Ход времени: Защита

Глава 30: Танец с компроматом

Сырой запах от осеннего дождя тянулся в комнату сквозь щели в окне. Свеча на столе дрожала от сквозняка, и зыбкая тень Анны плавала по облупленной стене. На столе лежала папка с делом Петра Григоренко, рядом аккуратной стопкой — документы по мелкому делу о чердаке.

Анна, в лёгком платье и повязанном платке, наклонилась над бумагами, водя пальцем по строчкам протокола.

— Значит, по чердаку вы хотите, чтобы я оформила мировое? — Тихо спросила она, не поднимая головы.

— Мировое, да, — откликнулся Григорий, стоявший у двери. — С прокуроршей я уже поговорил. Семёнова не против, если без шума.

Анна откинулась на спинку стула.

— А материалы по Григоренко?

— Завтра передадут, — ответил он, понизив голос. — Но, Анна, это не бесплатно.

— Сколько?

— Полсотни. И ещё коробка чая для секретарши.

Анна кивнула, стараясь, чтобы в голосе не проскользнуло раздражение.

— Деньги есть. Чай достану.

Григорий подошёл ближе, бросив взгляд на папку с гербовой печатью.

— Слышал, Файнберга ты вытащила красиво.

— Потому что было за что, — сухо сказала она. — И сейчас есть за что.

— Тут сложнее, — покачал он головой. — Григоренко — не вор, не пьяница. За слова его тянут.

Анна потушила свечу и зажгла снова, поправив фитиль.

— Тем более важно, чтобы дело было у меня полностью.

За дверью скрипнули половицы. Тень мелькнула в щели — соседка Мария. Анна незаметно придвинула ногой коврик к тому месту, где под половицей был тайник.

— Я зайду вечером, — тихо сказал Григорий. — Принесу, что обещали.

— И по чердаку — быстро, — напомнила она. — Не хочу, чтобы соседи месяцами скандалили.

Он усмехнулся:

— А я думал, тебе чердаки неинтересны.

— Иногда мелочь спасает от лишних вопросов, — ответила Анна, закрывая папку и пряча её в ящик.

Григорий кивнул и вышел. Шаги по коридору стихли, а в кухне снова зашумели голоса.

Анна провела рукой по шершавой обложке книги «История СССР», где под страницами были её заметки.

«Я спасаю тех, кто борется за правду, и при этом плачу за доступ к правде. Парадокс, в котором теперь живу».

Она подняла взгляд на окно — дождь всё так же стучал по подоконнику, а из громкоговорителя на улице лилось о «социалистической дисциплине».

Свеча мигнула, но не погасла.

Сырой вечер тянулся влажным воздухом от реки, и в закоулке под старым мостом было тихо, как в запертой кладовой. Лампа над водой мигала, отбрасывая на облупленные перила длинные полосы света.

Григорий стоял у основания моста, затягиваясь сигаретой. Тлеющий кончик на миг освещал его лицо. В руках он держал свёрток, перетянутый бечёвкой.

— Держи, — он протянул свёрток, не выпуская из пальцев, пока она не вложила в его ладонь сложенные купюры.

— Здесь вся сумма, — сказала Анна, прижимая сумку к боку. — И чай я передала через Любу, как договаривались.

— Чай дошёл, секретарша довольна, — хмыкнул он. — Но учти, теперь она на тебя смотрит… с интересом.

— Мне нужно, чтобы она смотрела только на бумаги, — отрезала Анна, забирая свёрток. — Всё здесь?

— И протоколы, и фотки с акции, и вот это, — он слегка приподнял уголок бечёвки, показывая тонкий конверт. — Компромат на свидетеля.

— Какой у него интерес?

— Конкуренция за место в институте, — пояснил Григорий. — Хотел Григоренко подсидеть.

Анна кивнула, быстро проверяя верхние листы.

— По чердаку Семёнова утвердила мировое?

— Да, но сказала, чтобы ты не думала, что это всегда так будет, — с усмешкой ответил он. — Прокуроры — народ гордый.

Она перевела взгляд на него.

— Мне не нужен гордый народ, мне нужен результат.

Григорий затушил сигарету о перила.

— Смотри, Анна… я тебе помогаю, но это уже второй раз за месяц.

— И ты получил деньги, — напомнила она, убирая свёрток в сумку. — Не забывай об этом.

Он ухмыльнулся, но ничего не ответил.

Где-то за мостом мелькнула тёмная фигура, и Анна на секунду замерла, прислушиваясь к шагам.

— Это прохожий, — сказал Григорий, заметив её взгляд. — Здесь часто ходят к складам.

— Надеюсь, — тихо ответила она. — Всё, я пойду.

— Завтра жду новости, — бросил он ей вслед.

Дома, за столом при свече, Анна разложила бумаги. Листы пахли сыростью и табаком. Она пролистала протоколы, и взгляд зацепился за даты.

«Нарушение сроков следствия. Статья 133 УПК РСФСР. Вот она, моя трещина в стене обвинения».

Она откинулась на спинку стула, чувствуя, как к усталости примешивается уверенность.

В зале суда стоял глухой запах старой бумаги и сырости, будто дождь за окном проник сквозь стены. Тусклые лампы под потолком горели неровно, их свет выхватывал из полумрака лица публики. Шорохи затихли, как только Анна поднялась от стола защиты.

Она обошла стол, держа руки на виду, и остановилась перед свидетелем — крепким, но заметно нервным мужчиной лет сорока. Он то и дело теребил пуговицу пиджака, избегая её взгляда.

— Вы утверждаете, — начала Анна ровно. — Что видели Петра Григоренко возле проходной завода вечером пятого сентября?

— Да, видел, — коротко ответил свидетель, кашлянув.

— В котором часу?

— Ну… около семи.

— Семь ровно или около?

— Ну, примерно… — он замялся, взгляд метнулся в сторону Соколова.

— А вы помните, сколько тогда было людей у проходной?

— Человек десять… может, пятнадцать.

Анна наклонила голову, словно уточняя детали.

— И среди этих пятнадцати вы безошибочно узнали Григоренко?

— Да.

— При тусклом уличном свете, в толпе, с расстояния… какого?

— Ну… метров с десяти.

— Интересно, — Анна подняла бровь, — ведь в ваших показаниях на предварительном следствии указано — двадцать пять метров.

Свидетель заморгал, шум в зале усилился. Михаил за столом судьи слегка наклонился вперёд, не перебивая.

— Наверное, я ошибся тогда, — поспешно сказал свидетель.

— А может быть, вы ошиблись сейчас? — Мягко подхватила Анна.

Соколов поднялся от стола обвинения.

— Возражаю! Защитник пытается сбить свидетеля с толку!

— Вопрос по существу, — спокойно парировала Анна, не сводя взгляда с Михаила.

Судья, помедлив, кивнул:

— Возражение отклонено.

Анна вернулась к свидетелю:

— Скажите, у вас есть знакомые среди местных предпринимателей?

— Ну… есть.

— В том числе товарищ Климов?

Свидетель вздрогнул.

— Да… знаком.

— Верно ли, что Климов в августе обращался к вам с просьбой занять ваше место в отделе снабжения?

— Это… к делу не относится, — выдавил он, взгляд метнулся в зал.

— Относится, — отчётливо произнесла Анна. — Потому что именно после отказа уступить место вы стали свидетелем по делу Григоренко.

Соколов снова поднялся:

— Защитник выдвигает неподтверждённые версии!

— Я опираюсь на материалы дела и на ответы свидетеля, — Анна держала голос ровным, но внутри у неё стучало сердце.

«Если он сорвётся, это конец».

Михаил снова кивнул:

— Продолжайте, защитник.

— Так вы уверены, — Анна шагнула ближе. — Что видели, как Григоренко распространял листовки?

Свидетель открыл рот, закрыл, сжал пуговицу так, что та едва не оторвалась.

— Я… не уверен, что это были именно листовки.

В зале прошёл глухой шум. Григоренко поднял голову, и в его взгляде мелькнула благодарность.

— У меня нет больше вопросов, — сказала Анна и вернулась на своё место.

Михаил склонился над бумагами, а Соколов лихорадочно записывал что-то в блокноте, едва сдерживая раздражение.

«Пусть злится. Главное, что трещина в их стене уже есть», — подумала Анна, чувствуя, как к вине за прошлые сделки прибавляется тихий вкус победы.

Тяжёлый воздух зала давил, словно стены и потолок впитали каждое слово, сказанное за годы судебных процессов. Анна стояла у стола защиты, ладонь на стопке протоколов. Перед ней — магнитофон с записью, на которой зафиксирована акция Григоренко. Она почувствовала, как тонкая плёнка внутри механизма щёлкнула, и в зале раздался приглушённый гул голосов, записанных несколько месяцев назад.

— Товарищ судья, — начала она ровно, но с лёгким нажимом в голосе. — Данная запись подтверждает, что выступление моего подзащитного не носило публичного характера. Присутствовали лишь члены кружка по интересам, в количестве не более восьми человек.

Михаил слегка склонил голову, положив руки на стол.

— Продолжайте, защитник.

— По действующему УПК РСФСР, публичным считается выступление, доступное неограниченному кругу лиц. Здесь же мы имеем строго ограниченный состав слушателей. Это подтверждают как запись, так и протоколы, в которых указаны имена всех присутствующих.

Соколов, до этого делавший пометки, поднял глаза:

— Возражаю! Подсудимый действовал умышленно, понимая, что сведения будут распространены далее.

— Вы имеете доказательства этого умысла? — Анна прищурилась, но голос остался спокойным. — В материалах дела их нет. Зато есть нарушения, в частности, по срокам следствия. Статья сто тридцать третья УПК РСФСР — превышение установленных сроков без мотивированного постановления. Это прямое основание для исключения улик.

В зале прошёл ропот, несколько человек переглянулись.

Михаил стукнул молотком:

— Прошу соблюдать порядок.

Анна открыла протокол, пододвинула его чуть ближе к судье.

— И ещё. Прошу обратить внимание на мотивы действий Григоренко. Он выступал за справедливость в распределении жилья для семей погибших фронтовиков. Это не клевета, это защита прав.

Соколов резко наклонился вперёд:

— Это юридические манипуляции, товарищ судья.

Михаил поднял глаза на прокурора, но говорил всё тем же спокойным тоном:

— Возражение отклонено. Ходатайство защитника принято к рассмотрению.

Анна почувствовала, как у неё по спине пробежал холодок.

«Он поддержал меня… но теперь Соколов будет копать глубже».

Она медленно закрыла папку с делом, взглянула на Григоренко. Тот кивнул едва заметно, но в этом кивке была вся его благодарность и вера.

— У меня всё, — сказала она и отошла от стола, ощущая, что сделала ещё один шаг к победе, но шаг по узкой доске над пропастью.

Михаил поднял взгляд от бумаги и негромко стукнул молотком, возвращая внимание зала к себе.

— Суд постановил, — его голос звучал ровно, но Анна уловила в нём ту едва заметную теплоту, что выдавала внутреннее отношение. — Признать Петра Григоренко невиновным по предъявленным обвинениям. Улики, добытые с нарушением сроков следствия, исключить из материалов дела.

В зале раздался сдержанный, но ощутимый вздох. Анна почувствовала, как тепло разлилось по груди, хотя руки оставались холодными.

«Всё. Мы сделали это».

Григоренко поднял глаза, и в них вспыхнула благодарность. Он чуть наклонил голову в её сторону.

— Спасибо вам, Анна, — прошептал он, когда судья объявил заседание закрытым.

— Это моя работа, — ответила она коротко, но уголки губ предательски дрогнули.

Соколов уже подался вперёд, сжимая в руках блокнот так, что костяшки побелели.

— Это ещё не конец, Коваленко, — процедил он сквозь зубы, проходя мимо. — Проверка ваших методов — вопрос времени.

Анна сделала вид, что не услышала.

«Пусть проверяет. Главное, что Григоренко свободен».

Михаил между тем аккуратно закрыл одну папку, но другую оставил открытой на краю стола. Листы внутри чуть торчали, и Анна уловила знакомые пометки карандашом на полях.

Он поднялся и, задержавшись на секунду, произнёс:

— Защитник Коваленко, задержитесь на минуту.

Публика начала расходиться, скрипя скамьями, и запах старой бумаги смешался с дождевой сыростью, врывающейся в зал через приоткрытую дверь.

Анна подошла ближе, и Михаил, не глядя, толкнул к ней папку.

— Кажется, эта папка осталась на вашем столе, — сказал он так, чтобы посторонние слова не уловили.

— Благодарю, товарищ судья, — она взяла её, ощущая лёгкий вес, но понимая, что внутри может быть куда больше, чем просто бумага.

Григоренко, уже в окружении конвоя, повернулся ещё раз:

— Вы дали мне шанс вернуться к детям. Этого я не забуду.

— Берегите себя, — тихо сказала она, и в её голосе дрогнула нота, которую она тут же постаралась скрыть.

Когда зал опустел, Анна вдохнула глубже, чем за весь день.

«Триумф — и тут же тень за спиной. Михаил помогает, но Соколов не успокоится».

Она шагнула к двери, ощущая, как влажный воздух улицы смешивается с запахом старого дерева, и впервые за всё время в Ярославле ей захотелось просто выйти на площадь, где шумно и людно, и забыть, что в этой стране каждое слово на вес золота.

Старая чайная у вокзала гудела низким гулом голосов, будто рядом, за стеной, дышали паровозы. От влажных стен пахло чаем, сыростью и чем‑то металлическим от самоваров. Лампы под мутными абажурами выдавали тёплые круги света, не дотягиваясь до углов. Анна сидела спиной к стене, чтобы видеть дверь, и сжимала ладонью край стола — шершавый, со сколами.

«Дыши. Не показывай, как колотится сердце».

Через стекло окна мелькали огни платформы и тень фонаря, плавающая по снегу. Сквозняк поддувал из щелей, дребезжало стекло. Официантка в накрахмаленном переднике прошла между столами с подносом гранёных стаканов в подстаканниках, чертыхнулась на скрипучую половицу, поправила косынку. Анна кивнула — кипяток, две шайбы лимона и кусок ситного, если есть.

«Если есть… Конечно. Здесь всё условно, пока ты не протянешь талон или глаза».

Михаил вошёл тихо, без суда — просто человек в тёмном свитере и сером пальто через руку. Снял шапку, стряхнул с неё крошечные снежинки и сразу заметил Анну. Подошёл, выдерживая осторожную улыбку, ту самую, от которой у неё в груди странно теплеет и тут же холодеет.

— Вы рано, товарищ Коваленко, — сказал он, ставя пальто на спинку стула и садясь напротив.

— Поезда не ждут, — ответила Анна. — И Соколов тоже.

Официантка поставила между ними тяжёлый заварочный чайник, стаканы и тарелочку с лимоном. Лёгкий пар сразу потянулся вверх, окутав их маленьким островком тепла.

«Говори ровно. Не выдавай ничего лишнего. Но и не играй в ледышку — он не враг».

— Поздравляю с решением, — начал Михаил негромко, делая вид, что увлечён тем, как тонет ломтик лимона. — Ваши ходы были точны.

— На точность у меня аллергии нет, — она отстранила лимон и наливала чай, слушая, как ржавой нотой звенит ложка о стекло. — И на закон тоже.

— На подкуп, выходит, тоже, — произнёс он ровно, не повышая голоса.

Скрипнула дальняя дверь — кто‑то вышел покурить. Анна почувствовала, как на мгновение щёлкнули внутри часы в кармане — знакомый тёплый отлив металла, будто обещание, будто память.

«Он знает».

— Товарищ судья, — она подняла глаза и удержала его взгляд. — Вы пришли упрекать меня в чайной у вокзала?

— Я пришёл предупредить, — он отодвинул сахарницу к краю, точно боялся нечаянно задеть её руку. — Григорий — плохая компания. Его знают. И вас начинают знать через него.

— Меня знают через свои слухи, — Анна усмехнулась коротко, почти беззвучно. — А слухи не требуют доказательств.

— Слухи иногда становятся рапортами, — ответил Михаил. — А рапорты — проверками.

— Товарищ судья, я спасаю невинных, а вы упрекаете за грязь их системы? — Анна взяла стакан и обожгла губы, чтобы не дать голосу дрогнуть. — Я пользуюсь тем, что работает. Иначе Григоренко сидел бы сейчас не в чайной, а в камере.

— Я не упрекаю, — сказал он тихо. — Я прошу быть осторожнее.

Они замолчали, слушая, как у стены позванивает ложечками компания железнодорожников и как за тонкой перегородкой кашляет кто‑то прячущийся от холода. Шорох шинелей, чей‑то смешок, резкий шёпот про талоны. Анна положила ладонь на сумку — внутри книга, под обложкой бумага, на бумаге — тонкая линия её свободы и чьей‑то жизни.

— Григорий не отдаёт ничего просто так, — добавил Михаил после паузы. — И когда‑нибудь попросит в ответ больше, чем вы готовы дать.

— Уже попросил, — сказала Анна и тут же пожалела.

«Говори меньше».

— Сколько?

— Не в рублях дело, — она переставила стакан ближе к себе, чтобы занять руки. — В именах. Он любит держать их у горла.

— Значит, нельзя давать ему второе горло — своё, — Михаил чуть подался вперёд. — Я знаю о ваших связях с ним. И ещё о том, как быстро бегут слухи по коридорам коллегии.

— Конечно, бегут, — Анна пожала плечами. — Там слишком много ног.

— И ушей, — сказал он. — В том числе тех, что принадлежат людям, которым лучше ничего не слышать.

Анна усмехнулась, но вышло нервно.

«Чёрт. Не колись. Ты же просила сама себя об этом с утра, перед зеркалом, где вместо тебя — чужая, с платком и советским платьем».

— Тогда скажите прямо, — она наклонилась, их голоса почти исчезли в паре над чайником. — Вы знали и всё равно оставили папку открытой. Зачем?

— Потому что именно там лежали протоколы, которые должен был видеть защитник, — ответил он, не давая эмоциям прорваться. — Только защитник.

— Вы доверяете мне, — сказала Анна, и слова неожиданно зазвучали как признание.

— Я доверяю закону, который вы умудряетесь заставить работать, — он чуть улыбнулся, как в зале, в момент, когда объявлял решение. — И… — он сделал паузу, будто проверял себя на лишнее слово, — доверяю вам, раз вы выбрали этот путь не из славы.

— Славы здесь не дают, — откликнулась она быстро. — Здесь выдают очередь в гастроном, лишний взгляд на проходной и соседку, которая считает ваши минуты у плиты.

— А ещё — протоколы с подписью Соколова, — сухо заметил Михаил. — И запросы на проверки.

— Он уже шипит, — сказала Анна. — В коридоре суда обещал.

— Поэтому я и здесь, — он кивнул на окно, за которым мигал фонарь, обводя бледным кругом сугроб у стены. — Чайная не лучшее место, но здесь проще затеряться среди экипажей и чемоданов.

— Я заметила, — Анна сдвинула в сторону блюдце. — Вы пришли без папок и без мантии.

— Мы не в суде, — сказал он. — Значит, можно говорить ровнее.

— Тогда скажите, что вы думаете о моих методах, — бросила она, как камешек в прореху льда. — Без протоколов, без статей.

— Я думаю, вы слишком много берёте на себя, — ответил он. — И слишком мало оставляете себе.

— Это упрёк?

— Предупреждение, — повторил Михаил. — Если Григорий потянет вас туда, где закончится право, я не смогу вам помочь. Судья не вытаскивает из подвалов.

— Подвалы — не мой жанр, — отрезала Анна. — Я работаю наверху, при лампах и протоколах.

— Тогда держитесь ламп, — его взгляд стал на миг жёстче. — И держитесь подальше от тех, кто выключает свет.

Официантка поставила между ними тарелку с тонким ломтем ситного — серая корка, ровная крошка. Анна отломила маленький кусочек и услышала, как где‑то позади распахнулась дверь: вошёл мужчина в сером пальто, отряхнул снег небрежным движением и оглядел зал слишком внимательно.

— Видите? — Тихо спросил Михаил, не поворачивая головы. — В Ярославле снег знают все. Но есть те, кто нюхает следы.

— Я привыкла, — ответила Анна. — Иду дворами.

— Идите прямыми улицами, пока есть закон, — он пододвинул ей сахарницу обратно, и пальцы нерешительно коснулись края её ладони. — А я постараюсь, чтобы закон не свернул.

Она моргнула, переводя дыхание.

«Он сказал — постараюсь. Значит, это больше, чем дружеский взгляд в зале. И больше, чем профессиональная симпатия».

— Если Соколов начнёт проверку, — Анна наклонилась. — Вы сможете…

— Я смогу сделать только одно: настоять на том, чтобы проверка была в рамках, — сказал Михаил. — Ни шага в сторону.

— Мне бы этого хватило, — ответила она. — Остальное — моя территория.

— Тогда не приглашайте туда Григория, — сказал он. — Он ходит по вашей территории так, будто уже вычертил её мелом.

— Он знает, что я плачу деньгами, — Анна сжала пальцами горячее стекло и почувствовала, как тепло впивается в ладони. — Но не знает, чем на самом деле расплачиваюсь.

— Он узнает, — произнёс Михаил. — И начнёт брать именно это.

— Значит, я успею раньше, — отрезала она. — Дело Григоренко — не последнее.

— И не первое, — он на секунду улыбнулся. — Вы когда‑нибудь спите, Анна?

— Иногда, — она тоже позволила улыбку. — Когда в чайной дают кипяток без очереди.

— Тогда пейте, — Михаил поднял свой стакан. — Кипяток остывает, а Соколов нет.

— Вы умеете ободрить, — сказала Анна.

— Я умею считать последствия, — он стал серьёзен. — Если у вас на руках материалы, которых не должно быть, — он кивнул на сумку, — не носите их с собой. Ни в чайные, ни в коммуналки.

— Тайник надёжен, — ответила она. — Под половицей у меня живёт целая библиотека.

— Библиотеки сгорают, — тихо заметил он. — А половицы скрипят.

— Скрип не страшен, когда знаешь, на какую доску наступать, — сказала Анна. — Я учусь быстро.

— Я вижу, — его голос смягчился. — И ещё вижу, как вы оглядываетесь.

— Привычка, — она снова заметила мужчину в сером пальто — тот теперь стоял у стойки и слишком настойчиво спрашивал официантку про «свободные места ближе к окну». — Здесь любят смотреть в спину.

— Здесь любят записывать в блокнот, — Михаил усмехнулся глазами. — Но иногда блокнот достаётся тому, кто записывает.

— Отдаёте мне честь за сегодня?

— Отдаю вам должное за то, как вы сделали свидетеля — аккуратно и по делу, — он поставил стакан и подался к выходу взглядом. — Но помните: чем аккуратнее вы работаете в суде, тем грубее вас будут толкать вне его.

— Я выдержу, — сказала она тихо. — Пока у меня есть закон и… — слова застряли, но она рискнула, — и люди, которые в этот закон всё ещё верят.

— Люди — это риск, — отозвался он едва слышно. — Но без них закон — бумага.

Анна кивнула, не споря.

«Не уходи в разговоры. Делай выводы».

— Что дальше? — Спросила она деловым тоном. — Если Соколов подаст жалобу, сколько у меня времени?

— Месяц на формальную реакцию, меньше — на реальную, — ответил Михаил. — Он начнёт давить через коллегию. Там вам сложнее всего.

— Знаю, — Анна поправила платок, стараясь, чтобы руки не показали дрожи. — Там считают не аргументы, а косточки в супе.

— Тогда ешьте без косточек, — коротко сказал он. — И помните: сегодня вы выиграли. Позвольте себе хотя бы это.

— Разрешаю, — она улыбнулась чуть шире. — Себе — и вам.

— Мне?

— За то, что забыли папку на краю стола, — сказала Анна.

— Случаются промахи, — ответил Михаил тем тоном, которым в зале объявляют перерыв. — Но не каждый промах — ошибка.

Они оба поднялись почти одновременно. Мужчина в сером пальто сделал вид, что любуется витриной с пирожками, которых уже не было. Официантка поджала губы и принялась протирать и без того чистую стойку.

— Я провожу вас до угла, — сказал Михаил. — Дальше вам лучше одной.

— Дальше мне всегда лучше одной, — отозвалась Анна, но не возражала.

Они вышли в прохладный коридор, где пахло углём и мокрой шерстью пальто. На секунду у дверей Михаил задержал шаг.

— Анна, — сказал он тихо. — Если что‑то пойдёт не так, вы придёте не в чайную. В суд. Ко мне.

— В суд я прихожу с делом, — ответила она. — Сегодня — пришла за чаем.

— Тогда допейте его мысленно, — в уголках его глаз снова легла улыбка. — И — идите дворами.

Они разошлись у вестибюля, где хлопали двери и толкались очереди к буфету. Анна ушла к чёрному выходу, привычно закрыв платком нижнюю часть лица от колючего ветра.

«Он знает. Он предупредил. И всё равно… оставил папку».

На улице пахло железом и снегом. Фонарь у вокзала мигнул, и на миг показалось, что в кармане едва ощутимо дрогнули часы — как если бы тонкая стрелка щёлкнула на долю деления, подтверждая: время всё ещё на её стороне. Она сжала сумку под мышкой крепче и шагнула в сторону теней, где можно выбирать доски, чтобы не скрипели.

«Выиграла сегодня. Завтра — работать. И не давать выключать свет».