Ход времени: Защита

Глава 7: Криминальный компромисс

Утро декабря встретило Анну душной тишиной. В кабинете коллегии адвокатов пахло старой бумагой, линолеумом и чем-то табачным, впитавшимся в стены за годы разговоров и ожиданий. За распахнутым настежь окном скрипел трамвай — чуть вальяжно, словно напоминая: здесь всё движется, но медленно.

Анна сидела за письменным столом с облупившимся краем. Перед ней лежала папка с аккуратной обложкой: «Петров И.В. — ст. 89 УК РСФСР (хищение металла в крупном размере)». Штамп прокуратуры, коричневые пятна на бумаге, строки машинописного текста.

«Это не развод Ивановой. Это не Галансков. Это… рынок. Торговля совестью в защитной обложке уголовного дела».

Сквозняк подул из коридора, где дверь оставалась приоткрытой. За ней слышались голоса.

— Она, говорят, и за уголовников берётся.

— У Петрова ведь хвост, ещё с той фабрики. Его ж за руку брали в шестьдесят пятом.

— Деньги ей надо. За диссидентов не платят.

Анна не отрывала взгляда от папки. Листы внутри были аккуратно прошиты, как требовала инструкция. Подписи, ссылки, даты — следы бумажной войны, в которой человек всегда выглядел лишним.

Раздался стук в дверной косяк.

— Можно, Анна Николаевна? — Заглянул Корнеев, пожилой адвокат с густыми бровями. — Там к тебе очередь уже. Но я вот… хотел спросить.

Анна подняла глаза.

— По делу Петрова?

— Да. Ты уверена? — Корнеев вошёл и сел напротив, придерживая брюки на колене. — Мужик этот… сбывал металл через цех. Рабочие молчали, пока их не припёрли. А он — завскладом. Всё оформлено. Там и бухгалтерия куплена.

— Ты думаешь, я его буду оправдывать?

— Думаю, ты умная. Но грязь пристаёт. Мы же все в одной лодке.

Анна сдвинула папку чуть ближе к себе.

— Он заплатит. Много. За консультации, за анализ дела, за подготовку к процессу. Может, даже за приговор — если повезёт.

— И что? Это теперь наш стандарт?

— Это моя работа. Пока я могу говорить с судьёй, с прокурором и с бумагами, — я работаю.

Корнеев встал, пожал плечами.

— Ладно. Просто не забывай — тут всё дольше помнят, чем в твоей Москве.

Он ушёл.

Анна осталась одна. За окном щёлкнуло — то ли от мороза, то ли кто-то уронил ведро. Громкоговоритель на площади монотонно вещал:

— В пятилетку ударно вступает Ярославская область. Планы выполнены на сто три процента…

Анна открыла папку. Фотография Ивана Петрова — круглолицый, с мешками под глазами, с равнодушием в выражении губ. Тот тип, что называет адвокатов «девочками в юбках», пока не сядет сам.

«Он мерзок. Но он — деньги. А деньги — воздух».

Она достала ручку и блокнот. Записала:

«Петров. Склад. Инвентаризация 12.09. — несостыковка на 142 кг. Смета подписана до проверки. Свидетели — 4 чел., двое дают разные показания. Запросить схемы, графики отгрузки».

Шум в коридоре нарастал — кто-то спорил у чайника. Ткань платья прилипла к спине — душно, как в архиве.

Анна встала, подошла к раковине в углу, налила воды в гранёный стакан. Металл крана обжёг ладонь.

«Ты не спасаешь мир. Ты копишь на возможность спасти одного».

Она вернулась к столу, на ходу выпрямляя осанку.

Дверь снова открылась, и секретарь заглянула.

— Анна Николаевна, Петров придёт в понедельник. Передал через водителя — заплатит наличными. Сказал: «Главное, чтоб по-тихому».

— Запиши приём на десять утра.

Секретарь кивнула.

Когда дверь закрылась, Анна присела и ещё раз посмотрела на обложку дела.

— Добро пожаловать в защиту, Иван Васильевич, — сказала она вслух. — Теперь вы моя забота.

И открыла следующий лист.

Дождь лупил по железной крыше склада с таким упорством, будто хотел пробить её до самой земли. Сырые стены покрылись плесенью, воздух был густой, холодный, словно на выдохе старого холодильника. На полу валялись пустые ящики из-под табака, а в углу — груда мешков с тканью, ещё пахнущих нафталином.

Григорий стоял у входа, прислонившись плечом к ржавой балке. Потёртая кожанка блестела от влаги. Он курил «Беломор», не торопясь.

— Опаздываешь, адвокатша, — сказал он, не оборачиваясь. — Я уж думал, передумала.

Анна вошла, крепче сжав в руке сумку. На ней было простое серое пальто, которое она с трудом достала через коллег. Под подошвами — лужи и щебёнка.

— Ты говорил: склад к обеду свободен. Вот я и к обеду. Или ты теперь часы по партийной линии сверяешь?

— Остро, — усмехнулся Григорий. — Люблю женщин с характером. Особенно когда им нужен протокол, которого в деле нет.

Он затянулся, бросил окурок в банку с дождевой водой, взял с ящика конверт и протянул.

Анна не взяла сразу. Осмотрелась. В углу на фанере лежали груды чего-то серого, металлического. Склад был и вправду не просто «заброшенный».

— Откуда он?

— Участковый Коля. Помнишь, я говорил — шурин у него в Горьком, сам мечтает мотоцикл купить. Ну вот. За мотоцикл — всё, что хочешь.

— Он точно был на обыске?

— С фотками хочешь? Там печать, дата и подпись. Прочти, прежде чем платить. Я — не лох.

Анна сняла перчатки и открыла конверт. Протокол был на сероватом листе, с пятнами от сырости. Глянцевый почерк, расстановка, строчка: «мешки в количестве 4-х — не были осмотрены ввиду отсутствия понятых».

«Вот она. Дыра в бумаге. Техническая ошибка? Или чистая подстава?».

Она подняла взгляд.

— Где эти мешки?

— Их нет, — пожал плечами Григорий. — Склад уже закрыт, дело возбуждёно, имущество изъято. А эти — уплыли. Или в милиции, или на стройке нового райкома. Но в деле их нет. А ты теперь знаешь, что они были.

Анна кивнула. Открыла сумку, достала перевязанные купюры — пятёрки, десятки, всё советское, всё с пылу с жару от Петрова. Положила рядом пачку чешских сигарет «Фильтро», завернутую в газету.

— Он знает, что я — его адвокат?

— Знает. Но думает, ты бумажки подписываешь. Не знает, что за них платят.

— И пусть не знает.

Григорий пересчитал деньги быстро, словно играл на баяне — ловко и с фырканьем.

— Хорошо. Теперь мы друзья?

— Нет. Теперь мы должники, — сказала Анна и вернула протокол в сумку. — Но ты сам выбрал цену.

Он прищурился.

— У меня будет к тебе дело через пару недель. Скажем, небольшая консультация. По поводу пропавших документов. Не откажешь?

Анна застегнула замок.

— Принеси кофе в здание коллегии — и подумаю. Считай это условием сделки.

Григорий усмехнулся.

— Ты, адвокатша, на базаре не пропала бы.

— А я и на базаре работала, — бросила она через плечо и пошла к выходу.

Из-под подошв хлюпала вода. Вышла под дождь, вдохнула холодный воздух.

«Один протокол — минус три нормы морали. Но в суде это даст лазейку. Соколов будет беситься, Михаил скривится. Но у меня будет зацепка».

Она ускорила шаг, прижимая сумку к телу. Рядом проехал грузовик, из него пахло мазутом. Вдалеке — силуэт трамвая и голос в громкоговорителе:

— Трудящиеся Ярославля завершают декабрь на высоком темпе социалистических обязательств…

Анна усмехнулась про себя.

«А я завершаю декабрь с уликами, добытыми за сигареты и мотоцикл. Добро пожаловать в 1968-й».

Тусклая лампа, свисающая на проводе над столом, бросала жёлтый свет на облезлую клеёнку и пожелтевшую бумагу протокола. Комната пахла старой древесиной, сыростью и репейником из веника у порога. За стеной глухо бормотали соседи — кто-то ворчал про керосин, кто-то обсуждал, что «новая адвокатка опять чего-то чертит по ночам».

Анна сидела, обхватив локтями стол, подперев подбородок. На ней была потёртая кофта с растянутыми манжетами и шерстяная юбка, купленная с рук через одну из бухгалтерш. В пальцах — карандаш, от которого осталась лишь половина. Протокол лежал перед ней — плотная бумага, аккуратный почерк, но… нестыковка.

«Вот оно. Четыре мешка с металлом — и ни слова о них в финальной части. На месте были — а потом вдруг испарились. Кто-то очень хотел, чтобы обыск выглядел чистым, но забыл, что я читаю между строк».

Она провела карандашом по полям, где милиционер от руки приписал: «Дополнения не вносились». Невнятный росчерк. Подписи понятых — почти одинаковые.

«Петров, конечно, не святой. Но если они подкинули — это уже мой хлеб. Всё. Работать будем».

Анна отложила протокол, потянулась к тетради. Бумага дефицитная, переплет самодельный, зато внутри — аккуратные таблицы. Каждый лист пронумерован, колонки под заголовками «Факт», «Версия», «Опровержение». Она открыла третью вкладку: «Свидетели».

На первой строчке — фамилия Ильин. Старший мастер, работал с Петровым до прошлого года. Уволен после спора о премии.

Анна написала: «Мотив: личная месть. Проверить даты жалоб». Затем — добавила стрелку и набросала вопросы:

— Вы были в смене, когда металлы списывались?

— Почему решили доложить именно после выговора от Петрова?

— Кто присутствовал при обыске?

— Знаете ли лично понятых?

Она отложила карандаш и закрыла глаза. За окном раздался звон трамвая, и тень Лидии скользнула по щели под дверью.

Анна вздохнула, встала, подошла к двери, повернула ключ — тихо, без скрипа. Затем вернулась к столу. Протокол спрятала под простыню папки, сверху положила газету «Правда». На первой полосе — фото молодого рабочего у мартена, с цитатой о героизме труда.

Она снова села.

— Так, — пробормотала она. — Завтра допрос свидетеля. Надо вызвать на опережение. Если прокуратура заявит его первой, я не смогу его разбить.

Она достала из сумки конверт, в котором были завернуты пачки процессуальных бланков. На обороте одного — черновик ходатайства о вызове Ильина.

— Успею до девяти. Передам через Селезнёву в канцелярии. Она вечно сердитая, но за конфету — всё передаст.

Анна вытерла лоб рукавом.

«Григорий продал мне улику, я — протокол. Теперь дело за словом. Петров виноват, но если они подкинули — я сделаю из этого шахматную партию. Пусть сам суд решает, а не следак с мешком».

Она поднялась, сложила документы в кожаную папку, положила её под подушку. Стол затих. Комната тоже. Тиканье часов сбоку едва слышно — она прикрыла их газетой, чтобы не мешали.

В коридоре кто-то кашлянул, чиркнула спичка. Лидия. Всегда бродит вечерами, как сторож в ночлежке.

Анна выключила лампу. Села на кровать. Не раздевалась. Только набросила на плечи шерстяную шаль.

«Меня сожрут в этом 68-м, если стану жалеть всех подряд. Петров — не мой друг. Он мой материал. И если этот материал даст мне ресурс — я его использую. А потом — забуду».

Стукнуло окно — ветром прижало раму. Анна поднялась и закрыла задвижку.

Ночь шептала, коридор жил своей жизнью, но в этой тесной комнате было ровно столько света, сколько нужно для защиты.

Судебный зал Ярославского областного суда был набит до отказа. Люди сидели на скрипучих деревянных скамьях, плотными рядами, пахло шерстяными пальто, табаком и волнением. Над председательским столом висел портрет Ленина — тусклый, пожелтевший от времени, словно наблюдавший за происходящим с ленцой.

Анна стояла у стола защиты. На ней было строгое тёмно-синее платье с застёжкой под горло. На запястье — часы, едва заметные из-под рукава. Рядом с ней — раскрытая папка, в которой лежал протокол. Сердце билось часто, но лицо было спокойным.

«Глубоко дыши. Не переходи грань. Но бей — точно. Это не 2005-й. Тут меньше экранов, но больше глаз».

На скамье подсудимых сидел Иван Петров — мужчина с тяжёлым лицом, щетиной и руками, испачканными в масле даже в суде. Его глаза бегали — то на неё, то на свидетеля. Перед ними — главный свидетель обвинения: Ильин. Потные ладони теребили фуражку. Галстук съехал вбок.

За трибуной прокурора — новый человек, не Соколов. Младший, темноволосый, в очках. Анна уже знала: Кузнецов. Приехал недавно, старательный, жёсткий, но без нюансов.

— Свидетель, — сказала она, сделав шаг вперёд. — Уточните, вы утверждаете, что 13 октября 1967 видели лично, как подсудимый выносил мешки?

— Да, — кивнул Ильин, голос дрожал. — В тот день… вечером.

— А смена у вас, согласно графику, закончилась в шестнадцать ноль-ноль?

— Ну… я задержался. Прибирался.

— Вы прибирались, — чётко повторила Анна. — Но в объяснительной от 15 октября указали, что ушли «сразу после звонка». Где правда?

Ильин замялся, оглянулся на Кузнецова. Тот встал, поправил очки.

— Возражаю. Адвокат оказывает давление на свидетеля.

— Ваша честь, — Анна не повернулась к прокурору, только шагнула ближе к судье. — Я цитирую материалы дела. Свидетель — ключевой. Его слова — основание для обвинения. Я уточняю, не выдумываю.

Михаил, председательствующий судья, вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Продолжайте, но в рамках корректности.

— Свидетель, — продолжила Анна. — На каком основании вы спустя два дня после увольнения Петрова решили обратиться в милицию?

— Я… долго думал. Не мог молчать.

— Думали вы или мстили за снятую премию? Увольнение было на вашем фоне — вы же не получили надбавку?

Ильин вспыхнул.

— Это не имеет значения!

— Наоборот, имеет, — голос Анны звучал твёрдо. — Вы не были понятым при обыске. Вы не видели, как найдено имущество. Вы просто указали. А в протоколе — не зафиксировано то, о чём вы говорите. Как объясните это?

Кузнецов поднялся.

— Обвинение требует прервать допрос — свидетель не юрист.

— Он и не обязан быть, — сухо парировала Анна. — Но он обязан быть честным.

Михаил постучал молотком.

— Тихо! Свидетель, отвечайте на вопрос.

— Я… я не знаю, как так. Я точно видел мешки. Может, понятые не заметили…

Анна наклонила голову, будто с сожалением.

— Или, может, их и не было? А вы просто пришли отомстить — через милицию. Через донос.

Зал зашептался. Кто-то в дальнем ряду фыркнул. Кузнецов опустился обратно на стул, чертя ручкой по полям блокнота.

Петров поднял голову. Его лицо впервые дрогнуло — не надежда, но интерес.

Анна собрала бумаги, вернулась за стол защиты. Не села — стояла.

Михаил посмотрел на неё поверх очков.

— Будут ещё вопросы?

— Пока нет, ваша честь.

— Прокурор?

Кузнецов встал, убрал ручку.

— Нет вопросов, уважаемый суд.

Михаил кивнул, записал что-то в протокол. Голос его стал ровнее:

— Свидетелю разрешается покинуть зал. Заседание продолжается.

Анна снова взглянула на Ильина. Тот шёл к выходу, опустив плечи.

«Сломался. Не окончательно, но достаточно. Протокол против него. А мотив — я дала».

Скамья под ней скрипнула. Петров кивнул ей — впервые. В глазах читалась смесь облегчения и страха.

Анна выдохнула. Краем глаза уловила: Михаил смотрел на неё пристально. Не как судья — как человек, пытающийся понять, откуда она такая. Этот взгляд был опаснее любого допроса.

«Меня видно. Слишком. Но пока — вперёд».

Зал Ярославского областного суда был наполнен до предела. Воздух стоял тяжёлый, натянутый от ожидания. Запах пота и табака смешивался с духотой. Сквозь шёпот публики Анна слышала собственное сердцебиение. Михаил в мантии поднялся, взгляд его был строг, но в глубине скользила тень сомнения.

Она стояла у стола защиты, рядом лежал протокол с ошибками — её спасательный круг и источник вины.

— Суд постановил, — Михаил ударил молотком. — Признать Ивана Петрова невиновным по предъявленному обвинению в связи с недостаточностью доказательств, выявленных в ходе судебного разбирательства.

Гул прошёл по залу. На секунду все замолчали — даже Кузнецов застыл с ручкой в руке, потом резко встал.

— Протестую! — Голос прокурора был хриплым, вырвавшимся из глотки. — Суд упустил ключевые моменты! Подсудимый…

— Протест принят к сведению, — жёстко отрезал Михаил. — Решение окончательно.

Анна встретилась взглядом с Петровым. Его губы дрогнули в благодарной усмешке, в глазах мелькнула живость. Он сжал кулаки, будто сдерживал торжество.

Она быстро собрала бумаги. В зале стоял оглушающий гул. Скамейки скрипели, кто-то сзади тихо шептал:

— Вот это номер…

— Оправдали, а я думал, посадят.

— За что ж ему такие адвокаты?

Кузнецов шагнул к ней, остановился на полпути, скользя по ней долгим, холодным взглядом.

— Ещё встретимся, Коваленко, — процедил он сквозь зубы. — Здесь такие номера не проходят.

— Всё по протоколу, — Анна ответила коротко, не позволяя дрожи появиться в голосе.

Михаил задержал её взглядом у самого выхода из зала.

— Ваше мастерство переходит разумные пределы, Анна Николаевна, — бросил он устало, но с уважением. — Не переиграйте однажды себя.

Она кивнула, сдерживая смешанное чувство триумфа и тревоги.

«В 2005-м это был бы повод для шампанского… А теперь — вкус металла на зубах. Я знала, что Петров не святой. Но что было делать — бросить клиента ради собственного душевного покоя?».

Петров встретил её в коридоре. Его пальто было не по размеру, на лице застыл румянец.

— Спасибо, — тихо сказал он, почти не глядя в глаза. — Всё… вернётся. Я тебе не забуду.

— Не мне — себе, — коротко бросила Анна, отдавая папку. — Вы знаете, куда дальше не стоит соваться.

Петров хмыкнул, почти с ухмылкой.

— Жизнь длинная. Спасибо, адвокат.

Он сунул ей конверт — плотный, с деньгами. На секунду она ощутила облегчение: деньги решали её бытовые проблемы, позволяли думать о следующем шаге.

«А цена? Я знаю, что он не уйдёт с рынка. Эти деньги — с чёрного металла. Деньги против совести».

Из коридора тянуло холодом и эхом голосов:

— Её теперь точно проверят…

— А этот Петров — обратно к своим жуликам…

— Коллегия скоро не выдержит таких оправданий!

Анна сжала конверт в руке, плечи были прямыми, но внутри холод разливался от желудка к шее.

Сзади, у выхода, мелькнула знакомая фигура Григория. Он махнул ей рукой, ухмыляясь:

— Молодец, Коваленко! Теперь будешь моей должницей.

Она отвернулась, не отвечая. Голос Михаила догнал её на лестнице:

— Не надейтесь, что здесь всё прощают, Анна Николаевна. У каждого — свой предел.

Выйдя на улицу, Анна вдохнула морозный воздух Ярославля. Трамвай громко зазвенел на повороте. Она шагнула в новый день, чувствуя тяжесть вины и пульсацию победы — светлая сцена завершалась тревожной нотой: цена свободы здесь была слишком высокой, а её путь только начинался.

Кабинет Михаила был таким же, каким она его запомнила после развода Ивановой: слабо освещённый, пропахший табаком и старой бумагой, с видом на пустеющую улицу. Снаружи свет фонаря рисовал на подоконнике узор из мутного снега. Лампочка под потолком чуть потрескивала, отбрасывая на портрет Ленина зыбкую тень.

Анна вошла, не стуча. Папка с делом Петрова прижималась к груди.

Михаил сидел за столом без мантии, в рубашке с закатанными рукавами. Его пальцы держали сигарету, пепел с неё медленно падал на пустой лист бумаги.

— Закройте дверь, — сказал он устало, не поднимая глаз.

Анна закрыла. Встал щелчок замка.

— Уверен, вы довольны собой, — продолжил он, глядя в сторону окна. — Оправдали человека, у которого половина Ярославля получала алюминий из-под прилавка. И из-под дела тоже.

— А суд признал доказательства недействительными, — отозвалась Анна спокойно. — Это не я придумала отсутствие улик в протоколе. Это ваши… исполнители.

Михаил затянулся и наконец посмотрел на неё. В его глазах не было гнева. Только усталость — и напряжённый интерес, как у врача, наблюдающего редкое заболевание.

— Протокол был испорчен преднамеренно, — сказал он негромко. — Я мог бы начать проверку. Вас, вашего клиента… посредников.

— Начинайте, — бросила Анна, с лёгкой улыбкой. — Только, пожалуйста, не забудьте при этом задать пару вопросов своему заместителю. И участковому Короткову, который проводил обыск. Протокол-то его. Или у вас в штате все непогрешимы?

Михаил посмотрел на пепельницу, затем резко встряхнул сигарету. Пепел упал, разбившись серым кружком.

— Вы умная, Коваленко, — тихо сказал он. — Слишком. Для этого времени. И для этого города.

Анна сделала шаг ближе. В комнате пахло влажной ватой, пылью от старых дел, и какой-то мужской усталостью, притушенной дисциплиной.

— А вы слишком тонкий, чтобы не понимать, почему я это делаю. И чтобы не решиться всерьёз. Вы угрожаете, но не бьёте. Почему?

Михаил не ответил сразу. Он открыл ящик, достал вторую сигарету, не зажигая.

— Я видел таких, как вы, — наконец сказал он. — Дерзкие, с огнём в глазах. А потом — или в архиве, или в психушке. Или, если везёт, замуж за прокурора и — в отпуск до пенсии.

Анна усмехнулась, откинулась на спинку стула у стены.

— Уж простите, но замуж за прокурора — точно не мой путь.

Михаил положил незажжённую сигарету на край стола.

— Я не дам вам распоясаться, Коваленко. Одно дело — форма, другое — суть. Вы слишком быстро раздвигаете границы допустимого.

— Я всего лишь использую закон. А вот вы, похоже, боитесь его последствий, — ответила Анна резко, но без крика.

Он снова посмотрел на неё — долго, чуть прищурившись. Во взгляде мелькнуло что-то почти личное, но тут же погасло.

— У вас будет ещё шанс доказать, на чьей вы стороне. И не передо мной — перед городом. Я вам это гарантирую.

Анна взяла папку, не сводя с него глаз.

— А вы, Михаил Иванович, определитесь, на чьей вы стороне. Пока вас не потащило за теми, кому вы уступаете только потому, что устали.

Она вышла первой, дверь за ней мягко захлопнулась. На лестнице было пусто, пахло половыми тряпками и пылью. Где-то наверху щёлкнула проводка, и лампа мигнула.

«Он устал. Он колеблется. И он опасен. Но не сейчас. Сейчас он просто не знает, с кем имеет дело».