшему у стены.

— Запиши: допрос свидетеля проведён с агрессией, поведение защитника вызывает сомнения в правомерности подготовки.

Анна смотрела, как тот выводит что-то в тетради, и кровь ударила в виски.

«Значит, играем в наблюдательность? Ладно. Я умею».

— Протокол допроса я сдам в канцелярию, — сказала она громко, будто между делом. — А вы, если хотите, можете подать жалобу в президиум.

Он ухмыльнулся.

— Я предпочту собрать больше. У нас тут не Москва.

— Да уж, — Анна кивнула. — Здесь, как видно, любят собирать. Особенно досье.

Он приподнял бровь.

— Осторожней с тоном, Коваленко. У нас за язвительность не премируют.

— А у нас — за фанатизм не награждают.

И пошла мимо, ровным шагом, чувствуя, как его взгляд впивается в спину. В ухе всё ещё звенел голос из динамика: «Стране нужны новые рекорды!».

Она почти усмехнулась.

«Рекорды, Соколов? Хорошо. Будем играть на время».

В зале Ярославского областного суда стоял холод — не тот, что от стены, а особый, процессуальный, пропитанный казённой тишиной и запахом сырости, старых чернил и сосредоточенных взглядов. Скрипнули скамьи, кто-то чихнул, и снова — напряжённая тишина.

Анна Коваленко стояла у стола защиты, папка с делом Галанскова лежала перед ней, открытая, как рана. Её пальцы упирались в обложку, ногти касались края протокола обыска.

Михаил Орлов, в мантии, сидел на возвышении, взгляд его был устал, но цепок. По лицу скользнула тень — он уловил движение Анны, как охотник — дрожь в кустах.

Соколов громыхал голосом у стола обвинения, потрясая листами:

— Агитация! Валюта! Клевета! Всё в деле! Всё документально!

— Документально? — Перебила Анна, голос твёрдый, ровный. — Разрешите напомнить суду, что при изъятии так называемой валюты понятые не расписались ни на одном листе протокола.

Соколов рванулся:

— Подписи есть! Там…

— …не там, — спокойно продолжила Анна, поднимая страницу. — Подписи понятых стоят внизу на последнем листе, но не рядом с описанием изъятых предметов. Это прямое нарушение статьи 170 УПК РСФСР.

Михаил взял папку. Лист за листом, щелчки бумаги — будто удары по столу.

Анна краем глаза видела Галанскова. Тот сидел, выпрямившись, глаза смотрели прямо в неё, полные такой странной, хрупкой надежды, будто он видел свободу на другом берегу залива.

— Кроме того, — продолжила Анна, не глядя на Михаила. — Свидетель Коршунов, заявивший о наличии иностранной валюты, на допросе 10 января путался в показаниях. Сначала он утверждал, что видел купюры «на письменном столе», затем — «в ящике шкафа».

Соколов резко заговорил:

— Вы пользуетесь демагогией!

— Я пользуюсь показаниями из материалов дела.

Михаил поднял взгляд.

— Достаточно. Суд уходит на совещание.

Шорох, шум, движение. Михаил поднялся, ушёл, захлопнув за собой дверь.

Анна осталась стоять.

«Это всё. Или оправдание, или я — на подозрении у прокурора, под холодным взглядом судьи и под весом своей совести».

Минуты в зале растянулись, как во сне. Галансков что-то писал на обрывке бумаги. Публика шепталась.

Михаил вернулся через двадцать семь минут.

Он сел, выровнял мантия на плечах и проговорил сдержанно:

— Суд пришёл к следующему заключению. Обвинение по статье 88-1 признать недоказанным. Переквалифицировать обвинение по статье 70 на часть первую статьи 190-1. Назначить наказание — один год условно с испытательным сроком.

В зале повисла пауза.

Потом — кто-то выдохнул. Кто-то ахнул.

Анна стояла, не шелохнувшись.

«Я выиграла».

Сзади — лёгкий смешок. Галансков посмотрел на неё, губы дрогнули в едва заметной благодарности.

Михаил смотрел на неё пристально. Ни улыбки, ни одобрения. Только напряжённая, неразрешимая мысль в глазах.

Соколов подошёл к ней после заседания, остановился вплотную.

— Я вас не недооценил, — проговорил он глухо. — Но вы не забывайте: Ярославль — не ваш город. И советский суд — не место для самоуправства.

— А вы не забывайте, что даже в Ярославле действует УПК, — ответила она спокойно.

— Мы ещё встретимся.

Он ушёл.

Анна выдохнула.

«Спасла человека. Да. Но какой ценой? Подкуп. Цинизм. Риск. И теперь — мишень».

Она вышла из зала суда. Январский свет бил сквозь стекло, отбрасывая на кафель блики. Она почувствовала, как плечи распрямляются.

В сумке, рядом с протоколом, лежали часы с гравировкой.

«Я.Г. 1968».

Тиканье не слышно — но оно шло. Секунда за секундой, шаг за шагом — по дороге, где её уже ждали.