Ход времени: Защита

Глава 21: Эхо Красной площади

Раннее апрельское утро окутало Ярославль серым светом, словно город нехотя просыпался от ночной простуженности. За окном Анниной комнаты снег таял, превращаясь в вязкую грязь, звенел трамвай, и с уличного громкоговорителя разносился бодрый голос диктора:

— Партийная солидарность — залог социалистических побед!

Анна Коваленко сидела у стола в шерстяном свитере, шарфе и валенках, кутаясь в тепло от скрипучей печки, которая, как и всё в этой стране, работала через раз. Свеча на столе отбрасывала дрожащие тени на потрескавшуюся штукатурку стен.

Перед ней лежала толстая папка с надписью «Горбаневская Н.Е.» и документы по другому делу — спор о кладовой между двумя соседками по коммуналке.

Из кухни доносился запах квашеной капусты и спор:

— Я по расписанию должна сегодня пол мыть! — Кричала тётка с хриплым голосом.

— Ты в прошлый раз и так два раза подряд мыла! — вторила другая.

Анна вздохнула.

«Утро в коммуналке — хуже, чем суд присяжных. Эти споры безнаказанны и бесконечны».

Она открыла папку Горбаневской: статья 190-1 — «клевета на советский строй», и 190-3 — «нарушение общественного порядка». Демонстрация 25 августа 1968 года на Красной площади.

— Участие установлено. Стихотворения признаны антисоветскими. Свидетелей трое, показания шаблонные, — Анна черкала на полях карандашом. — Но где объективные доказательства? Где съёмка? Где фиксация лозунгов?

Она потянулась к коробке из-под чая под половицей, достала аккуратно свёрнутую бумагу — список вопросов для подкупа: имя милиционера, дата дежурства, место хранения съёмки. Всё надо было достать через Григория.

Сумка с деньгами от Кравцова стояла в углу. Её чёрный ремень напоминал плеть.

«Я покупаю честность. Покупаю свободу. Но цена — всё выше».

Тень промелькнула за дверью. Она замерла, затем медленно подошла и заглянула в глазок. Соседка Зинаида. Косится, стоит с пустым ведром.

— Анна Николаевна, — раздалось снаружи. — Вы всё трудитесь?

— Да, — сухо ответила Анна, открывая дверь ровно на щёлку.

— Всё дела, всё бумаги. У нас тут женщина одна говорила — вы не ярославская, мол, гостья из Москвы. Это верно?

— Верно, — Анна прижала папку к груди. — А что?

— Да ничего, — Зинаида поджала губы. — Просто интересно, как вас сюда занесло.

— Работа.

— А кладовку седьмая и третья опять делят.

— Я в курсе. Уже договорилась с прокурором Козловым, — отрезала Анна. — Будет протокол.

— Ну-ну, — буркнула Зинаида и ушла.

Анна закрыла дверь, повернула ключ. Положила папку обратно на стол, достала вторую — по мелкому делу. Ручкой приписала: «мировое соглашение при посредничестве».

«Это оплачено. Пусть будет тихо. И пусть соседи меня не трогают».

Затем она достала из книги «Советская конституция» лист с кодами и записями для встречи с Григорием. Подчёркнуто: «Фотоплёнка. Срочно».

Через несколько минут она сидела снова, сжав в ладонях чашку кипятка, глядя на дело Горбаневской.

— Я должна это выиграть, — сказала она вслух. — Или всё это бессмысленно.

Но взгляд её снова скользнул к сумке с деньгами.

«Я спасаю поэтов, но торгую совестью за деньги бандитов. Где мой предел?».

Комната наполнилась запахом парафина, звуками спора на кухне и её внутренним дрожанием. Но у неё был план. И воля.

И она знала — эта свеча будет гореть, пока хватит фитиля.

Закоулок у старого заводского забора был пуст, если не считать вездесущего сырого воздуха, запаха ржавчины и тлеющей сигареты. Погасший столб качался под ветром, мигал одиноким фонарём, отбрасывая тень через снег, подтаявший и серый, будто промокшая бумага.

Анна стояла напротив Григория. Его кожанка — обтертая, на левом локте — заштопанный лоскут. Свёрток он держал в одной руке, в другой — сигарету, пепел с которой осыпался прямо на грязный гравий.

— Всё как ты просила, — он протянул свёрток. — С милиции, с дежурства у телецентра. Дорогая штука.

Анна не торопилась. Сумку прижала к телу.

— Деньги с собой, — тихо сказала она. — Но ты говорил: это без посредников.

— С чего бы это? — Ухмыльнулся он, не дожидаясь ответа. — Без меня он бы тебя даже не выслушал. А так — оформлено как «утерянный материал». Официально и удобно.

Анна потянулась к замку сумки, достала плотный конверт.

— Тут всё. Считай, что счёты закрыты.

— Да брось, — Григорий затянулся. — Мы же с тобой уже как родственники. Кравцов был первый, это — второй. Что дальше?

— Никаких «дальше», — резко бросила она. — Это последняя. Я не политик, я адвокат.

— Ага, — ухмылка расползлась, он швырнул сигарету о забор. — Но ты-то знаешь, что назад пути нет. С этим свёртком — уже нет.

— Уйди с дороги.

— А ты осторожней, Аня. Вокруг хвосты шевелятся. Один серый забор обходил, будто считал кирпичи.

Анна напряглась, взгляд метнулся к ограде. Между щелями мелькнуло движение. Она прижала свёрток к груди и пошла мимо Григория, не оборачиваясь.

— Мы ещё встретимся, адвокатша! — Крикнул он ей вслед.

Комната встретила её холодом. Печка остыла, свеча трепетала, создавая зыбкие отблески на потолке. Она заперлась, достала коробку из-под чая и аккуратно уложила свёрток внутрь.

«Раньше я искала правду в судах, теперь — в тёмных закоулках. Прогресс».

Дрожащими пальцами развязала узел. Внутри — плёнка в чёрной бумаге и клочок серой записки: «25 августа, 12:07, Красная. Смонтировано».

Она поставила катушку в проектор. Свет лампы зажёгся тускло, экран дрожал. Изображение: Красная площадь, несколько фигур, развевающийся плакат, лица — неразличимы.

— Стоп, — Анна нажала кнопку, отмотала назад, замедлила. — Вот. Плакат был, но видно, что не распространили. Не раздавали. Только держали. Это важно.

На видео прохожие оборачивались, милиция подходила медленно.

— Мирно. Никто не кричит, не толкается. Чисто демонстрация мнения.

Она сделала пометки: «Нет агрессии. Нет провокаций. Нет повторения лозунгов. Плакат не передавался».

Потом вновь взглянула на свёрток.

«Это дыра в обвинении. Это шанс. Но какой ценой».

На кухне раздался грохот — кто-то уронил кастрюлю. Голоса.

— Адвокатша, говорят, с утра до ночи бумаги пишет.

— Да чья она, эта московская?

Анна прижала книгу «Советская конституция» к груди.

«Я здесь. И пока живы те, кого можно спасти — я не уйду».

Она задёрнула занавеску, повернула проектор ещё раз и записала: «Пункт 3. Отсутствие состава по 190-3 — нет насилия, нет разгона».

И только потом, сжав кулаки, прошептала:

— Наталья, я вас вытащу. Цена уже уплачена.

Зал Ярославского областного суда был наполнен холодным светом ламп, тускло разливавшимся по стенам, оклеенным выцветшими панелями. Портрет Ленина висел прямо за спиной судьи Михаила Орлова — лицо бронзовое, неподвижное, и казалось, он наблюдает за каждым словом. Скамьи скрипели под тяжестью зимних пальто, пахло старым лаком и перегретыми тулупами.

Анна стояла у стола защиты. Платье серое, строгое, шарф аккуратно сложен, валенки вычищены до блеска. Она держала себя прямо, но внутри всё дрожало, как струна.

«Если этот милиционер только заикнётся про плёнку…».

Судья Орлов поднял глаза от папки. Рядом с ним лежал открытый том дела, страницы чуть помяты, на полях — красный карандаш. Его взгляд пересёкся с её — на мгновение. В нём было что-то тёплое, мимолётное.

— Подсудимая Горбаневская обвиняется по статье сто девяносто прим один и сто девяносто прим три, — ровным голосом напомнил Орлов. — Сторона защиты, вы можете приступить к перекрёстному допросу.

Анна кивнула.

— Свидетель, вы участвовали в задержании гражданки Горбаневской 25 августа на Красной площади?

Милиционер, мужчина лет сорока пяти, с нервными движениями и заломленным ремнём шинели, кивнул.

— Так точно.

— Где конкретно вы стояли?

— У выхода к Спасской башне.

Анна открыла папку, не глядя.

— Вы видели, как гражданка Горбаневская передавала кому-либо плакаты?

— Э-э… Она держала плакат. С призывом.

— Призыв был написан?

— Был.

— Передавала ли она этот плакат кому-либо? Или доставала другие?

— Нет, держала. Но они там все были заодно.

— Это вы предполагаете или видели лично?

Милиционер замялся.

— Считаю, что видели все, как они собрались заранее.

— Свидетель, — Анна повысила голос, но осталась в рамках допустимого. — Повторяю вопрос: передавала ли гражданка Горбаневская плакаты? Вы это видели?

— Лично — не видел.

Скрип пера Соколова, сидящего у стола обвинения, стал громче. Он не сводил с Анны взгляда.

— Но она же участвовала, — процедил свидетель.

— Участие в мирной демонстрации не является нарушением, если нет призывов к насилию или распространения запрещённых материалов. Вы подтверждаете, что насилия не было?

— Ну, никто не бился, если вы об этом.

— И милиция подошла без применения силы?

— Подошли спокойно. Сначала.

Анна сделала шаг к столу.

— Тогда поясните, почему в протоколе указано: «Группа лиц дестабилизировала общественный порядок»?

— Потому что… потому что они стояли с плакатами! Это уже нарушение.

— Где именно гражданка Горбаневская дестабилизировала порядок?

— Стояла с остальными.

— То есть она не выкрикивала лозунгов?

— Не выкрикивала.

— Не раздавала листовок?

— Нет.

— Противодействия милиции не оказывала?

— Нет.

Судья Орлов отложил карандаш, посмотрел на Соколова. Тот сделал пометку, нахмурился.

— Спасибо, свидетель. У защиты нет больше вопросов.

Свидетель сглотнул и поспешно направился обратно.

Анна повернулась к скамье подсудимых. Наталья Горбаневская сидела спокойно, её лицо оставалось бесстрастным, но глаза блестели.

«Она понимает. Видит, как мы их ломаем».

Соколов поднялся.

— Возражаю! Защита манипулирует формулировками, подрывая советские устои!

Анна вскинула подбородок.

— Я задаю вопросы в рамках Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, статья 263, часть вторая. Право на перекрёстный допрос никто не отменял.

Судья кивнул.

— Протест отклоняется. Защита соблюдает порядок.

Соколов сжал губы, но сел.

Анна опустилась на скамью, сжав руки на коленях.

«Это была только первая линия. Но она треснула».

Судья Орлов закрыл папку.

— Заседание продолжается. Следующий свидетель.

Шёпот публики за спинами снова усилился. Анна ощущала его спиной, как жар от печки. Она медленно выдохнула.

«Они не поняли главного. Против них — не москвичка. Против них — человек, помнящий, как выглядит свобода».

Зал Ярославского областного суда, тот же — лакированные стены, скамьи, тусклый свет, портрет Ленина в строгом багете. Воздух густой от запаха пота, пыли и дешёвого одеколона.

У стола защиты — Анна. Перед ней — дела, открытые протоколы, видеоплёнка, спрятанная в сером конверте. Рядом — рукописная заметка: «Ст. 122 УПК РСФСР — отсутствие санкции прокурора».

Горбаневская, на скамье подсудимых, не меняет позы — ровная спина, прямой подбородок. Её лицо спокойное, но в глазах — усталость, переплетённая с упрямой решимостью.

Михаил Орлов в чёрном костюме стучит молотком — приглушённый звук отдаётся по залу, как гудок судна в тумане.

— Защита, вы хотели выступить по поводу представленных материалов?

Анна встаёт. Шарф на плечах чуть сползает, она не поправляет — взгляд её твёрдо устремлён на судью.

— Да, товарищ судья.

Она берёт видеоплёнку, достаёт из дела скреплённые листы.

— Прошу внести в материалы заседания запись, сделанную на Красной площади 25 августа 1968 года, — голос её ровен, но под кожей пульс грохочет. — На плёнке отчётливо видно: гражданка Горбаневская стоит с плакатом, но не раздаёт его, не выкрикивает лозунгов, не участвует в беспорядках.

Соколов резко подаётся вперёд.

— Протестую! У защиты нет оснований считать эту запись достоверной! Источник неизвестен!

— Достоверность подтверждена технической экспертизой, проведённой вне судебного заседания.

— Где акт?

Анна кладёт тонкий лист на край стола.

— Вот. Подписан инженером видеонаблюдения с военного архива.

Судья Орлов приподнимает брови, но не возражает. Лёгкая улыбка появляется в уголке его губ — мгновенно исчезает.

Соколов вскочил.

— Это не предусмотрено! Мы не можем включать такие материалы без санкции прокуратуры!

Анна спокойно перелистывает страницы.

— Зато предусмотрено статьёй 88 УПК РСФСР. Суд имеет право исследовать любые доказательства, имеющие значение.

Она выпрямляется.

— Кроме того, материалы дела свидетельствуют: арест гражданки Горбаневской был произведён без санкции прокурора.

Шёпот в зале усилился. Пожилой мужчина в первом ряду судорожно поправил очки, женщина с бумагами покосилась на Соколова.

— Основанием был общественный порядок, — раздражённо бросает прокурор.

— А основания для ареста? Где подпись прокурора? Где санкция?

Она поднимает протокол.

— Пункт «санкция прокурора» оставлен пустым. Это нарушение статьи 122 УПК РСФСР.

Судья медленно кивает, смотрит в открытую папку — «случайно» повернутую к Анне.

— Доводы защиты приняты. Суд рассмотрит запись как доказательство.

Соколов стучит карандашом по столу.

— Я буду добиваться исключения этой записи в вышестоящей инстанции.

Анна подаётся вперёд.

— А пока она в деле, я прошу учесть — гражданка Горбаневская не совершала активных действий, нарушающих общественный порядок. Она выражала мнение. Без крика, без насилия, без агитации.

Она поворачивается к Михаилу.

— Товарищ судья. Эта женщина не клеветала. Она защищала свободу. Не словом — фактом. Тихим, мирным, сдержанным. Разве за это её нужно осудить?

Судья молчит. Его пальцы скрещены на столе. Глаза цепко следят за каждым движением Анны.

Соколов бросает в воздух:

— Свобода не может быть выше государства.

— Тогда государство не может быть выше человека, — отвечает она спокойно. — Но сейчас мы обсуждаем не лозунги. А закон. И по закону — она не виновна.

В зале тишина. Даже дыхание людей кажется затаённым.

Анна садится. Её руки дрожат.

«Я выложила всё. Теперь — пусть решает он».

Судья Орлов берёт молоток.

— Суд удаляется для совещания.

Шум мгновенно охватывает зал, словно толчок в плотно закупоренной банке. Анна не поворачивает головы. Она смотрит на Горбаневскую.

Та едва заметно кивает.

«Мы ещё держимся».

Но в глубине груди — не триумф. Там — глухой холод страха.

«Если он узнает, как я получила плёнку… если Соколов пробьёт Кравцова…».

Она вздыхает.

«Пока не рухнуло — держу».

И всё-таки — в этих стенах, под портретом, под сводами, где слышен скрип стульев, — её голос прозвучал. И он был услышан.

Через 20 минут.

— Прошу всех встать, суд идёт! — Голос секретаря прозвучал твёрдо, словно отсёк гул напряжения, повисший над залом.

Анна поднялась, едва удерживая портфель с материалами. Пальцы её были холодны, как металл дверной ручки в утренний мороз. Михаил Орлов вышел из боковой двери, его шаги были чёткими, уверенными. Он встал за кафедрой судьи, поправил очки, мельком взглянув в зал.

— Садитесь, — произнёс он, и в зале раздался скрип десятков деревянных скамеек.

Анна опустилась на своё место. На лбу у неё выступила испарина — не от жары, а от предчувствия. Горбаневская сидела тихо, словно и не ждала чуда. Её руки сложены, лицо спокойно, взгляд сосредоточен.

Соколов подался вперёд. В его глазах читалась злоба, почти нетерпение. Он был готов к атаке, к новой волне обвинений, даже если судья осмелится сказать не то, что требует система.

Михаил посмотрел в бумаги перед собой. Остановился на одном листе, сделал пометку. Затем — тишина. Он поднял голову. Анна ощутила, как его взгляд скользнул по ней, задержался на долю секунды, и продолжил — к скамье подсудимых.

— Суд, рассмотрев материалы дела, в том числе предоставленную видеозапись, протокол задержания, а также показания свидетелей…

Он сделал паузу. В зале повисло напряжение, плотное, как пар в коммунальной кухне.

— …пришёл к следующему заключению.

Анна сжала кулаки на коленях.

— В действиях гражданки Горбаневской не усматривается состава правонарушения, предусмотренного статьёй 190-1 Уголовного кодекса РСФСР. Отсутствие публичных призывов, отсутствие распространения агитационных материалов, а также нарушение порядка задержания и отсутствие санкции прокурора…

Михаил поднял глаза.

— …дают основание считать задержание незаконным. На основании статьи 5 УПК РСФСР гражданка Горбаневская подлежит немедленному освобождению из-под стражи в зале суда.

В зале воцарилась мёртвая тишина. Шёпот не прорвался даже между скамеек. Только лёгкий выдох Анны — как тихий хлопок военной шинели в пустом коридоре.

Соколов вскочил.

— Протестую! Прошу внести в протокол моё несогласие с решением суда!

— Протест принят, — сухо сказал Михаил, не глядя на него. — Он будет зафиксирован в протоколе.

Анна поднялась, её глаза встретились с глазами Горбаневской. Та не улыбнулась — но уголки её губ дрогнули. Её взгляд светился благодарностью.

Михаил продолжал:

— Обвинение снято. Заседание объявляется закрытым.

Он ударил молотком. Но перед тем как встать, «случайно» сдвинул руку — папка дела осталась приоткрытой. Анна заметила жёлтый лист с грифом «копия для внутреннего пользования». Уголок документа выглядывал из-под основной массы бумаг.

«Он даёт мне возможность. И рискует вместе со мной», — мелькнуло у неё.

Когда публика поднялась, Анна подошла к Горбаневской.

— Вы свободны, — тихо сказала она.

— Вы спасли меня. Спасибо.

— Нет, — ответила Анна. — Это спасло видео. А я просто вовремя его нашла.

Они обе обернулись на крик:

— Это ещё не конец! — В голосе Соколова звучала ярость, от которой стыли стены. — Я прослежу, чтобы этим делом занялись в другом месте.

Анна шагнула к нему:

— Следите за процедурой, товарищ прокурор. Это решение вступает в силу немедленно.

Он прищурился, но не ответил. Его перо вновь заскрипело по блокноту.

Анна вышла из зала последней. Перед дверью на секунду обернулась — Михаил стоял всё там же, смотрел на неё. Он едва заметно кивнул, и его губы чуть шевельнулись:

— Осторожнее.

«Я поняла, — подумала она. — Теперь они следят за мной. Но сегодня — мы победили».

И только ступив на холодный каменный пол коридора, она впервые позволила себе выдохнуть.

Апрельский вечер стелился по парку влажной мглой. Земля под ногами была мягкой, рыхлой, в грязных разводах талого снега. Сырые ветви голых деревьев шевелились от лёгкого ветра, а тусклые фонари подрагивали в тумане, отбрасывая длинные, зыбкие тени на тропинку у набережной. Волга шумела глухо, упрямо — где-то в темноте, за кустами. От воды тянуло ледяным дыханием.

Анна сидела на скамейке, прижимая к боку сумку с документами. Валенки прилипали к мокрому песку, пальцы в шерстяных перчатках сводило от холода, но она не уходила. Сердце стучало быстро, будто подгоняло. На ней был старый шарф, выданный в гардеробе суда, и вязаный свитер, купленный у бабушки на Центральном рынке.

«Я могла быть в Москве. В метро. С кофе. А теперь — парк, пальто, слежка и судья, который…».

Из-за дерева, будто вырастая из тени, появился Михаил. Его пальто было застёгнуто до самого верха, воротник поднят, перчатки в руках. Он шёл быстро, но, заметив её, замедлил шаг.

— Товарищ Коваленко, — сказал он, подходя. — Простите, что так… неформально. Но в здании суда я бы не смог. Слишком много ушей.

Анна встала. Фонарь рядом мигнул, осветив его лицо — усталое, но тёплое. Лёгкая улыбка дрогнула на губах.

— Товарищ судья, я привыкла к неформальности. Она даёт больше воздуха.

Он кивнул, сев на край скамейки. Иней тут же покрыл тёмную шерсть его пальто.

— Я слышал, как Соколов разговаривал с оперативниками, — тихо начал он. — Он… настраивает КГБ. Прямо говорит, что вы подрываете устои. Что вы… не отсюда.

Анна села обратно. Грудь сжалась.

— Он прав. Я не отсюда. Я с Профсоюзной улицы, а тут улица Андропова, и ещё вчера меня спрашивали, не иностранка ли я.

Он рассмеялся тихо.

— Вам идёт эта прямая ложь. Я её сразу слышу, как скрип старой папки.

Анна отвела взгляд, вглядываясь в темноту между деревьями. Там, за кустами, мелькнула тень — силуэт мужчины в сером пальто. Замирание в груди.

— Я спасаю невинных, — произнесла она негромко. — Но боюсь пропасти. Я… иногда иду по краю, товарищ судья.

— Михаил. Просто Михаил. Здесь, в парке, мы оба не под протокол.

Анна сжала руки.

«Он говорит это мне. Он открывается. Зачем ты это делаешь, Михаил? Не делай мне больно».

Они замолчали. Над ними зашуршали ветви. Где-то вдалеке хлопнула дверь сторожки.

— Вас не отпустят, — сказал он спустя минуту. — Ни в газетах, ни в протоколах. Но я постараюсь… сгладить. Сохранить.

— Спасибо. Но если что, у меня всегда с собой УПК и пара рублей на хлеб, — попыталась пошутить Анна.

Он встал.

— Не гуляйте долго. Эта тень за кустами — не ветер.

— Я знаю.

Михаил смотрел на неё ещё секунду. Потом кивнул и пошёл обратно по тропинке. Его шаги были твёрдыми, и ни разу он не оглянулся.

Анна осталась сидеть. Дотянулась до сумки, нащупала папку. Там, среди протоколов, лежала записка: «Статья 122. Пересмотри по Делоне. Тебе пригодится». Его почерк.

«Он не только слушает. Он запоминает. И помогает».

И в этот момент, несмотря на тень в кустах и пульс в горле, Анна впервые с момента прибытия в этот город почувствовала, что она не одна.