Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 14. Проводы Угодника и одиннадцатого близнеца

«Всего-то пять дней прошло, а кажется намного больше. Если начать с полёта всей командой на футбол, сколько всего уже случилось-приключилось?» — гордился я успехом первой бедовой ликвидации и шагал за хлебушком на Анапскую.

— Зачем себя обманываю? — спросил себя вслух, благо улицы были почти пустыми. — И до восьми вечера ещё уйма времени. Кристалия, голубушка. Сокрой меня и перенести к Николаю.

Кристалия снова осторожно дунула теплом и подхватила меня, как ценный и хрупкий груз. Потом подняла и понесла в сторону центра города.

Авоська, посвистывая пустотой, развивалась сзади, а я летел и глазел на округу. Не найдя разницы между Сималием и Кристалией, продолжил полёт к неведомой центральной больнице, куда, как я догадался, увёз или унёс Угодник Настю с Димкой.

Больница оказалась дореволюционной двухэтажной постройкой и находилась недалеко от берега Кубани. Я поискал глазами Давидовича, но ничто не указало на присутствие полюбившегося мне монстра.

Безо всякой опаски опустился на двор больницы и сразу же в уме пронумеровал её литерами «ЦБ».

— Спасибо, Кристалия, — поблагодарил с поклоном и вспомнил, как надо мной глумилась Амазодия.

Пообещав себе больше не вспоминать сестёр-жонглёров, чтобы, не дай Бог, не обидеть Кристалию, отправился в больницу, смело пользуясь полученной от мира невидимостью.

«Травма», — прочитал на табличке и вошёл в отделение.

Где-то вдалеке засмеялся Димка, и я удостоверился, что уже на месте. Потом хотел уточнить у медсестёр, где находятся выздоравливающие с их гипсами, но перед глазами встало лицо друга Вадьки, и я вспомнил, как реагируют люди на сокрытых.

Димка снова заголосил что-то весёлое, и я определился с нужной палатой.

— Выздоравливаем? — вместо приветствия спросил Угодника и Настю с приросшим к ней Димкой.

— Ты сокрыт? Они же тебя не услышали, — сказал мне дядька.

— Успел значит. За вчерашний день ничего толком не сделал, — начал я оправдываться.

— Ты же вместо одной беды сразу две победил. Так что, герой. Объявляю благодарность, — торжественно выговорил Угодник и хлопнул меня ладошкой по плечу.

— Вы на мотоцикле? — спросил я с надеждой.

— Больно хлопотно. Когда ты зеленоглазку прислал, я Настю в охапку и к Скефию с просьбой об отправке по назначению. Блым-блым молниями, и мы на месте. Потом подождали, пока Кристалия проснётся, и в полёт самолёт, — просто объяснил Николай. — А ты размагниться. С Настей поздоровайся. Может, что спросишь у неё. А я скоро назад, в первый круг. Там всё нужно под контролем держать. Напарник твой должен вот-вот переметнуться домой, и я, на всякий случай, там подстрахую. Надоумлю учителей и тебе с оценками, и помощнику твоему. И папку с мамкой контролировать надо, а то, как не старайся, сердце матери не обманешь. Уловил?

— Уловил, — расстроился я из-за быстрого отъезда Николая, но потом взял себя в руки и приступил к расспросам: — У них тут что, матриархат? Когда тётки дядьками командуют. А какой такой экзамен на моём суде вспоминали? Ночью меня приговорили к неделе исправительных работ. Будто я сейчас не на работе.

— Тебя на неделю сошлют куда-нибудь в женский мир. Зеленоглазка доложила при встрече. Это, брат, большая удача. Там ты много чего узнаешь и много чему научишься. Дней десять взрослым промаешься. За себя недельку и за близнеца-подчинённого остаток срока. После этого и дома на всё по-другому смотреть будешь, с понятием, с любовью. Ясно? Размагничивайся, да я попрощаюсь со всеми вами и удалюсь.

Я попросил Кристалию о снятии отвода глаз и по удивлённому Димкиному взгляду понял, что стал видимым.

— Здравствуй, Настя. Я твой… А кто я? — спросил Угодника, пока Настя моргала глазами.

— Она знает, что ты временно повзрослел, — рассмеялся дядька.

— Здравствуй, Александр, — поздоровалась Настя.

— Я, кстати, с волшебной водичкой. Ей ещё налить? — спросил у Николая и снял с пояса фляжку.

— Зачем? Она тут только на обследовании. Воду, конечно, пить можно, но лучше побереги для дела. Сам решишь для какого. А Настя уже бегом бы бегала, но нужно чтобы всё официально запротоколировали. Проблемы с бюрократией и через годы вылезти могут. А так всё будет ясно. Сотрясение было? Было. Переломы были? Были. Гипс долой, больничный в руки и домой. Понял? — растолковал дядька, а я вернул фляжку на пояс.

Мы ещё несколько минут побеседовали все вместе, а потом Угодник попрощался с Настей и смешно погрозил ей пальцем.

— В следующий раз, только попробуй запрыгнуть куда-нибудь в мир невиданный, там тебя и оставим. Замуж за султана выдадим. Поняла? Ну, прощай. Надеюсь, никогда не увидимся. Живи счастливо и забудь меня поскорей. Договорились? — откланялся Угодник, а я уловил в его словах другой скрытый смысл.

«После такого прощания позабудет его и продолжит жить спокойно», — подумалось мне.

Угодник пожал Димке руку и ушёл из палаты, а я увязался за ним, чтобы проститься по-родственному.

— Одиннадцатый просто исчезнет, и всё? — решил начать с малого и спросил о напарнике.

— В то мгновение, когда его Кармалия выудила из Татисия и перенесла к девочке в Ливадию, в то же мгновение обратно. Только, сколько же у него будет дней? Пять или шесть? Сами разберётесь. Я у Павла сейчас обитаю. Там свидимся. И не забудь перед возвратом форму надеть, а то мамка не угадает. Бывай!

— Надену, — пообещал я, напрочь забыв об испорченной и выброшенной на помойку школьной форме. — До встречи, дядя Угодник.

Николай взлетел, как заправская ракета и был таков, а я ещё долго махал рукой в опустевшее небо и думал, как мне повезло с семьёй и роднёй во всех мирах, во всех временах.

* * *

Вернулся в палату, опустевшую и заметно поблёкшую после отбытия Николая, и сразу пожалел, что не научился разжигать свет в своей садовой головушке, которая и с мелочами-то не слишком справлялась, не то чтобы раздавала целому миру сияние добра. Но, возможно, все ещё впереди, кто знает.

Настя в Димке души не чаяла, и я не торопил её с расставанием, а терпеливо ждал, когда нас выгонит презлющая санитарка.

Наконец, нас с Димкой выпроводили из палаты, и с Настей я прощался уже на ходу.

— До завтра, — пообещал ей, но санитарка была другого мнения.

— Если ещё и завтра припрётесь, я вашу мамашу на карантин засуну! — злобно пригрозила она.

— Только попробуйте, — ощетинился я в ответ. — У меня справка шизофреника есть, и я вас покусаю.

Санитарка гордо удалилась, а у меня сразу же зачесалась шея и грудь, но я не обратил внимания на такие мелочи.

— К мамке как добирался? Перелетел или приехал? — спросил я раскапризничавшегося ребёнка, не желавшего покидать свою настоящую мамку.

— Я жмурился и спал недолго, — признался он.

— А сейчас не спи. Мы с тобой полетаем. Только, дай слово, что никому не проболтаешься, а то тебя все за глупыша примут. Ты ведь у нас не такой? — решился я на рискованную авантюру с летающим ребёнком.

— Шутишь? Люди не летают, — не поверил Димка.

— Проверим? — подзадорил мальчугана. — Только уговор. Даже мамке ни-ни. Только мы с тобой. Мужчины, значит.

— Давай, — согласился он, и мы ударили по рукам, как заправские приятели.

Я вывел его на улицу, подальше от глаз, и мысленно обратился к Кристалии с просьбой сокрыть меня и Димку, а после закинуть нас к универмагу на Анапскую.

Когда мой подопечный завизжал, я понял, что Кристалия охотно начала выполнять мою просьбу.

— Если будет страшно, закрой глаза, и всё исчезнет. А когда прилетим, я тебе скажу! — прокричал я в ухо верещавшему мальчишке.

— Нет. Я полетаю как лётчик. А-а-а! — не согласился он закрывать глаза, а я и не настаивал.

«Главное в полётах то, что всё грустное мигом забывается», — подумал о недавних Димкиных капризах при прощании с мамкой.

* * *

Мы приземлились на перекрёстке Анапской и Черноморской. Под бесконечные Димкины «ещё хочу» я поблагодарил Кристалию за полёт, попросил вернуть нашу видимость и повёл Димку в универмаг.

— Договорились же, как мужчины, — призвал его к порядку. — Или завтра дома сидеть будешь, а я один к мамке улечу.

— Нет-нет. Я молчу, — наконец, пообещал он.

— Если кто-нибудь спросит, кто я такой, что нужно говорить? — решил уточнить, что он знает о нас с одиннадцатым.

— Мамин брат, — ответил он. — А хочешь, папкой тебя звать буду?

— Папкой не надо. Брат сойдёт. Договорились?

Мы вошли в магазин, и я поразился царившей внутри чистоте и скромности ассортимента товаров. Димка держался молодцом, и я не услышал от него криков с требованиями «хочу» или «купи», и очень этому обрадовался.

Очередь к продавцу была недлинная. Мы пристроились к стоявшим в ней женщинам, и я продолжил изучать товары на витринах.

— Что здесь мамка покупает? Я в таком месте первый раз. Могу потратиться не на то, что нужно. Только зря рубли переведу.

— Хлеб, сало, яйца, — перечислил дежурные продукты Димка.

— Это тоже возьмём. Что ещё? Ну, на праздники? Компот или варенье? — продолжил допытываться у маленького аборигена.

— Не знаю, — грустно вздохнул ребёнок, а у меня сразу защемило в груди.

«Настя еле сводила концы с концами, а я пристал с вареньями», — промелькнуло в голове.

Подошла наша очередь, и я начал отбирать нужные талоны и класть их на прилавок.

— Справку, — надменно потребовала дама в синем халате.

— Есть, — ответил я и протянул лист шизофреника.

— Это мой дядя. Мамин брат, — сказал Димка, почуяв заминку.

— Не дрейфь, пехота, когда жрать охота. Сначала в магазин сбегаем, а потом пообедаем, — подбодрил я сиротку, и переделал дедову присказку.

— Шутник, — фыркнула продавщица, вернула мне справку и начала менять талоны на пакеты с продуктами.

Сначала я купил большую авоську с мелкими ячейками, чтобы ничего не вываливалось, а потом продукты. Одну ощипанную курицу с вымытыми потрохами внутри; десяток яиц; пять кило картошки; литровую бутыль подсолнечного масла; кило рафинада; полкило сливочного масла.

С меня взяли один серебряный рубль и десять копеек.

— Димка, заказывай, что хочешь. Гуляем сегодня! Мамка же выздоравливает. Ну? Что тебе купить без талонов? Конфет? Мёда? Сала? Чего ты давно хотел? — раззадорился я плёвыми копеечными ценами.

— Мёда и варенья. И сала, конечно. Они не успеют испортиться, — пообещал мальчишка и указал на полки со стеклянными банками.

Я потратил ещё сорок пять копеек и взял кило сала, полкило карамели, килограмм мёда и литровую банку варенья из нескольких сортов ягод и фруктов.

Купить-то купил. А как всё дотащить в квартиру, подумать не удосужился. Жадность и бурчавший от голода живот в этот раз подвели. Пришлось купить ещё одну большую авоську. Потом по частям вытащил всё на улицу, а Димка дежурил на карауле. Все свёртки были из бумаги или картона, и норовили вот-вот порваться, поэтому я пожалел, что набрал много и сразу.

В авоськи поместилось всё, кроме десятка яиц и конфет, которые невозможно было вырвать из рук ребёнка.

— Сам понесёшь? — подначил я помощника.

— Я и варенье могу, но оно разобьётся, — серьёзно рассудил он.

— Ладно. Как-нибудь дотащим. У мамки лук и капуста есть? — уточнил я уже на ходу, чтобы отвлечься от врезавшихся в руки тонких капроновых ручек.

— На балконе что-то было.

— Хорошо. Лишь бы наш трутень воды натаскал на прощанье, а то он скоро домой улетит, — поделился я ближайшими планами на жизнь.

* * *

Добравшись до подъезда, послал Димку с конфетами и яйцами домой, чтобы позвать одиннадцатого на помощь с затаскиванием снеди на пятый этаж. Пока ждал Валентиновича, разминал затёкшие руки и, наконец, рассмотрел устройство кирпичных пятиэтажек Кристалии. Оказалось, что не все окна здания, выходившие во двор, были из жилых комнат. Кое-где имелись вертикальные ряды с застеклёнными лоджиями. Наверное, такую лоджию имел в виду Димка, когда назвал её балконом.

Где находились подвалы для жильцов, ключи от которых хранила домком, я так и не узнал, а вот желание понять устройство квартир в этот момент у меня зародилось.

Одиннадцатый зашикал в открытую дверь подъезда, и я поднёс ему авоську с картошкой, маслом, салом и сахаром.

— Тащи. А эту сам принесу, — распорядился я и остался ещё на пару минут отдохнуть.

* * *

Дверь меня поджидала открытой, и я ввалился в бывшее бедовое логово.

— Димка, ты где? Куда прятать мёд с вареньем? — расшумелся я пока снимал ботинки.

— Тут я. А мёд и варенье под мамин диван, — распорядился хозяин.

— А где шизофреник Валентинович?

— Этот шизофреник, между прочим, вам воды натаскал. Пять раз ходил на колонку. Устал, как незнамо кто, — пожаловался из кухни узник домашнего хозяйства.

Я прошёл в левую комнату, которую раньше считал Настиной. В ней были детская кроватка, стул, самодельный столик из струганных дощечек и баулы с одеждой. Дверь на лоджию была нараспашку, и я вышел проверить, что же там есть в наличии.

В пустовавших овощных ящиках не было ничего, кроме луковой шелухи и засохших капустных листьев. Рядом лежала стопка газет с фотографиями достижений женщин мира Кристалии. В газетах они растапливали домны, чтобы сварить побольше чугуна, собирали в полях урожай, вышагивали на параде в одинаковых обтягивавших трико с высокоподнятыми флагами и портретами Крупской на склоне лет.

«Почти как у нас», — подумал я и спросил подбежавшего шпингалета о газетах.

— На кой их столько?

— Для капусты. В них же капусту на зиму заворачивают, — объяснил ребёнок.

— Квасить не пробовали? Ладно. Я к домкому. Про подвал разведаю. Что-то ещё хотел у неё спросить, но забыл.

Недолго думая, отправился в первый подъезд прямиком к тучке в гости.

Домком с радостью отворила дверь и распорядилась:

— Заходи.

— Я узнать про подвал. Есть у сестры там что-нибудь, или нет? Картошку собрался жарить, а луком не разжился, — вежливо спросил мадам и отказался входить в квартиру.

— Нет там у неё ничего, — категорично отрезала домком.

— А свободные кладовки имеются? — не сдался я сразу.

— В год пятьдесят копеек. Плати и арендуй. Только это ледники нашей конструкции. Мы туда лёд привозим с центрального льдохранилища. Там даже летом холодно. За это деньги берём, — доложила тучка.

— Свободные ледники наличествуют? — решил уточнить, хотя мне нечего было туда складывать, а пятьдесят копеек готов был отдать, лишь бы посмотреть на ледники.

— Не могу я Насте ничего дать, — огорошила домком. — У неё долг с похорон остался. Одиннадцать серрублей пятьдесят копеек. Расплатится – выдам ключи. А лука я тебе одолжу.

Грозовая дама ушла в квартиру, а я остался почёсывать ухо и думать, где бы раздобыть такую кучу денег, да ещё и серебром.

Тучка вынесла крупную луковицу и заявила:

— За водочные талоны в расчёте.

— Хорошо. Спасибо за лук, — поблагодарил я и метнулся вон из подъезда.

— Воспитанный, культурный, непьющий, — донеслось вслед.

* * *

Мы нажарили на подсолнечном масле картошки с луком, сварили курицу и потроха, но съесть всё это не успели, как вдруг одиннадцатый ойкнул и, весело дрыгая ногами, вылетел из распахнутого окна лоджии.

— Ура! Я домой! Домой! — услышали мы с Димкой перед тем, как напарник растворился в воздухе.

— Он же завтра должен был. Теперь трое суток за него отбывать, — подосадовал я.

— Картошки, зато, много осталось. И курочка. И потроха, — нашёл чему порадоваться Настевич.

— Только сладкое не трогай. Не порть аппетит, — велел я по-командирски и, выглянув напоследок в окошко, за которым исчез одиннадцатый, продолжил ужинать.

— А конфеты я для мамки купил. Варенье с мёдом тоже. Когда выздоровеет, вместе побалуемся.

— Хорошо, что ты у неё такой хозяйственный. Ещё бы долг ваш отдать, вот тогда бы она точно поправилась на сто процентов, — рассуждал я и уплетал курочку.

— Керосин кончился. Завтра не на чем еду разогреть.

— А ты, случаем, читать не умеешь? — заподозрил я неладное, потому как мальчишка оказался домовитым не по годам.

— Буквы знаю, а складывать не умею. И цифры. Даже которые на красных деньгах нарисованы, тоже все знаю. Считать не умею, а знаю, — похвастался карапуз.

— Почему тогда прятался от Дашкиной мамки?

— Она же другая. И воздух вокруг неё не розовый, как у моей, а фиолетовый. У тебя тоже розовый.

— Не врёшь? — не поверил я в разноцветные воздухи.

— У которого улетел, зелёный воздух, хотя он на вас очень похож. А вы точно не хотите на мамке жениться?

Я поразился до глубины души: «Малец всё видит. Разница в нас есть, оказывается. Что же это за миры второго круга, если тут и колдуны, и дети малые с такими талантами водятся?»

Ни с картошкой, ни с курочкой мы вдвоём не справились, и я всё вынес на лоджию, понадеявшись, что до утра там ничего не испортится.

— Отдыхай, а я поколдую. Вдруг, мир разрешит заработать на мамкин долг? — сказал я соловевшему мальчишке, когда проигнорировал его очередное сватовство, а он и не настаивал.

Когда Димка унёс грязную посуду и где-то запропастился, я припомнил и то, что Стихия выделывала с монетками, и видения морока, когда сам с каким-то другом вытворял то же самое с пёстрым камешком.

«Попробовать, что ли?» — только успел подумать, как в лицо дунуло мирным теплом, предлагая организовать монетный дворик на лоджии.

— Поможешь? — удивился я.

Кристалия тёплым дуновением подтвердила, что не против начеканить моими руками несколько серебряных монет.

Я ненадолго задумался над присказкой, которую говорила Стихия перед раздваиванием. «Мир Сималий. С твоего разрешения, с моего прошения, дозволь удвоить эту из серебра монету», — быстро напомнили мне из кладовки с коробочками.

Над головой звякнул колокольчик, я смело вынул из кармана монетку и сказал:

— Любезный мир Кристалия. С моего прошения, твоего разрешения, дозволь удвоить эту рублёвую монету. Не для корыстного удовольствия, а для вдовьего довольствия.

В лицо задуло ещё большим тёплом, и я начал делать всё так, как понимал. Сначала накрепко зажал в правой ладошке рублик с Крупской. Потом зажмурился и вообразил, что с такой силой сжал кулак с монетой, что он, как минимум вдвое, уменьшился.

Потом другой ладонью обнял кулак с рубликом, ещё сильнее их сжал, и представил, что пятерни срослись в один большой кулачище. Когда затряс получившимся двойным кулаком вверх-вниз, мысленно попросил маму Кармалию помочь.

Затем будто перестал контролировать руки, и они затрясли сросшимися кулаками самостоятельно. Причём, так сильно, что резкая боль пронзила оба предплечья, и я, стиснув зубы, попытался вернуть контроль над дёргавшимися руками. Когда почувствовал, что снова распоряжаюсь собой, сразу же с силой раздернул руки в стороны, но кулаки не разжать не успел.

Резкая боль от ожога опалила обе ладони. Я ойкнул и побежал в ванную к бочке с водой, всё ещё не проверив результат болезненного фокуса. Получилось раздвоение или нет, меня не интересовало, а вот во что могли превратиться руки от ожога чеканщика-любителя, меня пугало до колик в животе.

Когда ввалился в ванную, ногой подтолкнул табурет к бочке, вскочил на него и опустил руки в прохладную влагу. Слёзы так и брызнули из глаз, жалость к себе проснулась такая, что тело моментально обмякло, и я безвольно повис на бочке литров этак на триста.

Я ещё долго не слезал с табурета и жалел себя, великовозрастного детёныша размером с огромного дядьку, и не решался разжать ладони.

Когда холод сделал своё дело, и огонь на ладонях унялся, вынул руки из воды и одновременно разжал оба кулака. На каждой ладошке красовалась Крупская Н.К. и корчила ехидную рожицу.

«Фальшивомонетчик укропный», — ругнулся, разглядывая волдыри на ладонях.

— Это всего одна. А мне только на долг нужно двенадцать, — пожалел себя, но сдаваться не собирался. — Отдохну и продолжу. Только из ванной выходить не буду.

Ещё минут пять подержал руки в воде, пока не перестал чувствовать расплавленное серебро на ладонях, а потом снова обратился к Кристалии:

— Если так больно, можно сразу пару монет раздвоить? А то меня надолго не хватит, — пожаловался ей на болезненный процесс.

Кристалия дала воздушное согласие, и я осознал, что отступать поздно. Зажал пару монет в правом кулаке, прочитал присказку и крепко зажмурился. Снова всё повторилось, включая потерю контроля над руками, а я скрипел зубами больше от ожидания боли, чем от неё самой, и продолжал удваивать капитал.

Когда раздёрнул руки, снова запрыгнул на табурет и окунул их в воду. Боль напоминала предыдущую, но от ожидания она ещё сильнее обжигала, щипала ладони и сводила судорогой локти.

Наконец, нашёл в себе силы и разжал ладони. В каждой слезившейся кровью ладошке красовалось по паре монет. Собравшись с силами, убрал дрожавшие руки подальше от бочки, чтобы не уронить рублики в воду, и позвал Димку:

— Димка, у вас йод или зелёнка есть?

Но мой подопечный уже спал в своей кроватке сном счастливейшего и сытого младенца.

— Вот ёжик, — пожурил я ребенка и пошёл на кухню в поисках средств дезинфекции.

«Напрасно отдал талоны на водку. Сейчас бы ею смазал костёр на ладошках», — продолжил жалеть себя за ошибки, без которых никогда ничего не обходилось, по крайней мере, у меня.

Усевшись на кухонный табурет, от усталости и боли в руках сразу же провалился в очередной морок и мигом забыл о зелёнке, бинтах, о позвякивавших при каждом шаге крупинках в кармане брюк.

«Сейчас бы Стихию сюда. Она бы мигом вылечила», — думал я и погружался в забытьё ещё глубже, не обращая внимания на непрестанно звонивший колокольчик.