Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 20. День Димкиной клятвы

— Ты какой номер? — обращаюсь я к Александру из моей команды, летающему за окошком, и не сразу понимаю, что он наполовину прозрачный.

— Двенадцатый, — отвечает тот и улыбается рожицей третьеклассника.

— Не шути. Я из двенадцатого. Я, — втолковываю расшутившемуся близнецу. — Ты из третьего или одиннадцатого?

К окну подлетают ещё двое Александров.

— Я одиннадцатый, — докладывает первый из них. — Доедай, и айда до дома.

— А я третий, — рапортует второй.

Со всех сторон начинают собираться летающие девятилетние Александры, которые кружатся и наперебой представляются:

— Я первый. Я второй. Я четвёртый…

Замечаю, что вновь прибывшие летуны счётом ровно одиннадцать душ не такие полупрозрачные, как прилетевший первым и назвавшийся двенадцатым.

— Не пойму. Один прозрачный, а другие… — не успеваю договорить, как вдруг на улице появляется огромная стеклянная великанша с мухобойкой в руке и разгоняет моих близнецов, как мошек.

Причём, ей наплевать какие они по прозрачности. Всех распугала и, покосившись на меня, прошла мимо.

Я пугаюсь и великаншу, и того, что оказался тринадцатым, после чего убегаю в туалет, где, глядя на своё полупрозрачное девятилетнее отражение, через которое видно бочку, ковшик и окно в ванной, пугаюсь ещё больше и просыпаюсь в холодном поту.

* * *

— Димка, ты где? — спросил я, когда проснулся.

— Здесь, — пробурчал из кухни Настевич. — Не добудился тебя, и что?

— Выгляни с балкона. Тётка стеклянная не ходит с мухобойкой?

Через минуту услышал, как помощник с полным ртом доложил:

— Не видно. А что, должна?

— Ты там жуёшь что-то?

— Не пропадать же добру.

Я встал с дивана и пошагал в ванную, в которой ванны отродясь не было. Умываясь, случайно глянул в зеркало и отвёл взгляд, пытаясь вспомнить, что же такого видел во сне.

Пока завтракал в одиночестве, Димка вовсю пыхтел в своей комнате, найдя себе интересное занятие.

— Таким должен быть? — подбежал он с нарисованной картинкой дирижабля.

— Опять? Ты что, не понимаешь? — набросился я с упрёками.

— Всё одно же пригодится. Если не строить, то знать нужно, о чём мир просить. Сам говорил, много чего не хватает.

Пришлось закругляться с завтраком и чертить недостающие, по моему мнению, части летательной машины.

— Кабина для мамки, это правильно. Только, как она в неё заберётся? Рисуй верёвочную лесенку.

Рулит он чем? Рисуй перо руля. Вот такое. Как на речных лодках. Теперь пару пропеллеров с моторами с обеих сторон на коротких крылышках. И чтоб крутились, как вентиляторы. Стоишь – они стоят. Летишь – они крутятся. А дальше всё правильно.

Забыли штурвал, но он в мамкиной кабине. Так и скажешь, если кто спросит. А вот, откуда мы его взяли? Вот вопрос, так вопрос, — нахмурился я, когда закончил исправлять чертёж.

— Полетели уже на гору? — предложил Димка, устав рисовать и думать.

— Воды нужно набрать. Нет, не фляжку. Во фляжке лечебная вода. Другое что-нибудь есть? — решил я тщательно подготовиться к путешествию на Змеиную гору.

Димка нашёл бутылку из-под газировки, которую мы отмывали-отмывали, да и бросили это неблагодарное занятие из-за его полной бесперспективности.

— Лимонад где покупали? — спросил я, решив, лучше потратится, чем заработать понос от грязи в бутылке.

— Это из-под масла. Лимонад я сроду не пил и не знаю, где продаётся.

— Какого же укропа мы её отмывали, если она из-под масла? — разгневался я на потерю времени понапрасну. — Летим на рынок, где я ещё ни разу не был. Мелочь красномедная имеется. Если что, купим газировку там.

Я набрал горсть серрубликов побольше, рассчитывая по дороге к Змеиной горе столкнуться с финансовыми проблемами и, схватив смешно брыкавшегося и визжавшего Димку себе под мышку, шагнул на лоджию и попросил у Кристалии обычный комплект авиа-услуг.

Кристалия нас подхватила и подбросила к Анапской, только, пронесла чуть дальше по Черноморской, где и оказался искомый нами рынок.

Мы опустились наземь и в сокрытом состоянии начали изучать, какие бывают рынки в женских мирах.

Чего там только не было! Но больше всего мне понравились колечки жареной домашней колбасы. Я хоть и позавтракал, но слюнки так и потекли без остановки.

— В глазах рябит. Ищем газировку и сваливаем.

— По-нят-но, — растягивая слово, выговорил Димка.

— Что тебе понятно, недоросль?

— Понятно почему меня мамка на рынок не водит. Чтобы не расстраивался. Молодец мамка, — похвалил сыночек Настю.

— Стоп-стоп. А я кто тогда, если привёл тебя в расстройство?

— И ты молодец, — не растерялся Димка. — Как бы я узнал, что мамка молодец.

Я подивился логике мальчугана, но на смех сил и желания не нашлось. Уж больно захватывающее зрелище представлял собой рынок. Не рынок, а деликатесная ярмарка.

— Лимонад, — ткнул пальцем Настевич, пока я снова и снова натыкался взглядом то на колбасу, то на копчёные окорока, то на запеченных куриц.

— И ты молодец, Димка. Нашёл нам лимонад, — похвалил я мальца.

Мы пошагали к киоску, совершенно забыв о своей невидимости.

«Две копейки за пол-литра», — подивился я дешевизне, когда прочитал ценник.

— Нам две бутылки, — попросил я у продавщицы и отсчитал четыре красномедные копейки.

— Фиг нам, — вздохнул Димка. — Мы же сокрытые. Теперь я лимонада не попробую.

— В этот раз расплатимся и сами возьмём. Но ты так никогда, запомни, никогда не делай. Посредникам озорничать запрещено, — закончил я поучать и потянулся за бутылками на витрине. — Тебе же всё равно, что ситро, что дюшес, что лимонад? Может, на пробу все три возьмём?

— Можно, — согласился Димка.

Я добавил ещё пару монеток и высыпал в блюдечко шесть копеек прямо продавщице под нос.

— Уплачено, — сказал Димка и схватил бутылку дюшеса.

Я взял лимонад и ситро, тоже сказал ничего не понимавшей тётке «уплачено», и мы покинули рынок.

— А за колбасой и окороком обязательно сюда наведаемся, — пообещал я будущему посреднику и напарнику.

* * *

Когда рассказал Кристалии, что мы с Димкой собрались делать, подробно обрисовал ей дорогу к Горькой балке и дальше к Змеиной горе. Она тотчас подняла нас в небо, и мы снова стали самолётиками. Только на этот раз из нас вышли военные бомбардировщики с газированными бомбами.

«Давай нас на сверхзвуке. Как ночью в Палестину», — подзадорил я голубоглазую великаншу, и мы понеслись с огромной скоростью, только ветер в ушах почему-то не свистел. Я заподозрил, что мы были в каком-нибудь коконе из воздуха, который мчался вместе с нами, не шумел сам и не заглушал звуков вокруг нас, поэтому мы всё слышали, а кричали, просто так, по привычке.

— Куда мы мимо Фортштадта? — удивился Димка.

— На Кудыкину гору, что Змеиной зовётся, когда лицом повернётся. И если не струсишь и первым укусишь, она засмеётся, волной обернётся. А не обернётся, мы её лимонадом по темечку, — смягчился я и добавил не в рифму, чтобы успокоить парнишку, и без того выпучившего глазёнки.

— Сказки, — вздохнул Настевич.

— Долетим и увидим. Сказки или присказки. Сено или солома, как у зайчихи дома. Или как у тушканчика в норке серебра с золотом горка. Или как у змеи медянки с ядами полные склянки, — прострекотал я, вспомнив привычку к придумыванию присказок.

— Откуда ты всё это знаешь? — подивился Димка.

— От верблюда горбатого. От медведя щербатого. От бычка безрогого. От барана безногого. От волка плешивого. От козла паршивого. От коня вороного. Всего знаю много, — протараторил я и выдохся, но увидев приближавшуюся Змеиную гору, продолжил: — Вот и волна, из воды бывшая с пеной, застывшею. Из моря сбежавшая, горою ставшая.

— Стоит, улыбается, нас дожидается, — добавил Димка свою присказку, безмерно меня удивив.

— Видела, тётенька мир? А ведь он ещё не посредник, а только кандидат-проситель, — похвастался я, обратившись к Кристалии, потом подумал и обратился ко всем мирам всех кругов сразу и, конечно, к их маме Кармалии. — Видели, миры, кого вам в помощники нашёл? Не было бы у вас такого счастья, да Настина беда помогла.

* * *

Мы сначала замедлились, потом плавно снизились и приземлились на Змеиную гору. Зрелище для меня было ожидаемое, а вот Димка верещал не останавливаясь.

— На горы никогда не забирался? — спросил я, когда выбрал подходящий для клятвы валун и поставил на него бутылки с газировкой. — Только это, конечно, не гора, а отрог или косогор. Когда смотришь снизу, он похож на гору с белёсым гребнем, точь-в-точь, как морская волна. Спустимся, и сам увидишь.

Озаботившись чем-то важным, отвлёкшим меня от осенних пейзажей и самой клятвы посредника, я не понимал, что в окружавшей нас идиллии было не так.

— Я про Фортштадт мечтал с балкона, а тут настоящая косая гора, — продолжал удивляться Димка.

— Вон, зайцы тебя встречают, — сказал я, не обрадовавшись даже зайцам, которые, куда ни глянь, мирно прыгали по косогору.

— Они настоящие? Ура! — утонул в восторге кандидат в посредники.

— Ёжики верчёные, — заохал я, когда наконец прозрел. — А Кайдалы где?

До меня, наконец, дошло, что было не так. Здесь не было пруда, столь любимого папкой и дядей Витей. И мной, конечно.

С отсутствием кошары и баранов я бы смирился. Даже с полным бездорожьем и степью без следов земледелия, но с отсутствием пруда – ни за что.

— Ты про тот круглый домик? — спросил Димка и дёрнул меня за рукав.

— Какой ещё домик? — не понял я.

— Вон там стоит, — указал он пальчиком.

Я увидел серо-коричневую юрту, стоявшую гораздо правее места, на котором в моём мире был пруд. Возле юрты копошилась пара чабанов, а их бараны большим серым блином паслись неподалёку в степи.

— Нюни на потом, — скомандовал себе. — Иди сюда, товарищ кандидат.

Усадив Димку на валун рядом с бутылками, я долго и подробно рассказывал историю появления посредников. О том, кто они, зачем нужны мирам. О том, что случается, когда миры живут без них. Не забыл и о том, что было у нас, когда миры начали меняться.

Малец внимательно слушал и впитывал, а по его повзрослевшему лицу было ясно, что он ко всему происходившему относился очень ответственно.

Когда закончил обзор истории нашего ремесла, пообещал ребёнку ответить на его вопросы позже. После принесения клятвы. Конечно, при условии, что двадцать второй мир примет его на должность мирового посредника.

— Теперь-то дирижабли строить не будешь? — спросил я и приготовился к таинству принесения клятвы.

— Почему не буду? — удивился Димка.

— Ладно. Потом тебя перевоспитаю. Напомни, как твоего папку звали? — уточнил для протокола.

— Витей, — неуверенно пролепетал Настевич.

— Сейчас с миром с глазу на глаз поговорю, чтобы… — начал я объяснять, что собрался узнать имена Димкиных предков, а потом импровизировать с текстом клятвы, как вдруг получил тёплую, но звонкую оплеуху, означавшую: «Я на все твои фокусы согласна. Не тяни время. У тебя и так много дел».

После оплеухи совсем недолго пошумело в ушах, а я, заодно, собрался с мыслями.

— Повторяй в точности за мной, — скомандовал Настевичу, перекрестился, поклонился, и начал клятву. — Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести тебе клятву для вступления в посредники промеж сестёр и братьев твоих, — торжественно выговорил, а Димка, не дожидаясь, когда сделаю паузу, сразу всё повторял, словно был моим эхом.

Я снова поклонился, как положено при произнесении клятвы, и Настевич повторил поклон.

– Я, Дмитрий, крещёный и нарожденный в тебе, сын Виктора и Анастасии, нарекаю тебя Двадцать Второй, и прошу принять эту клятву, которой обязуюсь служить тебе верой и правдой во славу Божию, — на ходу сочинил я новый текст, подстроив его под второй мировой круг.

Снова тонкоголосое эхо в исполнении Настевича повторило всё слово в слово.

— А ещё прошу тебя возвращать мою душу грешную и тело моё бренное ото всех мест… Да изо всех времён, куда бы ни занесла меня служба посредника между твоими братьями и сёстрами… И пусть будет так, пока твоё солнце светит и моё сердце бьётся. Помоги нам, милостивый Боже, — дочитал я до конца, иногда подождав понемногу, пока Димка поспеет за мной, и снова поклонился Кристалии в пояс.

Не успел Настевич повторить окончание клятвы, как нас сдуло с валуна тёплым порывом ветра и понесло в синюю даль, кувыркая и подбрасывая, словно мы были жонглёрскими мячиками.

— Лимонад забыли, — верещал Димка и хохотал что было сил.

— Ты поклониться не успел. Но, всё равно, твой мир тебя признала, — прокричал я в ответ, тоже радуясь, словно ребёнок.

Нас приземлило к родникам, бившим из земли, как раз над тем местом, где была низина или балка, как у нас называют такие места, где должен был быть пруд.

— Смотри. Наш лимонад, — изумился полноправный напарник и указал на ручеёк, вытекавший из родников.

Я увидел три наши бомбы, охлаждавшиеся в прозрачной водичке.

— Переживал, что пить захотим, а тут родники, — удивился я простому объяснению появления пруда в родном мире.

— Дала-кай. Дала-кай! — раскричался кто-то в камышах, окружавших ручеёк.

— Что долакать? — не понял я.

— Дала-кай, — повторил мужичок в засаленной одёжке, достававшей до земли, и вышел из камышей к нам.

— Русский понимаешь? — спросил я Далакая, нисколько не удивившись его появлению.

— Бикмеюшка всё понимает. Дала-кай, — то ли о себе сказал мужичок, то ли о своём невидимом дружке.

— Какая Бикмеюшка? — уточнил Димка.

— Такая-сякая. Моя Бикмеюшка. Твоя Дала-кай, — ответил мужичок и указал на нас пальцем.

— Дала-кай, дала-кай. Кого хочешь дала-кай, — передразнил мужичка младший напарник.

— Пить хочет или обзывается? — задумался я вслух.

— Подарить ему бутылку? — сжалился над Бикмеюшкой Димка.

— Дала-кай. Дала-кай, — закивал мужичок Димке.

— Как ты говоришь? — переспросил я, задумавшись над непонятным словом. — Дала-кай. Кай-дала. Во. Кай-дала, а не Дала-кай, — озарило меня, наконец.

— Кай-дала, — сразу же согласился Бикмеюшка.

— Дари ему бутылку, — разрешил я.

— Ситро? — спросил Димка, и тут же решил сам: — Ситро.

— Бикмеюшка, запомни, — обратился я к незваному гостю. — Вот тут дамбу насыпать надо. Воды много соберётся, а лишняя вытекать по балке будет. Баранов будешь поить и рыбу ловить, когда заведётся и размножится. Назовёшь этот пруд Кайдалами. Всё понял?

— Кай-дала, — согласился Бикмеюшка, получив газированную взятку.

— Погнали отсюда, — сказал я напарнику и пошагал в сторону Змеиной горы, не простившись с мужичком в засаленном балахоне.

Димка побежал впереди меня, радостно перепрыгивая кусты засыхавшего бурьяна, а Бикмеюшка, оставшись у ручейка, продолжал кричать нам вслед новенькое словечко «Кай-дала».

* * *

— Поздравляю с началом посредничества, — торжественно приветствовал я Димку, когда отошёл подальше от камышей. — Теперь ты полноправный представитель нашей тайной службы.

— Спасибо, Васильевич, — поблагодарил меня младший коллега. — Что бы я без тебя делал?

— Уж точно не дирижабли, — понадеялся я. — Теперь можешь сам просить мир о нашем возвращении.

И Димка, нисколько не обидевшись на дирижабли, скомандовал:

— Включить сверхзвук.

Нас снова подхватило и понесло, словно пульки, и всё повторилось, только в обратной последовательности. Напарник уже отбомбился своим ситро, а я продолжал изображать бомбардировщик, всё ещё держа в руках бутылки с газировкой.

— Ты её видишь? — спросил младший самолётик.

— Кого?

— Опять девчушка меня пальчиком манит.

— Значит, нам одна дорога. Значит, нам туда дорога! В кра-а-асную норку. Девчушка нас зовё-от! — переделал я, неожиданно вспомнившуюся песню Утёсова.

— Это в станице? Вернее, в Закубанье? — исправился Димка.

— Какая разница станица или Закубанье? — рассмеялся я его заморочкам по поводу именования мест.

— Совсем ничего не понимаешь? — неожиданно расстроился он.

— Что понимать? Место ведь одно и то же.

— Место одно, конечно. Только станица – это женщина, а Закубанье не мужчина и не женщина. Не вашим, не нашим, чтобы не обидно было, — просветил он мою темноту в отношении названий.

— Если так ко всему относиться… Сойдёт и Закубанье, — решил я не вторгаться на территорию враждующих названий.

Мы полетели дальше, насупившись друг на дружку, и растеряли торжественность момента.

— Не туда рулишь, — заподозрил я неладное. — Вон, за тем лесом Закубанье.

— Рулю, куда девчушка просит, — огрызнулся напарник.

Я отмахнулся от новоиспечённого посредника и задумался, куда нас пригласила Стихия, если не в станицу и не в красную норку.

— Крест. Ей богу, крест! — заорал благим матом Димка и вошёл в штопор, собираясь вот-вот разбиться об один из бугров Фортштадта.

Я тоже увидел огромный восьмиконечный крест тёмно-малинового цвета, лежавший на холме, на который бесстрашно пикировал младший самолёт.

Потом, пока Димка скакал по засохшей и выгоревшей траве, по свежему холмику из ракушки, который был рядом с крестом длиной в тридцать три шага взрослого меня. Причём, широких шага. Я всё обошёл, проверил, пощупал, удостоверившись, что такую работу не могли выполнить станичники всего за одну ночь.

«Во-первых, никак не могли. Во-вторых, древесина у креста точно нездешняя. В-третьих, работа уж больно ювелирная. Если прибавить трубу из неизвестного металла длиной не менее пяти метров, в которую крест врос нижним концом, я бы сказал, что его сделали неизвестные мастера для какого-нибудь настоящего храма.

Кто же его перекупил, привёз, и выкопал бездонную яму, похожую на узкий колодец?» — покончил я с сомненьями, заслышав звякнувший колокольчик душеньки.

— Зеленоглазая? — не поверил ни себе, ни колокольчику.

А Димка продолжал прыгать, как козлёнок через лежавший крест и выкрикивал:

— Для папки! Для дядьки! Для дедки! Для прадедки…

— Пошли в красную норку, узнаем, кто нам это сокровище подарил.

— Нам вон туда, — проблеял козлёнок и поскакал через бугорок, через овражек, через терновник, и дальше, в лишь только козлятам известное место.

Мы сделали приличный крюк по склону Фортштадта, но добрались-таки до пещеры. Точнее, я добрался, а Димка уже познакомился с Жучкой и разглядывал с ней чёрное пятно на тропинке.

— Ты пещеру нашёл или почувствовал? — спросил у напарника, ковырявшегося в саже.

— Ага, — неопределённо ответил он.

— Покрышку кто-то сжёг, — предположил я, имея в виду сажу, нарисовавшую жирную кляксу на тропке. — Сам в пещерку сходишь или Жучку пошлёшь?

— Так это Жучка? Здравствуй, Жучка. Позови мне девчушку, пожалуйста. А то я тут в первый раз, — попросил Димка.

Я подошёл к саже и сразу усомнился, что она от сожжённой покрышки.

— Не колдун ли тут взорвался? — обомлел, представив, что погубил чёрную душу Ясеня.

— Сначала взорвался, а потом в норку утопал? — не согласился Димка.

— Как утопал?

— Ножками. Вон следы. Топ-топ, и был таков.

— Айда в пещеру. Расскажешь о своих ощущениях. Волосёнки должны забегать, мурашки замаршировать, — остановил я следствие по пропавшему без вести Ясеню и отправился в красную норку.

Пещера была точно такой же, как в Сималии. Розовая крупная ракушка, длина раскопа – пять нешироких шагов, свод чуть выше моего взрослого роста и пустота. Дюжина чёрных следов Ясеня красноречиво говорили, что он не погиб, а удалился в двадцать четвёртый мир.

— Чувствую, — благоговейно возопил исцелённый от непосредничества козлёнок, и вмиг стал полноправным членом братства миров второго круга с известным кадровым составом.

— А я ни укропчика. Ничего, в общем, не чувствую, — подвёл я итог своим страданиям. — Если зажмуришься, сможешь за Жучкой пройти сквозь стену и дальше в центральную пещеру. Только смотри. Мурашки и волосы с ума сойдут. Но ты не пугайся. Считай… Ах, да. Ты считать не умеешь. Тогда тебе туда никак нельзя. Выхода там нет, как и входа, а выходить из неё нужно на две двойки.

Я бы и дальше продолжал нравоучения, но в пещере уже давным-давно никого не было.

— Вот неслух. А я за него поручился.

— Не гневайся, — молвила появившаяся за спиной тётка-красотка. — Здравствуй, Александр Великий. Великий победитель бед.

— И все в обед. И тебе здравствуй, красна девица, тётка-красотка, девчушка-старушка, старушка-девчушка. Сколько же тебе имён придумали люди добрые? — невольно залюбовался я тёткой. — Мой пострел разминулся с тобой?

— Он в пещере второго круга. С Жучкой и её щенками играет. Спасибо, что без подсказок его в посредники определил, — о чём-то для меня далёком и непонятном начала толковать моя знакомая.

— Это когда он тебя пятилетней видел? — решил я уточнить.

— Ему через два месяца шесть исполнится. Ты что, с высоты взрослого роста перестал в детях разбираться? — удивляла каждым словом Стихия.

— Стоп. Табань. Сколько ему? — опешил я.

— Он, как и ты, в первый понедельник после зимнего солнцестояния рождён. Почитай, шесть лет назад. Или тебе все дети на один размер?

— Откуда мне знать Кай-дала он или Дала-кай? — рассердился я на себя за недогадливость. — Видел, что развит не погодам, но зачем от детей скрывать их возраст? Очередная женская блажь?

— Причём здесь женщины? Охоту на младенцев не в женских мирах начали, уж поверь мне, — рассмеялась Стихия, вместо того, чтобы обидеться.

— Так. Всё. Я сажусь вот тут. И пока мой подчинённый смешался своим хвостиком со щенячьими, ты мне всё выложишь. Начни с Димкиной биографии, а заполируй тем махоньким крестиком, что на Фортштадте отдыхает, сил набирается.

— Начну с выговора тебе и Кристалии за колдуна Ясеня, — нахмурила бровки Стихия, но улыбаться не перестала.

Я сделал вид, что поймал очередную оплеуху и сначала схватился за ухо, а потом опрокинулся наземь.

— Я серьёзно. С такого всё начинается. Сперва забывают о сокрытии попросить, потом чудеса мира за свои выдают, и пошло-поехало. А народ-то сметливый. Быстро разузнали подноготную, и айда младенцев проверять на гениальность, — начала жаловаться Стихия, а я поднял обе руки вверх, давая понять, что сдаюсь и требую передышки.

— Сперва про подноготную. Потом про младенцев. Что узнают про них сметливые?

— Дату рождения. Когда колдуны… Когда якобы колдуны рождаются, узнают. Миры второго круга сверх положенного наделяют таких младенцев всякими умениями. Потакают, так сказать, людишкам легковерным. Проехали, — отмахнулась Стихия, увидев мои заново поднятые руки. — Димку, Дашку, прочих младенцев, рождённых в дни, о которых я сказала, родители от людей прячут, переезжают с места на место, меняют им даты рождения.

Охоту на них и церковь ведёт, чтобы приобщить к правильной вере, и колдуны с ведьмами тем же заняты. И только родительская кровь может временно след к ребёнку сокрыть. Смерть, стало быть.

Дальше. Крест – это мой подарок. Я его в Новой Зеландии вырастила из деревьев особой породы. Три ствола слепила, с трубой нержавеющей срастила, на землю опустила. Всё, — закончила Стихия лекцию и смешно топнула ножкой.

— Расскажи мне про сны, в которых я посредник тринадцатого мира. Да ещё какой-то прозрачный. А мои подчинённые мухами вокруг роятся и … — не успел договорить, как тётка-красотка выскочила из пещеры и крикнула в небо: «Я ничего ему не сказала!» А потом сразу исчезла.

— Поговорили? — спросил Димка.

— Скорее да, чем нет, — констатировал я неопределённость ощущений. — Про метку для пещеры опять забыл спросить.

Мы начали спускаться по тропинке вниз, к станице, когда, вдруг, сначала нас настигли две бутылки забытого мной лимонада и дюшеса, а потом и Жучка догнала Димку со щенком в зубах и потребовала получить от неё подарок в форме кобелька-недомерка.

— Бутылки мне, а щенок тебе. Не поровну, зато по-честному, — грустно поделил я свалившееся на нас счастье.

Димка опустился на четвереньки и начал объяснять Жучке, что живёт он в пятиэтажном доме, в котором строго-настрого запрещено держать собак. Что следит за всем, не в обиду Жучке сказано, собака-домком Яблокова, и взять себе щенка нет никакой возможности. Но Жучка всё расценила по-своему и, тявкнув, попрощалась с сыночком-щенком и сыночком Димкой. Потом гордо удалилась в пещеру.

— Категоричная тётка эта Жучка, — сказал я Димке.

— Мне же нельзя… — начал он причитать, нисколько не обрадовавшись подарку.

— Ответ неверный, — отмахнулся я и стал приноравливаться, чтобы открыть лимонад подвернувшейся под руку железкой.

— Если домком увидит… — снова завёлся шестилетка.

— Ответ неверный. Пей первым.

Димка жадно пригубил горлышко бутылки и, сделав пару глотков, откинулся от неё прочь.

— В носу защекотало? Это же газировка. Её нужно учиться пить.

— Ещё, — потребовал Настевич, и приложился к бутылке снова.

— Сам её держи, — буркнул я и сунул ему лимонад.

— И бутылку, и собаку? Невозможно. Никак не возможно его в квартире…

— Ответ неверный. Думай, — высказался я уже менее категорично, но в щенячьем вопросе остался непреклонным.

— Чем его кормить? Молочка я бы и сам похлебал. А назову-ка я его Ответ Верный. — неожиданно заявил напарник и перестал стенать о молочке.

— Верный Ответ? Звучит. Но я другое имел ввиду. Ты же, не только дирижаблей строитель, а ещё и… — сделал я паузу.

— Глаз отводитель. Ура! Заработало! — заверещал собаковод-посредник, и у его детского счастья не было ни условностей, ни пределов.

* * *

— Видал, Лиса, твои чудеса, — приговаривал Ольгович, когда выбежал из своей конторки ко мне навстречу.

— Это которые? — решил я подыграть.

— Как ты крест на дирижабле принёс со стороны Невинномысска. Вот это крест! Вот это чудо!

«Стибрила Димкину идею, Стихиюшка?» — удивился я, но вида не подал.

— Я назавтра готов раствор сделать. Весь цемент со станицы уже собрал. Вечером снесём всё нужное на место, а утром ждём тебя на дирижабле. Поднимешь, а мы отцентруем, расклиним и зальём, — всё распланировал Ольгович, а мне сразу понравилась идея с дирижаблем.

«Крепко этот дирижабль в мозгах поселится. Ой, крепко», — впал я в ступор, размышляя обо всём одновременно.

— Вот аванс тебе, а назавтра полный расчёт, — сказал Степан и высыпал в нагрудный карман моего пиджака горсть серебряных рубликов.

— Мы так не договаривались, — хотел я остановить его, но было поздно.

— Чего тянуть? Крест ты нашёл, а за цемент я вычел. Полный расчёт после возврата моих продавцов будет. Кстати, — остановился Ольгович и достал из кармана четыре резных крестика. — Любо-дорого, какая работа. Держи то, что на сегодня просил. Остальные, сам понимаешь, позже. Почём продавать их будешь?

— Во-первых, они бесплатные. Если, конечно, мастер денег не возьмёт. Брёвнышко это мне за полив сада подарили, а я его вам передарил. Во-вторых, месть за твою оплату будет двойной и очень-очень страшной. Обещаю тебе. Гоняться за мной будешь и рублики свои обратно клянчить. И называться она будет «Закубанье-1» и «Закубанье-2», — напугал я Ольговича до полусмерти, замыслив купить ему пару лодок для перевозки в город овощей, а вовремя вспомнив о вражде мужских и женских названий, забраковал придуманные «Станица-1» и «Станица-2», и заменил их на вышесказанные.

«Только где их искать?» — задумался я и получил в лицо крупным рыхлым снежком.

— Что это? Снег? — ещё больше испугался Ольгович.

— Снег. Кое-кто в меня им швыряется, когда плохое замышляю. Перевоспитывают. Из девятого адского круга шлют нежный снежный привет. Ха-ха!.. — рассмеялся я, представив стеклянную принцессу Кристалию в снежном аду.

Ольгович, глядя на мой смех, немного успокоился, и мы разговорились за жизнь, пока Димка не потребовал своё: «К мамке!»

Так мы и простились. Я, с затаённым планом мести за оплату миража-дирижабля, и Ольгович, озадаченный снегом и моими двойными угрозами.

* * *

Отойдя подальше от станицы и допив лимонад, мы с Димкой разлетелись в разные стороны. Он к мамке Насте в больницу, а я, неизвестно куда, за лодками.

— Неси уже, Кристалия Кармальевна. В сторону мне не ведомую, но чтобы там были лодки большие и прочные, а не худосочные. Чтобы были бочки заливные, желательно, тоже не худосочные. И цемент, взамен пожертвованному станичниками. И чтоб денег мне на всё это удовольствие хватило, — выдвигал и выдвигал я свои условия Кристалии.

А ей или самой всё в радость было, или моё прозвание Кармальевной здорово понравилось. Мне было всё равно. Главное, что через пять минут я уже приземлялся незнамо где, на завод по производству то ли бочек, то ли лодок.

— Иттить, — только и смог выдохнуть, увидев всё великолепие вокруг.

Двухэтажный завод с дымившей трубой, с кирпичным забором высотой в пару метров, речку неизвестного названия с плававшими в ней брёвнами от необхватных деревьев, склады с готовой и тоже пока неведомой мне продукцией.

Всякого незнакомого и неизвестного полным-полно. А я, не привыкший с чебурыхты-барахты сразу после задумки являться в незнакомое место, не на шутку растерялся. Глаза забегали, выискивая, куда бы податься, чтобы найти продавцов бочек, а голова озадачилась думками на предмет, сколько штук покупать.

— Пропуск есть? — спросил подошедший сзади дородный детинушка-охранник.

— Я, братец мой, оптовый покупатель. А по профессии инспектор по бочкам и маломерным баркасам, — заявил я почти дерзко, покосившись на детинушку.

— Если ты… То есть, если вы инспектор, значит, вам к замдиректорше завода, а если оптовый покупатель, тогда в Тарсбыт, — угрюмо объяснил охранник.

— Выбираю сначала Тарсбыт, — сказал я. — Осмотрюсь, приценюсь. Глазами люблю работать, руками щупать, а головой считать да думать, в чём подвохи и где пройдохи.

— Второй этаж. Вывеска слева от двери, — отрапортовал охранник и исчез, почуяв во мне матёрого инспектора по пройдохам.

Прочитав на вывеске: «Тарный завод им. Крупской Н.К. Заводоуправление, г. Майкопск», я вошёл в двухэтажное здание заводоуправления.

— Красота, — обрадовался, поднявшись на второй этаж и увидев огромную вывеску «Тарсбыт».

— Вы товарищ Двенадцатый? — нежданно-негаданно спросила меня женщина, заведовавшая сбытом продукции.

— Так точно, — потух я всем энтузиазмом оптового покупателя, и не только им.

«С чего меня Двенадцатым обозвали? Как узнали? Кто предупредил? А, главное, когда успел, если я всё это только что придумал? Снова морок?» — закружилась в голове метель из вопросов и страхов.

— Ваш начальник товарищ Кометова так вас и описала, когда заказ делала на тару, шлюпки, и прочее. Со вчерашнего дня всё готово. Заждались вас. Как долетели? — по-деловому сыпала, ничего для неё не значившими, вопросами директриса Тарсбыта.

«Опять Кометовская коса из бочки торчит. Ну, зверюга-подруга. Поэтому, ты мне пропуск в пещеру не выписываешь? Чтобы я тебя там не словил, и чего-нибудь не откусил?» — начал я звереть и распаляться докрасна, но начсбыт меня остудила.

— Пройдите в кассу. Вон её окошко. Когда оплатите, милости прошу за накладными. Осталось штампы с печатью проставить, и можете идти на отгрузочную площадку. Всё уже упаковано, погружено, увязано. Всё, как она просила, — добила треклятая начсбыт своей снисходительностью ко мне, малолетке со взрослой рожей и детскими мозгами.

Я подошёл к кассовому окошку, втайне надеясь, что у меня не хватит серрубликов на оплату стихийного заказа.

— Девяносто шесть пятьдесят три, — заявила кассир из окошка-амбразуры.

Я начал выгребать из карманов деньги и класть их в фарфоровую тарелку кассирши, а та быстро сгребала их, пересчитывала и сразу озвучивала сумму.

— Двадцать. Двадцать шесть. Тридцать четыре. Сорок семь.

Из одного кармана выгреб, из другого, из третьего. Вспомнил про задний карман брюк, про передний карман пиджака. Выгреб всё до последнего серрублика и перешёл на красномедные полтинники.

— Восемьдесят шесть. Девяносто пять.

Потом махнул на всё рукой и высыпал оставшиеся копейки на тарелку. И, о чудо! Кассирша объявила:

— Девяносто шесть пятьдесят три.

Она поставила штамп на кассовый ордер, а я прочитал его оттиск: «Оплачено в серрублях».

— Лишние копейки заберите, — чуть ли не приказала мне кассир.

Я покосился на тарелку с оставшейся парой монеток.

— Это вам на ситро. Товарищ Кометова просила оставить, — соврал я и пошёл к начсбыту.

А в спину из окошка донеслось шипение недовольной любительницы серрубликов:

— Остальное всё пропил. Видела, Надевна, как у него руки тряслись? Еле-еле на заказ хватило. Ситро? Тьфу!

Начсбыт расписалась. Я расписался. Начсбыт пожала мою руку. Я пожал её. Мне вручили стопку накладных и чуть ли не вытолкнули из «Тарсбыта».

На ходу я попытался прочитать, что же там заказала товарищ Кометова. «Шлюпка шестивёсельная к-во; уключина штуки; банка к-во; весло штуки; перо руля штуки; надпись названия к-во; бочка готовая штуки; клёпка в обвязке штуки; донышко штуки; обруч малый к-во; обруч большой к-во; чоп штуки; вкладыш п/э штуки; пропитка; замачивание по желанию клиента; укладка; увязка; шнур метры; верёвка Пенька метры; веревка Сизаль метры; грузовой откидной крюк штуки; трос Геркулес метры; якорь...» — дальше прекратил бесполезное чтение названий только что оплаченной продукции.

— Вам на площадку готовой продукции. Срочно! Дирижабль уже зацепил обе шлюпки. Вот-вот его ветром снесёт, — заорали на меня подбежавшие охранники.

Я сунул стопку накладных за пазуху и припустил за цех и дальше, куда мне указывали люди в униформе, прямиком к парившему над заводом и дёргавшемуся от нетерпения новёхонькому дирижаблю с пропеллерами, зацепившемуся за две огромные шлюпки, с горкой загруженные и накрытые брезентом.

Дирижабль был сконструирован, согласно утреннему чертежу Настевича, а сам главный конструктор, он же пилот, выглядывал вместо мамки из верхней кабины. Причём, выглядывал с очень недовольным лицом.

Я запрыгнул на брезент и схватился за верёвочную обвязку, а Кристалия тут же подняла меня с грузом в воздух. Завод уплыл вниз и назад, а Димка вылез из кабины пилота и начал спускаться по верёвочной лестнице вниз.

Мы влетели в облако, и симулируемая Кристалией тряска улеглась. Всё стихло. Я свалился на брезент и уселся на выпиравшие снизу деревяшки.

«Что же ты наделала, Стихия?» — предался, было, своим думам, как вдруг разрыдавшийся Димка упал мне на руки и еле выговорил:

— Мамки в больнице нету. Девали куда-то мамку.

Я встрепенулся и начал мозговать над Димкиными страданиями.

— У мира спрашивал? Может, её уже выписали? Вот рёва-корова, — озарило меня на счёт Насти.

— Как это? — перестал теребить нос мальчишка, и уставился на меня огромными, ничего не понимавшими глазками.

— Тётенька номер Двадцать Два, — обратился я к Кристалии. — Покажите, пожалуйста, ребенку на моём примере.

— Фух! — дохнула зноем на меня, а заодно на Димку Кристалия.

— Ты хороший мир? — начал я издалека.

— Фух!

— Димку любишь?

— Фух!

— Меня тоже?

— Чмок! — разбился о мою садовую голову снежок размером с арбуз.

— Мамка Настя живая? — продолжил я, не обращая внимания на снежный ответ.

— Фух!

— Дома?

— Фух!

— Может, всё-таки, я хороший?

— Чмок!

Димка хохотал до самого Закубанья. Катался по брезенту, как сказочный колобок и держался за бока, норовя свалиться вниз. Из кабины пилота к нему в руки комом упал Верный Ответ, развеселив его ещё больше. А я, закончив отряхивать таявший снег, начал наблюдать за дорогой, предавшись размышлениям о стихийной помощи товарища Кометовой.