Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 22. Голландская цинга

Перед приземлением у мебельного мы замедлились и развернулись лицом к цели нашего путешествия.

— Слава тебе, Господи, — перекрестился Димка.

Опустившись на ноги, я начал благодарить Кристалию за доставку. Собирался попросить размагнитить нас с Димкой от невидимости, но получил толчок в спину и пулей влетел в распахнувшуюся дверь магазина.

— Должник, — потирая руки, прокомментировали грузчики моё скоростное прибытие, а после появления Димки, уточнили: — Должник с сыночком.

«Видимые, значит», — скумекал я и пошёл искать продавщиц.

— Почему меня на улице бросил? — налетел с претензиями «сыночек».

— Меня же двадцать вторая в магазин забросила, — поплакался я, пытаясь почесать спину, которая и не болела вовсе.

— Что покупаем? Кровать? — смягчился Димка, вспомнив, как сам кандибобером добирался до мебельного.

Не глядя на выставленные образцы, я сразу подошёл к знакомой продавщице с длинным языком и бесчувственной душой.

— Снова к нам? — ехидно спросила она.

— Куда же ещё? Мне бы повторить кое-что из прошлых покупок. А то под конфискацию попал, — соврал я, глядя в её равнодушные глаза.

— Яблокова может, — посочувствовала она или позавидовала домкому, я так и не понял. — Что вам?

— Стол такой же. Пару мягких стульев, как давеча брал. Кровать двуспальную. Матрас, опять же. Подушки тем же числом. И диван самый лучший добавить. Даже с двумя креслами, чтобы в один цвет с диваном. И всё, — закончил я перечислять перенесённую в Ливадию мебель и не купленную в прошлый раз.

— А шкаф почему не берёте? — спросила продавщица.

— В зале же их, вроде, не было, — смутился я и начал осматриваться, надеясь увидеть шкафы. — Неужели завезли?

— Они всегда есть. Были, есть и будут, как завещала Крупская! — торжественно выговорила продавщица и расправила плечи, выпятив грудь вперёд.

— Можно узнать какие имеются? — осторожно спросил я памятник, в который превратилась женщина, а сам подумал: «С этаким добром точно на шведскую лесенку не пролезешь».

— Ах, да. Вы же у нас справочный, — вздохнул и ожил памятник, вмиг обмякнув. — «Мини», «Левый Дуэт», «Правый Дуэт», «Трио», «Размах» и «Классика». Всё, что положено, всё есть. Традиции соблюдаем, стилизацию выдерживаем. Двери открываются и снаружи, и изнутри. Жене, или сестре, точно понравится, вот увидите.

«Какой же взять? — задумался я не ко времени. — Поди, не глядя, разберись. Ещё изнутри открываются. И всё согласно женской традиции. Они что, целиком в шкафы залазят, а потом, выход из них ищут?»

Я перестал рисовать мысленные карикатуры на женщин, заблудившихся в шкафах, и решил взять что-то среднее.

— Что там между самым мелким и самым крупным, то и заверните, — озвучил незатейливое решение.

Все вокруг рассмеялись над моим выбором, а, может, надо мной, шизофреником.

— «Трио»? Может «Классику»? Или у вас квартира нестандартная? — с издёвкой спросила продавец-вымогатель.

— Стандартная у него квартира, — доложили грузчики-сборщики.

— Только «Трио», — настоял я.

— А свои вещи на балкон? А вещи ребёнка? — не унялась злыдня в синем халате.

— Ребёнку тогда тоже «Трио» заверните. Пусть Яблокова потом конфискует, хоть до пенсии, — разгорячился я, а душа запела: «Эх, яблочко. Куда ты котишься? К Яблоковой попадёшь – не воротишься».

«Сразу ей одно Трио подарю, чтобы больше ни ко мне, ни к Насте не приставала», — принял я твёрдое решение.

Мне насчитали. Я расплатился. Мне пообещали сегодня же все доставить, я согласился и сразу к грузчикам.

— На водку за оба раза, — встретили меня грузчики.

— Одну «Трио» к первому подъезду. Для домкома Яблоковой. Остальное, куда мамка скажет, туда занесёте. Вот вам серрублик, — собрался уже вернуть должок, но грузчики перепугались моей щедрости и начали отнекиваться.

— Много это. Чересчур. Не возьмём столько с больного человека, — наперебой разноголосицей начали они отнекиваться. — Мы не звери. Не бабы. Это Мариновна зверюга, а не мы.

— Ладно вам. Аванс это. Всё в квартире по уму сделайте. Вешалки, шпингалеты, всё, на что глаз глянет, и рука поднимется, всё в ремонт. Не сегодня так завтра, или когда время будет. Мне сестру жалко, вдовая она, — закончил я уговоры, и грузчики охотно согласились помочь.

— Инструмент у нас завсегда с собой. Айда грузить подводы! — скомандовали они себе, и пропали из глаз.

Я вернулся к стойке продавцов и выдал им вместо прощания:

— До угла Анапской с Черноморской, а там вправо. Потом, соответственно, налево.

— Знаем, — каркнули на меня упитанные вороны в халатах.

Я прогнал наваждение с воронами подальше и вспомнил, что давно потерял Димку из вида.

— Где пострел-самострел? — спросил у Кристалии и получил очередной толчок в спину, поэтому, не успев каркнуть, вороном выпорхнул из магазина.

* * *

У входа в мебельный спецмаг будто из-под земли выросла деревянная ракета «Восток-1». Как во дворах пятиэтажек или в детских садах моего мира, просто один в один. Необхватная в ширину, с большим круглым иллюминатором без стекла, игрушка, одним словом. Обычная забава для детей ясельного возраста, только без двери для входа-выхода.

— Твоя работа? — спросил я у главного ракетного конструктора, одетого точь-в-точь как Угодник.

— Нет. Я просто играю.

— А кто в чёрный скафандр вырядился? — не поверил я брюнету.

— Сам в таком же, — огрызнулся Димка.

«Ёжики-морковки, — чуть не заревел я белугой, когда, наконец, обратил внимание на своё скафандровое облачение. — Поэтому мне все вокруг воронами кажутся?»

— Залезай. Глянь, как пульт моргает, — захотел Димка поделиться со мной ракетным счастьем.

— Нам с тобой такие костюмчики в самый раз. Извозчик-то наш расшалился сегодня, — заблудился я в недавних приключениях и проигнорировал просьбу Настевича.

— Вот нажму на красную кнопку и один на Луну улечу! — потерял терпение космонавт-недомерок и пригрозил на полном серьёзе.

— Какую ещё кнопку? — очнулся я, наконец, и подошёл к ракете, чтобы заглянуть внутрь.

— Вот на эту, — указал командир корабля, когда я уже по плечи втиснулся в иллюминатор, и ткнул светившуюся красную кнопку с надписью «Пуск».

Ракета дёрнулась, я получил от мира очередной пинок в спину и в мгновение ока проскользнул в иллюминатор, в котором рухнул головой вниз прямо на Димкины комические ботинки, но всё равно весь в ракете не поместился и остался торчать ногами на улицу.

— Летим! — завизжал расшалившийся неслух, и ясельная игрушка ещё сильнее затряслась.

— Сперва дай мне вылезти, а потом взлетай, — прокряхтел я вниз головой.

— Поздно. Мы уже стартуем на Луну, как ты недавно обещал! — кричал Настевич, не замолкая, и продолжал трясти ракету.

Кое-как изловчившись я сполз на дощатый пол ракеты и развернулся головой вверх. К этому времени вокруг всё свистело от сквозняков, но тряска заметно ослабла.

— Дай в иллюминатор гляну, — попросил я командира.

Но Димка высунулся по пояс в единственный иллюминатор и наотрез отказался влезать назад, в убежище для застигнутых врасплох рекрутов-космонавтов.

— Мы на дирижабле так высоко не летали. Это же настоящий космос, а ты его уже видел. Теперь моя очередь, — брыкался ногами напарник и не давал затащить его внутрь ракеты.

— Где мне такое показывали? В мороке? Так это ночью было. А днём я по космосам ни разу не летал, — как можно жалобнее завёл я песнь новобранца, забранного райвоенкоматом в космические лётчики.

— Минутку глянь. Обещаешь? — поставил он свои условия и освободил иллюминатор.

— Обещаю-у! — заголосил я, увидев, как свет и синева остались далеко внизу, а в глаза начал ползти настоящий, пугавший чернотой, космос.

Ракета стала плавно загибать свой курс, вычерчивая в небе дугу огромного радиуса, и я повалился к иллюминатору, чуть не выскочив из него целиком.

— Мамочка, — только и смог вымолвить, когда увидел красотищу, которую ни словами описать, ни карандашами нарисовать.

Как в цветном научно-фантастическом фильме, который разок видел в кинотеатре, земля превратилась в голубой шар огромного размера, а мы в детсадовской игрушке неслись и оставляли за собой белёсый след, если не в самом космосе, то уж где-то рядом с ним точно.

— Мы как комета, правда? И хвост у нас есть, — подтвердил коллега-космонавт мои худшие за день опасения.

Я кое-как вполз обратно в ракету и наплевал на картины неземной красоты земного глобуса в натуральную величину, с его морями, материками, островами, циклонами, заверченными улитками белоснежных облаков, и прижался спиной к дребезжавшей обшивке корабля «Восток-1».

— Всё на сегодня, Стихия? — спросил я у капризного извозчика. — Нужно было сразу догадаться, что это ты. Глядишь, без космоса обошлось бы, — пенял я себе, огорчившись запоздавшему прозрению.

Димка верещал в голос где-то за иллюминатором, а я стал дожидаться мягкой посадки, на которую очень рассчитывал.

— Давай уже приземляй. Нам сегодня ещё в Голландию за тюльпанами, — прошептал я неожиданно осипшим голосом.

— Ба-бах! — согласилась Стихия и взорвала нашу ракету, разбросав её деревянные осколки во все стороны.

— Ой! — заволновался Димка, оказавшись в свободном падении.

— Глаза береги. Обморозить можно, если с такой высоты… — поспешил я с лекцией опытного падальщика с высоты, но заткнулся, потому как голова оказалась внутри шлема со стеклом перед глазами.

«Мотоциклетный», — решил я о шлеме и, вдруг, дёрнулся вверх с такой силой, что родные мурашки с громким хрустом осыпались со спины куда-то вниз.

Как и положено у космонавтов, выпавших из деревянных ракет, откуда ни возьмись, надо мной букетом расцвёл яркий оранжевый парашют с дырочкой в середине. Он-то и дёрнул меня вверх, когда раскрывшись высоко-высоко над землёй, погасил инерцию свободного падения моего взрослого тела.

Я поискал глазами Димку и увидел невдалеке черное пятнышко с дергавшимися от восторга ногами, плавно опускавшееся на таком же цветке-парашюте.

«Вдруг сразу в Голландии приземлимся?» — размечтался я о семенах тюльпанов.

Потом невольно залюбовался пейзажами с прямоугольниками полей и чёткой линией берега моря. Такой чёткой, что подозрительно просто. Дамбы бесконечной длины, каналы, дома, дороги. Всё уж больно нерусское, несоветское, а прямое, правильное, красивое. Высоченные черепичные крыши, огромные сады, яркие осенние цветы, всё и радовало глаз и раздражало одновременно. Особенно обилие мельниц и тут и там размахивавших руками-крыльями.

«Где столько пшеницы взяли? Мелют без остановки, ироды, — разозлился я, сам не зная на что. — Живут себе на широкую ногу, пока у нас домкомы рулят».

Я задёргался от нетерпения, не желая любоваться заграничными зрелищами, сотворёнными чужими мужиками с их тётками-командирами, и тут же оторвался от парашюта. Не просто оторвался, а кубарем полетел вниз, суча ножками, как до этого Настевич.

Правда, как-то очень медленно летел и терял на лету сначала шлем, потом перчатки, потом штаны и, наконец, куртку-скафандр, снявшуюся через голову не расстёгиваясь.

— Только бы нас никто не увидел. Ещё примут за шпионов и расстреляют! — крикнул я Стихии и свалился в небольшое квадратное водохранилище.

— Бултых! — согласились моя благодетельница и со всего маху окунула меня в прохладную воду.

Хотел уже вынырнуть из далёкой глубины, в которую должен был угодить, но вместо этого, дно под ногами само поднялось, и я оказался в воде всего лишь по пояс.

— Здравствуй, Голландия, — прошипел я змеёй Натуркой и начал выбираться на берег к асфальтной дорожке, на которой уже вовсю скакал Димка.

— Такое!.. Та-ко-е! — кричал о чём-то мой подопечный и забывал уточнить, что же «такое» он имеет в виду.

— Такое-сякое, — недовольно буркнул я всем невидимым, но явно присутствовавшим при моём унижении, мирам, привидениям и душам.

— Васильевич, я такое никогда не забуду, — наконец, выговорил младший напарник.

— А я бы с пребольшим удовольствием забыл и никогда не вспоминал, — приврал я в сердцах.

— Куда пойдём? — деловито спросил Настевич, будто я минимум раз в неделю падал из космоса в незнакомые места и всегда точно знал, где нахожусь и куда должен следовать.

— Если это та самая Голландия, тогда нам в магазин за семенами, а оттуда сразу домой. Только не на ракете. Слышал? К ракетам и близко не подходить! — категорически потребовал я от напарника.

— Би-би! — согласился с моим ультиматумом подъехавший жёлтый автомобиль, похожий на «Запорожец», только с торчавшими из передних крыльев фарами.

Улыбавшийся мужичок-водитель в шляпе и очках деловито махал нам рукой, но не прогоняя с дороги, а приглашая подойти.

— Что ему надо? — насторожился Димка.

— Вэлкам. Вэлкам, — махал мужичок и продолжал улыбаться, явно догадавшись, кто мы и откуда.

— Понятия не имею. Главное, что он на деда Пашу не похож. Разберёмся, — пообещал я себе и подошёл к автомобилю.

— Главное, на деда Макара не похож, — согласился Димка.

— Америка ор Совьет Юнион? — спросил мужичок, приоткрыв дверцу автомобиля.

— Совета просит, — решил знаток иностранных языков Дмитрий и, обращаясь к мужичку, выпалил: — Не знаем, что тебе посоветовать. Дорога тут одна, так что не заблудишься. Езжай дальше в свою Америку.

— Раша? Раша-а! Оу-кей, Раша. Вэлкам, — обрадовался мужичок ещё больше и выскочил из авто.

— Бешеный какой-то, — заподозрил я неладное.

А очкарик уже вовсю запихивал Димку в автомобиль и что-то объяснял ему на голландском.

«С младшенького начал, — струхнул я не на шутку, решив, что нас всё-таки забирают в плен, как вражеских шпионов. — Сколько раз с друзьями играл в такое, но чтобы в жизни… Почему ты нас, Стихиюшка, не сокрыла?»

— Он нас к рынку подвезти хочет, — обрадовался Димка, нисколько не испугавшись заморского плена, и сам запрыгнул на заднее сидение.

— И поэтому хохочет, — запоздало зарифмовал я и кивнул мужичку, а потом произнёс первое нерусское слово, значение которого не знал: — Дала-кай. Согласен на подвоз к рынку.

— Вэлкам, — кивнул мужичок, подтвердив, что уговор состоялся, и я влез на сиденье рядом с водителем.

Мы поехали по дороге вдоль пруда, в который меня окунула Стихия, и только в этот момент я понял, что выбрался из воды совершенно сухим.

— Димка, это не морок, часом? Может, мы спим? — поделился я обоснованными сомнениями.

— Может, ракета и была ненастоящей, зато мужик этот всамделишный. Видишь, как чешет на своей бибике.

— Нам тюльпаны нужны, — объяснил я иноземцу цель нашего прибытия. — Тюль-па-ны. Ферштейн?

— Йа-йа. Нацюрлих, — сразу понял водитель.

— Не нацюрлихай нам, фриц поганый, — процедил сквозь зубы Димка и скорчил свирепую мину.

Сообразив, что своим немецким словечком спровоцировал голландца перейти на ненавистный киношный язык, я успокоил напарника:

— Он не немец. Это из-за меня он расхэндыхохлился. Не обижай его, он же рулит.

— Ай эм ноу джёмен, — замотал головой несостоявшийся фриц.

— Дала-кай, — согласился я. — До деревни нас, пожалуйста. А там мы семян тюльпанов купим и домой, — пообещал я и Димке, и мужичку.

— Йес. Тьюлипс. Ви файнд райт нау. Вот кайнд ю прифё? — завёлся голландец, как по команде, и сильнее надавил на газ.

— Говорит, что тюльпаны кончились, а остались только тьюлипсы, — поспешил Димка перевести на русский.

— Вот кайнд? Вот калар? Эксплейн плиз, — согласился мужичок с Димкой.

— На водку меняет, но спрашивает какой колер и какой плиз. А водку требует «Экстру». Давай, говорит, «Экстру» и объясни, какой колер тебе нужен, — авторитетно заявил знаток голландского и водки.

— Нет у нас «Экстры», — объяснил я мужику, как можно понятнее. — Нету. А колер нужен красный. Кра-сный. И плиз такой, чтоб всем тёткам понравился.

— Оукей. Андэстуд, — закивал мужичок. — Джаст шоу ми он пикчерз ат зе фли-маркит.

— А сейчас о чём он? — спросил я Настевича.

— Ругается, что водки нет, — тут же перевёл недоросль.

— Ты так скоро сам на голландском заговоришь, — позавидовал я его таланту схватывать всё на лету.

Через несколько минут мы подъехали к центру маленького сказочного городка. Остроконечные черепичные крыши двухэтажных домишек с раскрашенными в разные цвета фасадами вплотную соседствовали с такими же чудными магазинами с огромными витринами вместо окон, или с уличными ресторанами со столиками и резными стульями, стоявшими прямо на тротуарах.

Все улыбались, здоровались, снимая шляпы. Играла духовая музыка, напоминавшая мелодию из мультфильма.

— Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, — пропел я и понял, что мелодия, хоть и похожая, но отличалась от советского мультика.

— Вэлкам, — предложил мужичок выйти из его авто и, помогая себе жестом, помахал нам рукой.

— Что-то у них слов мало, — удивился Димка. — Залезайте – вэлкам, вылезайте – вэлкам. Бедный какой-то язык. Такой можно быстро выучить.

Мы выбрались из голландского «Запорожца» и направились к ближайшему рынку.

Оказалось, что большинство торговцев продавали только странные горшечные цветочки, не успевшие зацвести, семена и семечки всяких размеров и калибров, но большей частью у всех и каждого на прилавке имелись горки разноцветных луковиц. И красных, и белых, и даже фиолетовых, но всегда каких-то странных, очищенных и приплюснутых. Может быть, сорт у лука был местный голландский, а потому мелкий и плоский, было не ясно.

Остальные торговали разнообразными ручными поделками, старыми вещами, новыми вязаными кофтами и шапками, лежавшими на маленьких раздвижных или разборных столиках. В общем, куда ни глянь, каждый, что хотел, то и продавал.

— У нас на базаре харчей и то больше. Тут же, окромя лука и рассады, ничего съестного нету, — прокомментировал свои впечатления Настевич, побывавший разок на рынке.

— Кто осенью рассадой торгует? Разве что, голландцы, — засомневался я, что всё увиденное мы поняли правильно.

Когда я остановился подождать мужичка, обещавшего продать тьюлипсы вместо тюльпанов, залюбовался на местных женщин. Большинство из них были со странными белыми чепчиками-пилотками на головах и в одинаковых длинных платьях с вертикальными, и почти пижамного вида, полосками. Все фрау-мадам под музыку одновременно кружились, поворачиваясь то влево, то вправо, отчего их наряды надувались колоколом, и пейзаж становился ещё волшебнее, ещё неправдоподобнее.

— Тьюлипс, мистер. Вэлкам, — вернулся к нам мужичок и настойчиво пригласил к продавцам.

— На кой нам их лук? — опешил Димка. — Не чернушка, не сеянец. Такой мелкий чистить намучаемся.

— Он договариваться нас ведёт. Чтобы без водки всё получилось. А семена, может, у них в машинах валяются. Кто их разберёт? — понадеялся я на лучшее.

Мужичок подвёл нас к продавцам, которые тотчас поздоровались с ним, обзывая его «манеером», наверное, так по-ихнему звучит наше слово «товарищ».

— Главное, чтобы, как шпионов в милицию не сдали, — припомнил я недавние опасения и перестал подслушивать аборигенов.

Мужичок о чём-то сговорился с торговцами, те сначала закивали, что согласны продать тьюлипсы не за водку, а потом разбежались к своим автомобилям.

— За семенами побежали, — предположил я и взялся разглядывать остальные прилавки.

Продавцы начали возвращаться к мужичку без семян, но с какими-то цветными картинками. Я уже заподозрил неладное, но когда увидел, что это цветные фотографии тьюлипсов, вздохнул с облегчением.

— Сейчас глянем, какие бывают колеры и плизы. Всё будет в лучшем виде, — гарантировал я Димке.

Голландцы гурьбой подошли к нам и начали показывать цветные картинки, тыча в них пальцами, а я с Димкой стал их разглядывать и прицениваться к плизам.

— Их тьюлипсы на наши тюльпаны точь-в-точь похожи, — удивился я.

— Тьюлипс. Йес, — загомонили продавцы хором

Я взял одну из картинок и ткнул пальцем в красные цветочки.

— Вот колер. Красный нужен. Кра-с-ный, — объяснил им доходчивее. — А оплата в крупинках. В серебряных рублях.

Сразу же достал из кармана пару монет и предъявил их на обозрение.

— Крупский? Стёрлинг сильвер! — ахнули голландцы, но от денег сразу отказались.

— Ноу-ноу. Презент. Онли презент. Джаст презент. Квонтити шорт. Бат, ноу мани. Ол тугезе, — что-то скомандовал землякам наш водитель-манеер, после чего они потеряли к нам интерес и разошлись к своим прилавкам.

— Сказал, что им брезент нужен, а не рубли. Накрывать на зиму что-то от дождя и снега. А мы свои парашюты потеряли, — перевёл с голландского расстроенный Димка.

— Сейчас в другое место сходим и там поищем, — успокоил я ребёнка.

А наш мужичок нырнул в багажник автомобиля одного из продавцов и, сговорившись о чём-то, выторговал у того холщовый мешок светлого цвета. Мешок, как мешок, только уж больно чистый. Потом манеер вернулся к нам и сунул этот мешок мне в руки.

— Припеа, — попросил он подержать его покупку. — Джаст, кип оупн.

Неожиданно со всех сторон с пакетами и свёртками начали возвращаться продавцы, а я стоял, замерев, и терялся в догадках. А вот Димка, утратив интерес ко всему происходившему, встал напротив одной из продавщиц и начал её передразнивать, повторяя за ней вращения влево и вправо.

— Юбку полосатую забыл надеть, — крикнул я напарнику.

А продавцы начали высыпать в мешок те самые луковицы, которые были у всех на прилавках. Один высыпал с килограмм, другой с полкило, третий. Мешок начал наполняться.

Потом и тётеньки, закончив крутиться и раздувать платья, принялись подбегать и, узнав в чём дело, сломя голову убегали в разные стороны.

— Что с ними? — вернулся ко мне Дмитрий. — Война началась, что ли? Куда все?

— Укроп их разберёт. Поможем мужичку с луком и бежим отсюда, — предложил я план действий.

Но тётеньки тоже стали возвращаться от своих прилавков. Проявив голландскую сознательность и солидарность, они тоже решили помочь мужичку.

— Он цинги боится. Думает, что мы с тобой его заразили, — решил Димка.

— Точно, — согласился я с догадкой Настевича и начал втолковывать улыбавшемуся очкарику, что мы не заразные. — Нет цинги у нас, манеер. Нету. Держи свой мешок сам, если инфекции боишься. А мы пойдём семена искать. Вечереет уже. Слышишь, голландец?

Но мужичок продолжал улыбаться, а продавцы и продавщицы бегали туда-сюда и сыпали, сыпали, сыпали мелкий голландский лук в мешок, пока тот не заполнился окончательно.

— Финиш, — объявил мужичок во всеуслышание и замахал руками. — Инаф.

Ажиотаж прошёл, и все подошли поблагодарить меня и Димку за помощь их земляку, опасавшемуся потерять белоснежные зубы от русской цинги.

— Мы тут не причём. Мы и не собирались его заражать, — растолковывал продавцам Настевич. — Благодарят, что не заразили. Ох, и чудаки эти голландцы. Что мужики, что женщины.

— Ладно, пошли, — скомандовал я, воспользовавшись, тем, что мужичок забрал у меня мешок и начал его завязывать.

Не успели мы сделать и пары шагов, как мужичок заверещал, будто мы всё-таки его заразили.

— Бежим? — предложил Димка.

— А куда? Догонят. Просим о сокрытии, и всё, — озвучил я свой план, а мужичок уже похлопывал меня по плечу и о чём-то лепетал.

— Джоукер. Кип ёр бяг. Тьюлипс фор ю энд ёр сан, — объяснил он и заулыбался.

— Что ему ещё? — оторопел Настевич.

— Берите мешок с семенами и бегите уже на станцию, — услышал я голос Стихии и обернулся. — Весь блошиный рынок на ноги подняли. Вот шутники.

Пред нами во всей красе предстала Стихия в своём тётковском варианте и, улыбаясь, крутилась то влево, то вправо, раздувая нарядное голландское платье. Влево, вправо. Влево, вправо. Влево, вправо…

— Ёжики-переёжики, — вздохнул я с облегчением и начал жаловаться своей подруге на неё же саму. — Разве так можно, Стихия? Ты всё это время рядом была?

— Как ты её назвал? — зацепился Димка за имя девчушки.

— Стихийным бедствием, — подтвердила красотка. — Благодарите добрых голландцев за подарок и шагайте на станцию, — напомнила она о нашем липовом отъезде.

— Спасибо, товарищи голландцы! — рявкнул я громогласно и картинно поклонился. — Кубанцы век вас помнить будут.

Стихия незамедлительно перевела мои слова на голландский, и все загудели, закивали, и начали расходиться.

— И тебе, мужичок, спасибо. Извини, но у нас ни водки, ни брезента с собой нет. Так что, не поминай нас, русских балбесов, своим голландским лихом, — поблагодарил я водителя «Запорожца», а тётка-красотка и мужичка рассмешила переводом.

Взвалив на плечо увесистый мешок с луком, оказавшимся семенами тюльпанов, я пошагал в указанном Стихией направлении, изредка приглядывая за семенившим сзади пострелом.

На дорожку голландские дамы что-то всучили сиротке в руки и его авоську, и он, счастливо улыбаясь, плёлся сзади и то и дело выкрикивал многозначное голландское слово «вэлкам».

— Вылезайте. Залезайте, — переводил я на русский улыбавшимся прохожим.

Мы дошли до колеи железной дороги с малюсеньким домиком, прилепившимся к её насыпи, и взобрались на небольшой крытый перрон. И домик с названием станции, и перрон с его плоской кровлей ясно давали понять, что такие маленькие у них в Голландии не только луковицы тьюлипсов, но и вокзалы тоже.

— Один взрослый, один детский, — сказал я кассирше, заглянув в её окошко. — До станции Армавир-Два. Или Армавир-Туапсинский. Как у вас там, в книжке голландской написано?

Кассир закивала, наверно, хорошо зная такую станцию, и я достал из кармана серрубли, чтобы расплатиться. Серрубли нежданно-негаданно оказались другого цвета и размера, а вместо старухи Крупской на них появилась другая женщина, моложе, с короной на голове, и отвернувшаяся куда-то в сторону, как и наш дедушка Ленин. Такому обстоятельству я нисколечко не удивился, как-никак сама Стихия спряталась где-то за спиной и наблюдала за нашим отъездом.

Кассир приняла монеты, отсчитала сдачу и протянула мне пару картонных прямоугольников с дырочками в середине и мелкими голландскими буквами, но зато с нашими русскими цифрами.

Тут же к станции бесшумно подошёл паровоз с одним-единственным пассажирским вагоном и парой дремавших голландцев внутри, и мы, предъявив дырявые билеты выскочившему из вокзала контролёру в форменной фуражке, прошли в вагон.

Когда я уселся поудобней, положил ноги поверх мешка, на всякий случай, чтобы никто не позарился на тюльпанные семена, а Димка, обняв авоську, свалился головой на мою правую ногу, паровоз свистнул и тронулся с места.

— Почему только один вагон? — безынтересно спросил малый да удалый.

— Слишком мало голландцев в Армавир ездят, — предположил я и сладко зевнул.