Ход времени: Защита

Глава 17: Криминальный выбор

Свеча трепетала, отбрасывая неуверенные тени на облупленные стены. На столе, под локтем, лежал расчерченный лист с заметками: имена, даты, схемы столкновения — Анна выводила последовательность событий с привычной точностью. Над свечой чуть потрескивал воск, скатываясь к глиняному подсвечнику.

Из кухни тянуло капустой и гарью — кто-то снова закоптил плиту. За стенкой ворчала Лидия, громко стуча половником по кастрюле, будто напоминая, кто в доме хозяйка.

Анна втянула носом воздух, морщась.

«Если бы не этот запах, можно было бы представить, что я в архиве. Где-нибудь в Сретенке. Только вместо архивариуса — капустная партизанка с половником».

Она подняла голову. За окном — утренний звон трамвая, чей скрип прорезал морозную тишину. С улицы долетал голос репродуктора:

— Победами труда мы укрепляем мощь Советского государства…

Анна откинулась на спинку стула. На коленях — шерстяный плед, под ним — валенки, в которых ноги всё равно остыли.

Перед ней лежало дело. ДТП. Сын судьи — Дмитрий Власов, девятнадцать лет. За рулём по блату, без прав, ночью сбивает семнадцатилетнего Олега Кравцова, сына криминального «теневика».

Анна протянула руку, подняла лист с выпиской из протокола.

— Место происшествия — улица Первомайская, 23:05. Свидетелей нет. Машина зарегистрирована на районное управление.

«Прекрасно. Служебная. У мальчика судьи даже машину отжали из отдела. А теперь мне нужно решить, кто из этих двоих — выгоднее. Или — безопаснее».

Она встала, прошлась по комнате. Пол скрипел под тяжестью шагов, как будто подслушивал. У стены стояла сумка, в ней — том «Истории КПСС», а внутри книги — второе дно. Бумаги по Богораз, нацарапанные схемы для Кравцова, черновики по делу Петрова. Всё переплеталось.

Анна снова села, закрыла глаза.

«Богораз — другое. Там была правда. Там было за что бороться. А здесь?».

На подоконнике запотело стекло.

«Если я беру Власова — я защищаю власть. За бесплатно. Подставляюсь под уголовку, потому что прокурор уже шепчется с их стариком. А если беру Кравцова — меня покупают. Денег он даст. Сколько попрошу. Но будет помнить. И напоминать».

На секунду ей стало смешно.

«Где моя 2005-я Москва, где «дело по ДТП» — это страховая и спор о страховке. А не вот это: сын судьи против сына вора, и адвокат — пешка между».

Она подняла карандаш и, не глядя, провела линию между двумя именами на листе.

Потом перечеркнула имя Власова.

— Нет. Я не на той стороне. Даже если обе стороны — грязь, я хотя бы знаю, кто из них умеет платить по счёту.

Она открыла тайник, быстро проверила — бумаги на месте. Задвинула доску, подошла к двери, встала, прислушиваясь.

За дверью было тихо. Даже капуста затихла.

Анна вернулась к столу, аккуратно вложила бумаги в папку. Рядом положила лист: сумма гонорара, список возможных свидетелей, схема встречи с Кравцовым.

И подписала дело сверху:

«Защита: О. Кравцов. Ущерб — 17 % инвалидности. Условия — коммерческие».

Свеча трепетнула. Комната снова погрузилась в полутьму. Анна провела рукой по лбу, ощущая жар.

«Значит, всё. Решение принято. Я продалась. Только — задорого».

Вечер плотной серой пеленой висел над Волгой, и снег, тающий на мокром камне, оставлял тёмные, рваные пятна. Под старым мостом, где ржавые трубы сочились мутной водой, было сыро, тихо и пахло тлением — не смертью, но решением, которое нельзя будет отмотать назад.

Григорий стоял у стены, как тень, в своей потёртой кожанке, с которой свисал ледяной налёт на плечах. Он курил, зажав сигарету в пальцах, с короткими отрывистыми затяжками, будто время поджимало.

Анна шагнула в переулок. Под подошвами хрустнул замёрзший песок. На ней был плотный шарф, закрывающий половину лица, валенки и пальто, в котором она не чувствовала рук.

— Всё? — Коротко спросила она, не приближаясь.

— Как договаривались, — Григорий бросил окурок и наступил на него, — бумаги у меня. А у тебя — плата?

Она кивнула, достала из внутреннего кармана свёрток — простую резинку, затянутую вокруг сложенных купюр. Передала быстро, скользящим движением, не глядя.

— Ты уверен, что это всё? Без протоколов осмотра мне не собрать картину.

— Уверен, — кивнул он и протянул ей свёрток из серой бумаги, перевязанный шнуром. — Там и акт медицинской экспертизы, и объяснительные, и даже записка понятых. Без печатей, но с подписями.

Анна взвесила свёрток в руке.

— Свидетели?

— Нет. Глухо, как в лесу ночью. Никто ничего не видел, а кто видел — молчит.

— Это странно.

— Это удобно, — усмехнулся он. — Особенно когда парень за рулём — сын районного судьи.

Анна отступила на шаг, убрала бумаги в сумку.

— Я надеюсь, ты никого не привёл за нами.

Григорий прищурился.

— Ты думаешь, я дурак? За мной ходят. За тобой — не меньше. Но этот угол пока чист. А вот дальше — сама смотри.

Её взгляд скользнул по контуру переулка, и в полумраке, за ржавой трубой, что-то мелькнуло. Тень.

«Он опять здесь. Серое пальто. Или это уже у меня в голове?».

— Если что — я тебя не знаю, — произнёс он, уже поворачиваясь к выходу.

— Угу. А я тебя никогда не встречала, — тихо ответила она и пошла в обратную сторону.

Дома свеча снова трепетала. На столе, в окружении тетрадей и расчерченных листов, лежал свёрток. Анна села, не снимая валенок, и осторожно развязала шнур.

Первым выпал лист с заголовком: «Пояснительная записка. Власов Д. С.».

Она читала быстро, цепляясь за детали: «…двигался со скоростью не более 40 км/ч… видимость была ограничена… пешеход выбежал внезапно…».

«Так. Классика. Перекладываем вину на потерпевшего. Но без свидетелей — это можно крутить».

Следующим был акт экспертизы: «…травмы тяжёлые… черепно-мозговая, перелом таза… устойчивый риск инвалидности».

Анна помедлила.

«Семнадцать лет. У мальчишки — вся жизнь наперекосяк. А я — играю в адвоката дьявола».

Она выдохнула, потёрла переносицу.

«Без свидетелей, с машиной, записанной на суд, и врачом, связанным с прокуратурой… Это можно тащить. Даже без героизма».

Она записала на полях:

— сослаться на плохую освещённость;

— указать на отсутствие пешеходного перехода;

— запросить независимую экспертизу, если удастся «уговорить» врача.

В свёртке нашлись и фотографии машины — передняя фара выбита, но следов торможения почти нет.

— Подстава. Или спешил, или пьян был, — тихо проговорила она. — А у меня ни медсправки, ни протокола алкотеста.

Она снова записала:

— сделать акцент на том, что состояние водителя не зафиксировано;

— доказать, что следствие велось в интересах одной стороны.

Анна откинулась на спинку стула.

«Адвокатская логика против морали. Победит логика. Потому что я живу в Ярославле 1969 года. И здесь право — это тень под фонарём».

В сумке затрепетали газеты, одна из них — «Ярославский рабочий» — выпала на пол. Заголовок: «Социализм — гарантия справедливости».

Анна усмехнулась.

— Только не в этом переулке.

И снова опустила глаза к материалам дела, будто вчитываясь в инструкцию по выживанию.

Ярославский областной суд — зал номер три. Полутёмный, с высокими потолками, деревянными скамьями и запахом старого лака, въевшегося в каждую трещину пола. Над столом судьи — портрет Ленина, освещённый тусклой лампой, мигающей на поворотах тока.

Анна сидела на третьем ряду от прохода. На ней было тёмное шерстяное платье и валенки, под сиденьем — сумка с заметками, а в голове — холодный расчёт, перемешанный с уколами сомнения.

«Государственный адвокат — формальность, а не защита. Всё держится на тонкой нитке. Протоколы без свидетелей, водитель на нервах, Кравцов — рядом. Главное — не встревать. Слушай, наблюдай, запоминай».

Перед судом стоял свидетель — мужчина лет пятидесяти, в пиджаке с засаленными локтями и дрожащими руками. Его звали Потапов, он утверждал, что видел момент наезда.

Судья Иван Ковалёв, молодой, сдержанный, в тёмном костюме и с папкой, аккуратно уложенной перед собой, кивнул:

— Продолжайте перекрёстный допрос.

Государственный адвокат в очках с проволочной оправой, слегка сутулясь, встал и повернулся к свидетелю:

— Потапов Сергей Егорович, уточните, пожалуйста: во сколько, по вашему мнению, произошла авария?

— Ну… примерно… после шести. Уже темнело.

— Вы точно видели, кто был за рулём?

— Ну, я… я увидел машину, как она свернула, а там — парень вроде бы. Но лица не разглядел. Темно ведь было.

Прокурор Елена Маркова, сидевшая у противоположного стола, щёлкнула ручкой, приподняла бровь и вмешалась:

— Возражаю. Свидетель уже давал показания, что опознал автомобиль, зарегистрированный на гражданина Власова.

— Я спрашиваю не про автомобиль, а про водителя, — спокойно ответил адвокат. — Свидетель утверждает, что не видел лица. Это важно.

Ковалёв кивнул.

— Протест отклоняется. Свидетель, продолжайте.

Потапов занервничал.

— Машина белая была, а водитель… ну… вроде молодой. Но точно — не скажу.

— Почему вы тогда указали именно на Дмитрия Власова?

— Мне сказали… то есть, не сказали — в отделе, там, когда бумаги писали, спрашивали, не знаю ли я, чья машина. А я только и вспомнил, что вроде у судьи сын на такой ездит.

В зале послышался лёгкий шёпот. Кравцов-старший, в кожанке, сидел молча, сцепив пальцы, его взгляд был направлен строго вперёд. Олег, на скамье подсудимых, сидел с прямой спиной, будто в театре, а не под угрозой приговора.

Анна прикусила губу.

«Провал. Потапов — не свидетель. Он — слух. Этого хватит, чтобы пошатнуть обвинение. Даже при Марковой».

Прокурор наклонилась к отцу пострадавшего и что-то быстро записала в блокнот.

Судья взглянул на часы.

— Перерыв десять минут.

Анна встала, потянулась и вышла в коридор, прижав сумку к боку.

«Они не видят. Они не понимают. Это не про мальчика, сбитого на улице. Это про то, у кого больше рычагов. И кто купит себе чётче воспоминание свидетеля».

За её спиной в зале заскрипели лавки. Судья встал последним, обводя зал взглядом. Его глаза на мгновение задержались на Анне — не строго, не подозрительно. Скорее — оценивающе.

Она отвернулась и пошла в сторону буфета, в ту же сторону, где в её времени находилось фойе с кофе и автоматом.

«А тут — только компот и взгляд через плечо. Но я всё равно играю лучше, чем они».

Зал номер три Ярославского областного суда дышал холодом, лаком и напряжением. Пахло воском и потом. В тусклом свете ламп всё выглядело будто покрытым старой пылью: стол судьи, полированные панели стен, и даже лицо прокурора Марковой, строгое, невыразимое, словно сделанное из бумаги.

Анна сидела на том же месте — третий ряд от прохода, ближе к задней стене. На коленях лежала папка с заметками, поверх которых — вырезка из «Советской Юстиции» за январь шестьдесят девятого.

«Ни одного свидетеля. Потапов — тень, не человек. Адвокат сдувается. Даже не заметил, как прокурор повела его в сторону. Сейчас будет финальный удар».

У стола защиты, за который сегодня отвечал адвокат сынка Власова — человек нервный, худой, с потными ладонями, — царила неуверенность. Он перебирал бумаги, что-то шептал себе под нос.

Судья Ковалёв стукнул деревянным молотком.

— Сторона защиты имеет последнее слово по поводу материалов дела.

Адвокат встал, очки на переносице запотели. Он пробежался глазами по протоколу, затем кашлянул и обратился к судье:

— Уважаемый суд, в материалах дела отсутствуют прямые свидетельства, указывающие на то, что именно мой подзащитный, Дмитрий Власов, находился за рулём транспортного средства.

Маркова подняла голову от блокнота.

— Возражаю.

Ковалёв кивнул.

— Слушаю.

— В деле имеются показания гражданина Потапова, — её голос был чётким, как удар кнутом. — Он видел автомобиль, подтверждён номер, совпадающий с машиной Власова. Кроме того, в момент происшествия Дмитрий Власов не смог предоставить алиби.

Адвокат запнулся.

— Но… свидетель Потапов признал, что не видел лица водителя…

— Он подтвердил, что видел молодого человека, — перебила Маркова, не поднимая голоса. — Согласитесь, Власов — не старик.

Шёпот прошёл по рядам. На первом ряду сидел Виктор Кравцов, отец пострадавшего мальчика. Его руки были сжаты, лицо — неподвижно, будто каменное. Он смотрел в одну точку — на адвоката.

Анна перевела взгляд на судью. Ковалёв листал дело, не торопясь. Он держался сдержанно, но глаза его были внимательны, как у хищника.

Адвокат попытался собраться.

— Прошу суд исключить из дела протокол допроса Потапова как недостоверный.

— Основание? — Спокойно спросил Ковалёв.

— Он противоречит себе в деталях. Упоминает темноту, отсутствие фонарей, и не может с уверенностью сказать, кто был за рулём.

Пауза. Судья задумался, затем:

— В ходатайстве отказано. Протокол остаётся в деле.

Маркова мельком взглянула на Кравцова и вновь склонилась над блокнотом.

«Всё, точка. Не исключили. Теперь обвинение может вцепиться. А защитник растерян. Сейчас ему не хватит воздуха».

Адвокат опустился на место, судорожно сняв очки. Он понимал: дело проиграно.

Анна наклонилась к сумке, достала старую ручку и сделала пометку: «Ключевая ошибка — не надавил на техническую экспертизу. Машина без следов — версия посыпалась бы».

В зале повисла тишина. Судья стукнул молотком:

— Суд удаляется для вынесения решения.

Когда он поднялся, его взгляд скользнул по залу и задержался на Анне. Всего на долю секунды.

«Он знает, кто я. Или догадывается. Игра началась — всерьёз».

День был серый, но свет в зале суда — резкий, ослепляющий, отражался в лакированной панели за спиной судьи Ковалёва, будто намеренно подчеркивая его власть. Запах старого дерева, лака и пота смешивался с напряжением публики. Судебный зал № 3 Ярославского областного гудел до момента, пока Ковалёв не стукнул молотком:

— Прошу соблюдать порядок.

Анна сидела всё на том же месте — третий ряд от прохода, спина прямая, папка на коленях.

«Вот и финал. Пять минут правды, за которую уже расплачена совесть».

За скамьёй подсудимых — Дмитрий Власов, сын судьи. Лицо бледное, глаза бегают. Рядом с ним — защитник, адвокат в тёмном пиджаке, которого Анна мысленно прозвала «смятым шарфом»: он за весь процесс так и не смог сказать ничего внятного.

С другой стороны зала сидел Виктор Кравцов — глухо, неподвижно, руки сцеплены. Место пострадавшего сына пустовало. Возле него — прокурор Маркова, всё такая же сдержанная, блокнот под рукой.

Судья поправил бумаги.

— Суд, рассмотрев все обстоятельства дела, выслушав стороны защиты и обвинения, принял решение.

Шорох в зале стих.

— Учитывая отсутствие прямых свидетельств, подтверждающих вину гражданина Олега Кравцова, суд постановляет признать его потерпевшим.

Анна не пошевелилась. Только сжала ручку.

«Не “его” — он и был потерпевшим. Формулировка для отчётности»

Судья продолжил:

— В отношении подсудимого Дмитрия Власова…

Пауза. Молчание в зале — осязаемое. Даже Маркова опустила глаза на перо.

— …суд постановляет признать его виновным по статье 211 УК РСФСР — нарушение правил дорожного движения, повлекшее тяжкий вред здоровью. Назначить наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет с отбыванием в исправительно-трудовой колонии общего режима.

Адвокат Власова вскочил.

— Прошу… прошу принять во внимание молодость подсудимого! Его отец — уважаемый судья!

Судья поднял глаза.

— Принимаю. Именно поэтому не семь.

Строгий удар молотка.

Маркова чуть приподняла уголок губ. Кравцов сидел неподвижно. Только пальцы у него дрогнули.

Анна опустила глаза в папку. Там, под протоколами, лежала записка от Григория, где тот намекал: «Кравцов доволен, просит не вмешиваться в судьбу Власова. Иначе — ты знаешь».

Она знала.

После заседания, когда публика уже поднялась, и скрип скамеек заглушил остатки объявлений, судья Ковалёв подошёл к ней.

— Коваленко, у меня вопрос. Почему вы не взяли сторону защиты Власова?

Анна медленно закрыла папку.

— По делу — всё ясно. Улики неустойчивы. Но защита работала слабо. Я не могла помочь.

Он смотрел внимательно.

— Вам поступало предложение?

Анна посмотрела на него спокойно:

— Отказалась.

Ковалёв кивнул и отошёл.

Коридор суда выдохнул прохладой, когда двери зала захлопнулись за последним заседателем. Анна шла мимо ряда облупленных дверей, где над каждой — табличка с кривыми буквами: «канцелярия», «архив», «прокуратура». В коридоре пахло лаком, влажной тряпкой и чужим потом. Голоса затихли, остались только шорохи пальто, скрип шагов по старому линолеуму и её собственное сердцебиение.

У двери в малый зал стоял Власов. Серый костюм сидел на нём идеально — с иголочки, как будто всё происходящее касалось кого угодно, но не его семьи. Только руки он держал в карманах, глубоко, как будто пряча их от чего-то опасного.

— Коваленко, — голос сухой, тихий, с почти дружелюбной интонацией. — Надо поговорить.

Анна остановилась. Сумка с заметками сжата под мышкой. Она кивнула.

— Только не здесь.

Он махнул головой в сторону угла, где тусклая лампа мерцала над облупленной батареей.

— Вы же понимали, на что шли, когда выбрали Кравцова?

— Я выбрала дело, — коротко ответила она. — И материалы были на его стороне.

— Вы отказали мне, — в его голосе не было гнева, но каждое слово — как шаг по льду. — И теперь мой сын в колонии.

Анна подняла подбородок.

— Это решение суда.

Власов приблизился. Он был выше, а освещение делало его лицо резким, угловатым.

— Здесь, Коваленко, решения принимают не в протоколе. Вы сделали ставку — не удивляйтесь, если сыграет обратная.

— Это угроза?

— Это — напоминание, — мягко произнёс он. — Тут не Москва. Тут Ярославль. Мы тут живём, а вы… пока.

Он ушёл без оборачивания. Шаги гулко разнеслись по коридору. Анна осталась у батареи.

«Я выбрала деньги. А получила врагов».

Снаружи был холодный вечер. Мартовская наледь шуршала под каблуками, воздух пах снегом и мокрым углём. У подъезда стоял знакомый силуэт — серое пальто, шапка, плечи подняты. Мужчина курил, прикрыв ладонью сигарету от ветра. Свет фонаря мигал, отбрасывая длинные тени на стену.

Анна не замедлила шаг.

— Добрый вечер, — произнесла вслух, как будто приветствуя прохожего.

Он не ответил. Просто сделал затяжку, повернулся и пошёл прочь, как будто растворился в темноте.

На ступеньках подъезда она задержалась.

«Тот же силуэт был у суда. Он снова здесь. Тень Кравцова или… Марковой?».

Уже в квартире, задернув штору, она прислонилась к дверце буфета. В углу стояла свеча — привычный уже резерв, когда электричество мигало. Пламя качнулось, и на стене задвигалась тень её плеч.

Анна опустилась на табурет, достала записную книжку и коротко записала:

«Угроза. Слежка. Власов и Маркова — активны. Осторожность максимальная. Заметки хранить отдельно».

За окном фонарь мигнул в последний раз и погас. В комнате стало темно, но Анна сидела спокойно, пока свеча освещала её лицо.

«Они думают, я одна. Пусть думают».