Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 23. Разоблачение секретного агента

— Мам, ты видишь, что она вытворяет?

— Вижу, и что?

— Они у меня ничегошеньки, кроме денег, не сделали. По космосам, по Нидерландам…

— Дети есть дети. Пусть балуются.

— Она же нас всех старше.

— Что предлагаешь?

— И меня тоже пусть перемены затевают. Нечего им…

— А, может, нечего было тебе свою Настю под ноги бедовой подбрасывать? Думаешь, одна такая умница? Я сразу всё смекнула. Ишь, мастерица интриги и ультиматумы строить.

— Прости, мама. Я никогда…

— Тихо ты. Вон, разбудила сокровище головастое. Зашевелился. Сейчас что-то будет. Ой, папочка. Ой, творец-огурец.

* * *

— Мам, расскажи мне сказку.

— Ты же взрослый уже.

— Я не по-настоящему взрослый. Скоро опять Скефию кукиши показывать начну.

— А какую? О змейке?

— Про жучка-жужелицу.

— Не знаю, жужелица то была, или ещё какой жучок-паучок, а только жил да был…

— Нет-нет. Давай с самого начала. Как он первый на земле завёлся. Кто у него женой был. С появления начни. А потом жил-был.

— С рожденья-появленья и начну.

А появленье жучка было самое что ни на есть обычное. Аквария его придумала, Натура тут же им обернулась, а через минуту раздвоилась и выскочила из него. Они так всегда всё делают. Это я про Акварию и Натуру. Придумают, обернутся, проверят, чтобы в утробе всё правильно работало, а потом будто выдваиваются изнутри. Глядишь, а уже новый член семьи земных жителей родился.

Забегал наш жучок, зажужжал. Где, говорит, моя половинка?

— Не зажужжал, а зацыкал. Ц-с. Ц-с. Вот так. А «ц-с» — это на его языке значило, что он очень недовольный.

— Ты будешь рассказывать, или мне продолжить?

— Продолжай, пожалуйста.

— Где, говорит, моя половинка? А Аквария с Натурой забыли про его половинку. Смахнули они жука, нечаянно, с лабораторного столика, да и не вспомнили про него. Новым делом занялись. Тогда срочно птичку придумывали. Птичку особую, бескрылую, носатую. По Новым Зеландиям чтобы бегала между кустиков. И имя уже ей придумали, а вот саму птичку - никак. Киви у той птички имя, стало быть.

— Про жучка, про его судьбу расскажи. Как он раздваивался и старался сам создать себе половинку. Ну, чтобы ему не скучно было. Потом опять раздваивался. Потом снова и снова. И всё прозрачней и прозрачней становился. А с половинкой так и не получилось. С женой, значит. Все мужчины у него получались, как и он сам. Дораздваивался, что невидимым стал.

— Сам дальше рассказывай. Ишь, умник, нашёлся.

— Уже немного осталось. Он же потом свои половинки искать начал и снова с ними срастаться. Чтобы обратно видимым стать. Срастался-срастался…

— Собрал все, и видимым стал. Аквария его заприметила и попросила Натуру сотворить ему подружку.

— А потом из жёнки-подружки Натура выскочила. А теперь, мам, начинай своё жили-были.

— Нет уж. Теперь ты спать ложишься, голубчик.

— Ну мама Кармалия. Я и так уже сплю…

* * *

— Вставай, Васильевич, — разбудил меня Димка ни свет, ни заря.

— Что там опять случилось? — спросил я младшего помощника.

— Не расскажешь, как ты меня с вокзала домой принёс? Мамка божится, что не знает, во сколько мы вернулись. Почему сразу не помылись после блохастого рынка?

— Я же тебе говорил, что мы в мороке. Пригрезилось всё, как видишь, — возмутился его недоверию к моим вчерашним догадкам. — Придумал же, рынок для блох.

— А мешок с голландским луком? Вот он. А билеты картонные? Морок? А подарки из заграничной станицы? — пошёл в контратаку Димка. — А гостинцы от твоей зазнобы? Полная корзинка, между прочим. Ещё и с запиской. Букет опять же с тюльпанами и хворостинами. Это ты нашу квартиру в балаган превратил, а не мамка.

— Остынь. Набросился, как тузик-карапузик на дедову грелку. Дай в себя прийти. А ведь и правда, как это мы сели в вагон в Голландии, а проснулись в Армавире. Ещё и с подарками? Ну, тётка-красотка. Ну, С… Ц-с! — закипел я праведным гневом с утра пораньше.

— Знаешь, как мамке за нас грустно. Не верит она, что мы всего такого наворочали, и нам за это ничего не будет.

Только когда я вскочил с дивана и огляделся вокруг, наконец, понял, что так взволновало Настю и её сыночка.

Это была Димкина комната. Но уже не вчерашняя с детской кроваткой, из которой мальчишка давным-давно вырос, и баулами с тряпьём. Только блёклые обои напоминали, что мы всё ещё в Настиной квартире. Огромный новёхонький диван с двумя креслами поселился в комнате вместо детской кроватки. Кухонный столик, растеряв керосинку и прочую утварь, переехал сюда же и укрылся отстиранной старенькой скатертью.

Скатерть оказалась не простой, а, скорее всего, дальней родственницей самобранки, потому как весь столик был завален всевозможным добром, и не только им.

Из всего изобилия знакомыми были лишь авоська с остатками скоросъедов и веточки дерева, которые мне уже однажды дарила Стихия, когда отправляла на войну с бедой.

Веточек было всего шесть, по паре каждого вида. Две спавшие, две проснувшиеся, две засыпавшие, и стояли они в трёхлитровой банке с водой вместе с крупными разноцветными тюльпанами.

Далее на столе лежали типографские стопки свежеотпечатанных бланков накладных и заявок, причём, все они были разными и по размерам, и по цвету бумаги. Рядом со стопками стояла огромная корзина с неизвестными фруктами, а может даже овощами. Я не только не знал названий этих фруктов, но и, вообще, ни разу в жизни их не видел.

«Если эта невидаль от Стихии, значит, съедобная», — решил я и продолжил осмотр комнаты.

Следующим новичком в комнате оказался престранный шкаф, состоявший из трёх секций. Секции были ничем иным, как дверцами с зеркалами и без, и составляли единое многодверное целое.

«Трио», — мелькнула в голове догадка. А у шкафа слева и справа на торцах по дверце, а спереди целых три в ряд с зеркалами на каждой. «Трио-Трюмо», — окрестил я шкаф-новосёл.

Мало того, внутри шкафа между левой секцией и средней — дверца, и точно такая же между правой и средней. Весь шкаф представлял собой проходной двор для детских игр, а никак не серьёзную мебель. В центральной секции «Трио» на дне валялись полочки, плечики для одежды, а в углу стояла перекладина для этих плечиков.

«Зачем она трио-трюмо у Димки поставила? И полки почему не заставила установить?» — недоумевал я.

Закончив осмотр, потеребил выкупанного Димку по мокрым волосёнкам и сказал:

— Всего то? Со мной такое не первый раз. Подумаешь, понравились мы голландцам и тётке-красотке. Всему найдём объяснение. Показывай остальное. Где стол, стулья, кровать? Где мамка? Нужно же человека успокоить. Не у всех женщин детки посредниками работают и целыми днями по разным мирам мотаются. Ладно, завтрак и в поход. Семена в станицу. Новости за границу. Яблокову в темницу.

— Кстати, она тебе привет передала. К себе зовёт. За взятку привлечь обещала. Меня на балконе увидела, когда папин крест разглядывал, — продолжил стращать младший напарник.

— Шизофреников всерьёз не принимают, а потому мне всё безнаказанно. Особенно с такими тылами, как двадцать вторая мира и зеленоглазая тётка-рапира, — решил я держаться молодцом, но в душе что-то дрогнуло. — Так ты крест разглядел, или нет?

— Туман сейчас. Но мне кажется, что вижу, — признался Настевич и увязался за мной.

Мы вошли в кухню, где я восхитился новым столом во всей его раздвинутой красе и стульями с буфетом. Стол был уставлен скоросъедами и прочими вкусностями, а нарядная Настя в чистом, но застиранном платье уже сидела за ним и ожидала нас к завтраку.

«Дастархан», — недолго думая, обозвал я раздвижного красавца, скорее всего, из-за царившего на нём изобилия. Картина была бы идеальной, если бы не старенькая неказистая керосинка, поселившаяся на краешке нового стола.

— Может, новую керосинку купим? — спросил я у хозяйки, вместо приветствия.

— Лучше буржуйку, — мгновенно среагировал Настевич. — Старую мамка за долги продала, а на новую так и не заработала. Холодно уже скоро будет, так что, пора бы купить. На буржуйке и готовить сподручнее. Воду, опять же, в выварке греть для стирки или купания. А керосинку на лоджию. К Верному Ответу в подружки.

— Буржуйку на кухню, чтобы квартиру отапливать? — удивился я неведомым удобствам.

— Куда же ещё? В ванную? — изумились жители квартиры.

— Сколько денег нужно? Мы на тюльпанах сэкономили. Кстати, пока вспомнил. И Димке, и себе вещей прикупи. Зимних, демисезонных. Обуви. Шапок. Валенок. Он у тебя теперь работник. Целыми днями мотаться будет, как я сейчас, — вспомнил я о погубленной стиркой одежде. — А на новую кровать и диван не мешало бы покрывал, простыней, прочих тряпок.

— А вам одёжу? — спросила Настя, принимая от меня двадцать серрубликов.

— На кой? Я же через пару дней снова мальцом-огольцом стану. Если только про запас. Да и то, когда меня к вам… — застыл я на полуслове и задумался. — А идея-то здравая. Если снова в ваши миры закинет, я же запросто к вам в гости приду и переоденусь. Если, конечно, твой новый муж… Хотя, ты же главной будешь. Ладно. Пока мне не до этого, — прервал я рассуждения, когда увидел, как у Насти округлились глаза.

— Сколько их? — спросила она дрожавшим голосом и продолжила таращиться.

— Мне почём знать? Сколько раз захочешь замуж, столько и будет, — смутился я от взрослого вопроса.

— Тьфу, на тебя! — отмахнулась вдова и покраснела всем лицом. — Я ему про миры, а он меня замуж.

— Про миры я и сам не знаю, — осознал я, что проболтался. — С нашими, в которых ты уже бывала, сорок два. А ещё младшие братья и сёстры у них имеются. Куда я, слава Богу, ещё не наведывался.

— Я что, уже несколько миров посетила? — изумилась бывшая беда.

— А кто мимо двадцать третьего вашего запрыгнул в наш одиннадцатый? Ты. По пути свою близняшку, которая Дашкина мамка, в гости к Димке затолкала. Помнишь невидимого беса, который брыкался? Она это была. Спроси у сыночка. Твоя полная копия, хоть и не родная вовсе, — разошёлся я с поучениями, ничего не утаивая, потому как запоздал с секретностью, а по губам меня никто не хлопнул. — И ты, пострел, слушай и запоминай. Скоро сам бедовым мастером станешь. А не только голландский язык разучивать.

— Я готов, — подскочил Димка и запихнул в рот остатки оладушка с яблочным припёком.

— Обожди. Мне своё яблочко, которое из первой квартиры, надкусить нужно. А если живым вернусь, тогда и проявим заботу на нашу работу, — пообещал я напарнику.

— Вот бы глянуть на близняшку, — мечтательно закатила глаза Настя.

— Я думал ты о следующем муже. А которая? Их у тебя… Голов пятнадцать, не меньше, — сосчитал я в уме количество возможных вдов.

— Мне та нужна, которую, как ты говоришь, я к Димке вместо себя запихнула.

— Не испугаешься? — спросил у неё сыночек. — А то я мигом.

— Я сейчас вас обоих испугаю. Без самодеятельности тут, — призвал я к порядку бедовое царство-государство. — Она такое желание тоже высказывала. Хотела поговорить про долю, про судьбу, про ваши женские штучки на тему: «Не одна же я такая разнесчастная».

— Давай сведём их, — предложил Димка.

— Сведём и выведем. Вэлкам туда и вэлкам обратно, — то ли пообещал я, то ли передразнил.

— Записку читай и иди к своему яблочку, — обиделся Димка, а Настя отвернулась, скрывая от меня свои чувства.

— Сведу. Могу прямо сейчас. Марш на лестницу! — оттаял я, когда представил, что такого они про меня подумали.

— Переодеться надо, — подпрыгнула Настя и замерла, что-то для себя решая.

— Не на выставку идёте, а на… А делайте, что хотите. Только запомните, что для всех соседей вы сёстры, — решил я разделаться с внезапной помехой, чтобы развязать себе руки для обычного рабочего дня.

Настя тут же опрометью выскочила из кухни, а Димка принёс ту самую записку, как он обозвал серенький листок с аккуратным девчачьим почерком.

«Не обижайтесь на старушку. Всё, как просил, сделала. Требования миров на столе. КСБ у яблочка. Кушайте витамины. С космическим и голландским приветом, Рифма», — прочитал я престранную писульку, так ничего и не поняв, а аккуратно написанные слова тут же исчезли.

Я не удивился, не расстроился, потому что текст так и отпечатался в памяти. Пару раз повторил его и начал анализировать, пока в соседней комнате что-то шуршало, шипело, хрустело, а на кухне звякало посудой.

«Кто из них, интересно, гладит, а кто посуду моет? Ладно. Про записку, — настроился я на послание и задумался. — “Старушка” – однозначно Стихия. А что я у неё просил? Не помню. Может, я ещё... Сейчас не просил, а когда… Я “будущий” просил? Точно.

Дальше. “Требования миров”. С меня уже миры что-то… Ах, да. “На столе”. Потом гляну на их требования.

“КСБ у яблочка”. Хоть убей, не знаю, про что это. Схожу к Яблоковой на выволочку, а там… Она что, не взяла Трио? И Настя шуршит, поэтому не спросишь и не заглянешь, вдруг, второй шкаф у неё в комнате?

Дальше. “Витамины” – это те, что в корзинке. “С приветом”, а мы точно знаем, кто у нас с приветом. “Рифма”. Рифма – это стихи, а стихи – это Стихия».

Закончил я кумекать над исчезнувшими словами, так и не поняв половины, и пошёл в Димкину комнату искать «требования миров».

Никаких других записок так и не нашёл, и начал читать пахнувшие краской типографские бланки, склеенные в книжечки: «Заявка, накладная, требование...»

— Так вот, какие требования. А как понять её «требования миров»? Это же бланки для заказов. Вот с тарного завода из Майкопска, вот с «Точмаша» из Москвы. Снова тарный завод, только цвет у бумаги другой, снова «Точмаш». Один, значит, в подарок от Кристалии, а другой от Ливадии? Вот было бы смешно, — перестал я разглядывать книжечки и закинул их на подоконник, рассмеявшись над такой глупостью, как бланк-подарок от каждой мирной сестрички.

— Мы готовы, — доложили из коридора мамка с сыном.

— Куда это вы собрались? — ужаснулся я, взглянув на парочку в фуфайках и резиновых сапогах с узелками через плечо. — Насовсем от нас? А там тоже всё новое и жутко страшное. Особенно, кровать с диваном. А остального если нет пока, то уж под вечер, гарантирую, что так же всё будет.

— Так мы же в гости, — опешила Настя, а Димка насупился и отвернулся.

— Быстро разделись. Немедленно! Подумают ещё, что вас родной мир прогнал, — прикрикнул я на переселенцев. — Вам всего-то надо на лестничную площадку выйти, и всё. Или на балкон. Корзинку в руки, и вперёд! Знаю, что постесняетесь попробовать витамины, так что, взяли с собой и там близняшек угостили.

Мамка с сыночком, нехотя сняли тёплые вещи, отложили узлы со сменным барахлом и, захватив стихийные фрукты, построились на лоджии.

— Я мигом, — сказал я и вышел из квартиры, оставив пару переселенцев в квартире.

Выпросил у Кристалии отсылки, подробно объяснив, куда и зачем все мы собрались. Моргнули молнии, дверь, сохранив линялый цвет, поменяла вмятины и трещины, и я тут же постучался.

«Что-то непонятно. Вроде же недавно заселились, а всё такое блёклое, выцветшее», — задумался я о всякой ерунде.

— Кто там? — спросила дверь голосом Дарьи.

— Ангел Васильевич. Открывай, пока мы с Дмитрием не передумали, — представился я, как можно задорнее.

— Димка уже у нас. И мамка его. А вы кто? — потушила мой оптимизм Дарья.

— Я сейчас и ему уши в трубочку сверну, и тебе, за то, что не открываешь, — не успел пригрозить, как дверь распахнулась, и на пороге появился напарник с довольной физиономией дегустатора неизвестного заморского фрукта.

— Они уже рыдают в обнимку, а мы с Дашкой пробуем подарки, — деловито доложил он, как ни в чём не бывало.

— Вот же люди, — расстроился я, что вышло не по моему плану, и шагнул в квартиру. — То с баулами и сапогами, то с балкона: «Здрасти, мы ваше счастье».

— Мы же с тобой одновременно перепрыгнули, а они в Дашкиной комнате были. Ой! Ай! Слёзы. Плаксы. Давно не виделись, — катко обрисовал Димка встречу мамок.

— Как это, давно не виделись? Они же ни разу в жизни не виделись, — начал я возмущаться, но тут же нарвался на неприятности.

— Благодетель! — разом взвизгнули и набросились на меня две Насти, а я сразу же растерялся, не от их воплей, конечно, а от того, что перестал различать кто из них из какого мира.

Через минуту вдовы перестали меня мутузить и обмякли. Начали глазеть друг на дружку, как в любимое «свет мой, зеркальце». Сколько смешанных чувств выражали их лица, по своему малолетству мне не дано было понять, да и не больно-то хотелось, и я начал инспекцию на предмет покупок вещей и мебели.

Ничего нового, кроме пары стульев, стола и кровати, в квартире не появилось, как я и ожидал. Вдова двадцать третьего мира не поверила, что ей разрешили тратиться на все её нужды и ничегошеньки не купила.

— Которая тут Дашкина мамка? — вернулся я в кухню и скорчил свирепую начальственную рожу.

— Вот наша, — указал Димка на свою мамку.

— Ясно. Эта переселенка, а эта скупердяйка, — сориентировался я в мамках. — Почему не выполняете приказов и не ходите в магазины?

— Вы и так много для нас… А сами не знаю, как поживаете, — начала оправдываться Дашкина мамка.

— Мы, как пожелаем, так и поживаем. А теперь слушайте мою команду, — залез я на командирского конька-горбунка. — Обе в мебельный и хозяйственный, в рыночный и базарный. Куда хотите, туда и ступайте. А только чтобы сегодня же обе квартиры, как зеркальные отражения были. И о буржуйках не забудьте.

Димкина мамка назначается дежурной по покупкам. Вечером спрошу с обеих. А если что бубнить вздумаете, я вам такую кару небесную устрою, что… Рекрутирую деток на обучение голландскому, тогда взвоете. И про два «Трио» зарубку сделайте. С вас обеих миры под одну гребёнку причёсывать начну. Вмиг одинаковыми станете!

Закончив гневную речь я собрался вернуться с Настевичем в Кристалию, но тот закапризничал и не пожелал расставаться с мамкой. Наверно, испугался её дежурства по покупкам, за которое я пригрозил голландской карой.

— Пригляжу за ними. Заодно напомню, что покупать надо, — начал он выпрашивать первый отгул. — У меня не забалуют.

— С Дашкой захотел погулять? — решил я не сдаваться сразу, а поторговаться на будущее.

— Только мамке помогать. Слово посредника, — пообещал он.

— Про такое слово забудь. Никто не должен его слышать, а то беду накличешь, — припугнул я малого, но делать было нечего. — Объясни им, что я тебе рассказывал. О том, зачем мирам сравняться нужно. Про пуповину между мирами и их мамкой пожалобней распиши. Они же сами мамки, так что, сообразят. А потом в свой мир за буржуйкой.

Я вздохнул и вышел на лоджию, собираясь вернуться в двадцать второй мир, а там уже и к Яблоковой на расстрел за взятки.

* * *

Ливадия с грозовыми атрибутами перенесла меня обратно в Кристалию, где я, не откладывая в долгий ящик, ринулся на лестничную площадку, и далее, целясь вниз, вон из второго подъезда. Потом пошагал к мадам на разговор с пристрастием о взятках с зеркальными дверцами.

— Кто там? — спросила Яблокова, после того как распахнула дверь и уставилась на меня снисходительным взглядом.

— Взяткодатель несостоявшийся, — представился я и вспомнил, что так и не выяснил судьбу второго трио-трюмо.

— Входите, товарищ лейтенант. Тут все свои. Нечего дурака из себя корчить, — вежливо попросила мадам, а я открыл рот, собираясь о чём-то спросить, да так и вошёл в квартиру за номером один.

— Внештатная сотрудница, старший сержант в отставке Яблокова, — доложила домком и взяла под козырёк невидимой фуражки.

— Внештатная? — обомлел я и обессилено рухнул в кожаное кресло.

— Всё правильно. Из роли шизофреника можете не выходить. Я понятливая. Знаю, как тяжело нашему брату прикидываться слабоумным.

— Доложите, как положено, — ляпнул я первую вспомнившуюся фразу старшего по званию. — И сядьте, пожалуйста. Вы же у нас главная по дому.

Яблокова села напротив, но продолжила вести себя скромно.

— Ну, — поторопил я, желая узнать, какой «стихийный» сюрприз меня ожидает.

— Вы, конечно, пожелаете спросить, как я узнала, что вы к нам с инспекцией? — приподняла бровки домком и уставилась в пол.

— Конечно, — согласился я, вспомнив, как во всех мирах представлялся инспектором.

— Вот. Нашли бдительные товарищи сексоты. Секретные сотрудники. Тоже, понимаете ли, работаем и бдим, — объяснила она и кивнула на мою растерзанную школьную форму, аккуратно сложенную на табурете у окна.

— Ах, это. Я её, так случилось… Оказавшись в нескольких боевых переделках кряду, безвозвратно испортил, — не соврал я о форме.

— Ваша начальница в курсе ваших подвигов и уже прислала новую. В двух экземплярах. С фуражкой. Можете завтра же получить на складе КЖБ. А если нужно для дела, то и я к вашим услугам. Схожу, получу. Заодно доложу, что проверку на верность партии прошла. Вы же за водочные талоны не в обиде? Вам же по штату не положено? — выложила расстрельные новости старший сержант.

Я не просто обомлел или обмер, я выпал в осадок двухпудовой гирей, обронённой в глубокий-преглубокий колодец.

«Моя начальница? Моя фуражка? Форма? КЖБ?» — застучало в голове молотом по наковальне.

— Можно мне обратно в роль шизофреника? Я у вас для официальной проверки кое-что спросить должен. Если ответите правильно, так и быть, доложите, что проверку прошли, — жалобно попросил я мадам внештатную сотрудницу, незнамо какой организации.

— Всё понимаю. Порядок, есть порядок. Придуривайтесь в вашем стиле, а я подыграю. И никто тогда не обвинит нас в сговоре, — согласилась Яблокова.

Я вздохнул с облегчением и задумался о вопросах, давно вертевшихся в голове, на которые так и не нашлось рассказчиков.

— Что такое КЖБ? — начал я, напустив на себя подобие невменяемости.

— Ах, извините. Запамятовала, что название уже сменили. Раньше, когда служила, был Комитет Женской Безопасности, а сейчас КСБ. Комитет Советской Безопасности. Или, как вы, мужики передразниваете, «Куда Следует Бабам». Смейтесь на ваше шизофреническое здоровье.

Я для правдоподобия пару раз хихикнул и продолжил расспросы.

— А «Трио»? Вы отвергли его?

— Как испытательную взятку отвергла. Оно же на вашей конспиративной квартире. А в соседней комнате мой шкаф «Размах» о четырёх секциях. Можете пройти и проверить.

— Ясно. А почему, скажите на милость, он из дверей собран? — решил допытаться из-за чего в этих мирах такие проходные шкафы.

— По истории женского освободительного движения у меня пятёрка. Докла… Объясняю. Когда Надежда Крупская победила царицу и уняла железной рукой екатериноградские беспорядки, выяснилось, что на мебельных фабриках после пожаров ничего, кроме дверей не уцелело. Тогда рабочие женщины, в благодарность победившим революционеркам, изготовили первый в истории шкаф для одежды из одних только дверок. С тех самых пор, соблюдая традицию, только такие шкафы-дверки изготавливаются в память о погибших екатериноградских революционерках.

Для скромных и малообеспеченных – модели «Мини» и «Дуэт». Для остальных, согласно семейным бюджетам, «Трио» и «Размах». Для высших слоев партии и руководства страны – «Классика» о пяти секциях. Примерно, такая же, какая была у самой Крупской, только из современных материалов, — закончила историю шкафостроения мадам Яблокова.

— Правильно у вас пятёрка была, — только и смог я вымолвить.

— Спасибо, что заставили починить раму, — продолжила разговор Яблокова.

«Я что, не заметил отремонтированное окно? Грузчики-сборщики расстарались, а я ни ухом, ни рылом?» — расстроился я и потерял нить разговора.

— Какие ещё вопросы для проверки? — услышал я мадам и пришёл в себя.

— Никаких. Мне уже пора. Про аренду ледника с вами Настя побеседует, а мне по делам, — решил сбежать при первой возможности.

— А мне у вас спросить можно? Про задание? — завела хитрую песню Яблокова.

— Вы что же, хотите, чтобы из меня сделали боксерскую грушу? И там, где следует, колотили её целыми днями? — отшутился я, продолжая играть роль шизофреника.

В ответ Яблокова так рассмеялась, что её аккуратная прическа разлохматилась, а накладной шиньон, выскочив из шпилек и родных волос, укатился в соседнюю комнату к «Размаху» в гости.

— Ох, и шутник вы, Александр Валентинович. Ох, шутник. Надо же было так меня поддеть. Молодца! Не обидно мне за ваше отбивное боксёрское яблочко. Ну, не прощаюсь, — продолжила хохотать домком и, не обращая внимания на свой взлохмаченный вид, открыла мне дверь.

Я, подобру-поздорову, не мешкая, выскочил на свободу.

— С вашей формой и моим докладом мы сговорились? — услышал вслед от мадам.

— Само собой. И не забывайте о режиме секретности, — напомнил я, улепётывая, куда подальше.

* * *

Стремглав влетел во второй подъезд и покосился на новёхонькую раму, закрашенную, как и положено, с запасом, только вот, краской в подъезде совсем не пахло, зато в воздухе витал аромат алкоголя.

«Водкой облили? Или у них краска на спирту? Ага, и обойный клей на пиве. Тьфу, на меня», — разогнал я ненужные мысли и отдал себе чёткие приказы:

— В квартиру за тюльпанами. Потом в станицу.

Взвалив на плечо увесистый мешок с семенами тюльпанов, стартовал с лоджии. Пролетая над Кубанью увидел нездоровый ажиотаж на левом её берегу, где рядом с двумя новёхонькими лодками собралась гурьба народа. Люди не просто стояли и глазели на «Закубанье-1» и «Закубанье-2», а по одиночке и парами разбегались в разные стороны с мешками на плечах, унося привезённые из станицы овощи, а вместо убежавших, подбегали новые желавшие взвалить на плечи такой же нелёгкий груз.

«Станичники выгружаются? — подумал я. — Тогда почему с мешками в разные стороны убегают?»

Любопытство пересилило, и я, сделав круг, опустился в район капустных военных действий.

— Жги, коли, руби! — услышал сразу же после размагничивания от невидимости, а затухавшим эхом послышалось: «Крест-крест-крест».

— Бог в помощь, — поздоровался я и сразу пожалел о любопытстве и опрометчивом решении приземлиться.

— Жги, коли, руби! — продолжили станичники выказывать уважение секретному агенту КСБ. — Вы в Закубанье? Дирижабль уже отбыл? Вам помочь с поклажей?

— Я к Ольговичу. Это ему посылка из Голландии. Луковицы, как он просил. Самолётом из Амстердама. Издалёка, значит, — начал хвастать тюльпанами, нагоняя на мужичков нездоровый интерес к содержимому мешка.

— Он организует сборку бочек. И капусту командует заквашивать. В этом году мы без потерь урожай запасим и часть его в бочках заквасим. По зиме продадим дороже, и себе вкусней и людям пригоже. И не мять, по многу раз перегружая, в мешках урожая. Стало быть, играем на Кубаночке, аки на скрипочке сразу в два смычка. «Закубанье-1» и «Закубанье-2» после выгрузки тары в работе.

В честь такой радости первая ходка капусты за полцены. И лодок обкатка-освоение и на капусту ажиотажа обострение. А слухами и земля полнится, — всё говорили и говорили станичники, перебивая и дополняя друг дружку, а у меня так и запело в душе при упоминании лодочных названий.

«Когда же я просил их написать? — начал вспоминать, но сразу забросил, когда перед глазами всплыли накладные на получение груза. — За названия точно заплатил, только не глянул за какие. Будущий “я” расстарался за меня прошлого? Нет, не прошлого, а самого настоящего».

— Я самый настоящий, — сказал себе вслух.

— Никто и не спорит, — согласились станичники. — Ты настоящий Крест. Попадья говорит, что теперь у нас все овощи крещёные и очень полезные для человеков и их домашней скотины. И всё это после установки памятного крестика. А на следующий год, вообще, весь урожай животворным будет. Кто скушает, сразу же засветится, как ты, божиим сиянием.

«Не хватало новым Угодником прослыть. Заразился-таки тем светом. Ой, заразился. А глазастые фуфайки сразу разглядели», — встревожился я не на шутку.

— Это вы загнули. И я обыкновенный, и овощи ваши обыкновенные. Только, если с любовью их взрастите, тогда они вам и вкус, и пользу подарят. И здоровье от этого будет. У хороших людей, конечно. А у всяких лентяев, навозом стыдно назвать то, что у них будет, — закончил я в сердцах, а мужики расхохотались зычными голосами.

Лодки закончили выгрузку. Я взял свой мешок, сел в «Закубанье-2» и первый раз в жизни поплыл на лодке через родную реку.

Станичники начали энергично грести веслами, приговаривая, как дворники: «Иттить иху! Иттить иху!», и «Закубанье-2», забрав вправо после старицы, врезалось в бурное течение Кубани.

— Почему вы приговариваете «иттить иху», как все работяги? — спросил я у рулевого.

— Как Макар приговаривает, так и мы. Чтобы знал он, что мы долго жить собрались. А то махнёт косой и скосит, несмотря на то, что он Добрый. Ха-ха-ха! — расхохотались все гребцы и пассажиры.

«Снова опростоволосился, — пожалел я, что спросил. — Где-то это имя уже слышал. Не забыть у Ольговича спросить. У нас, хоть, и пугают им, но никто не знает, с чего это имя такое нарицательное и отрицательное».

Мы приплыли в Закубанье. Киль лодки плавно вмялся в глинистое дно у берега, после чего все пассажиры и гребцы выпрыгнули из лодки, впряглись в верёвку, которой потащили новенькое «Закубанье-2» вверх по течению, изображая бурлаков.

Я попросил у станичников выдать мне мешок с луковицами и, получив его, засеменил к центру станицы в поисках Ольговича.

* * *

Стук молотков был слышен издалека.

«Бочки собирают, или что другое мастерят?» — размышлял я, вышагивая по Закубанью, а впереди, то же самое эхо разносилось, предупреждая всех и каждого о моём появлении: «Крест-крест-крест».

Наконец, оно докатилось до Ольговича, и тот, вскочив в пролётку, уже мчался навстречу, поднимая дорожную пыль.

— Жги, коли, руби! — прокричал он издалека.

— И вам не хворать, — прокряхтел я и сбросил непривычно тяжёлую ношу наземь.

— Снова с подарками?

— Мы всегда не с пустыми руками.

— Что на этот раз? — начал он допытываться.

— Семя из стран заграничных для посадки тюльпанов тепличных.

— Можно гляну? — спросил он разрешения.

— Твои они. Твои. И, между прочим, бесплатные, — протянул я голландский мешок неугомонному станичнику.

— У нас говорят, что за бесплатное бес платит. А это, я так понимаю, кредитное семечко. И не семечко вовсе, а луковки? Точно они тюльпанные?

— Взойдут, увидишь. Мне на иноземном объясняли. Из первых рук, так сказать. Картинки этих цветов показывали и гарантировали, что настоящие тьюлипсы. А по-нашему тюльпаны. Только вот, красные они, или ещё какие, я так и не понял. Бери свой кредит.

— Беру-беру, — закивал Степан, потом завязал мешок и закинул его в пролётку. — Кстати, я тут узнал про парники и теплицы. Решили с мамкой и то и другое за зиму построить. Как у вас со стеклом и лесом? Их и полиэтиленом можно обтянуть.

— А какая разница между теплицей и парником? — решил я узнать о том, о чём сам же ораторствовал.

— Я думал, ты знаешь. Парник накрывает растения и не дает им сгинуть от весенних заморозков. А теплица повыше строится и отапливается. Ею круглый год кормиться можно, — растолковал Ольгович.

— Ты агроном, ты и решай, что строить. А с деревом и стеклом я помогу. Бланки требований у меня имеются. Могу тебе их отдать, сам заполнишь. Напридумаешь всё, что захочешь, потом закажешь, не промажешь. Строй хоть парник, хоть теплицу, хоть баню для царицы.

— Вот спасибо. А тары прикупить ещё можно? Бочки с клёпкой? В сборке только-только руку набили, а уже всё кончается. Ну так как? — с умоляющим взглядом спросил Ольгович.

— Расскажешь мне про Макара, а я решу, как, — выпалил я неожиданное условие.

— Про Доброго косаря? Так это Смерть наша. Приходит по доброте своей, только когда жизнь кончилась. И под корень: «Иттить иху!» И ты уже на небе. Вот мы и выкрикиваем его присказку, когда работаем. Намекаем, что жизнь наша ещё не кончилась. Спрашиваем-выпрашиваем, как старики учили. Ты что, не знал? Ну, тебе-то простительно. С твоими хлопотами и заботами за нашими глупостями не поспеешь.

Когда тебя с бумагами ждать? Я всю ночь мозговать буду, так что, жду в скором времени. И за расчетом… Ах, да. Кредит. Так мы эти рублики сразу на дело и пустим смело. Будет у закубанцев на зиму оплачиваемая работа.

— Мозгуй. А мне крестника домой загонять пора, а то темнеет уже. Так что, бывай Степан. Мечтай, считай. Твоя очередь заботиться о Закубанье, — простился я с Ольговичем и пошагал из станицы, подальше от глаз, собираясь отбыть к Насте в квартиру, где сразу же завалиться спать.