Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 3. Работают профессиональные аферисты!

— Вода для лечения есть. Букет есть. Вот и всё. Вы готовы, — браво выговорила Стихия, проверив нашу готовность к спуску в пещеру и дальше в героическую схватку с бедой.

— Эту метлу ты называешь букетом? — удивился я и пожал плечами. — А волшебная вода мне на кой? Разве я не выздоровел?

— Марш с глаз моих, симулянт! — смешно топнула ножкой девчушка.

— Вот послала, так послала! — пропел третий и приступил к спуску в ракушечную бездну.

— Меня с буржуем воевать. За нашу землю, землю нашу… Ладно. Спасибо тебе, красна девица, — сказал я уже серьёзно, после того, как не допел песенку Укропыча, и поклонился Стихии в пояс. — Век тебя помнить буду.

— Всего век? — притворно удивилась девчушка. — А водичка для дела сгодится. И беду на ноги поставит, и тебя, если понадобится, разморозит и здоровым оставит.Кстати, метёлкой этой осторожней маши. Очень ценная вещь. Угодник объяснит, что к чему.

— Ничего сказать не хочешь? — тянул я время, дожидаясь пока третий спустится пониже.

— Вроде всё сказала. А сам что узнать хотел?

— Как выглядит этот Угодник. И ещё что-то. Много вопросов у меня было. Только когда к тебе прихожу, забываю их напрочь.

— Сразу его узнаешь. Его невозможно не узнать, — загорелись глаза у девчушки. — Такое зрелище, просто…

— Ты его тоже целовала? — спросил я незнамо зачем, неправильно оценив взгляд девчушки.

— Какие мы ревнивые. Я восхищаюсь человеческой силой духа. А в нём о-го-го! Огонь горит. Стихия. Но добрая к людям.

— Тихо-тихо. Тута папа, тут. Кстати, это мир мамы Кармалии? — припомнил я один из забытых вопросов.

— Нет. Но она любит здесь гулять. Ей нравится меняться. Идёт, изменяется, а сама душой размагничивается и отдыхает, — снова заблестела глазками Стихия.

— Ну всё. Я полез. Сейчас мне такого наговоришь, что я о самом главном забуду, — стеной отгородился я от изменений с размагничиваниями и начал спускаться.

— Вот хитрец, — в шутку возмутилась Стихия. — А в щёчку? Сбежал-таки, головастый.

* * *

— Обратную дорогу забыл? Или верёвочку узрел и понял, что прозрел? — с издёвкой спросил я у третьего, когда тот замер посреди заветной пещеры.

— Я же тебя чуть не бросил, — признался братец. — Хорошо цифру одиннадцатую увидел и очнулся. Вспомнил, о чём ты просил. Чтобы глянул, откуда мы вышли, помнишь? Всё бы пропустил, если бы не взял себя в руки.

— Не бросил же. А папка всегда тут, — продолжил я шуточки, пытаясь и напарника привести в чувство, и себя воодушевить на возвращение в искалеченный Татисий.

Держа в одной руке нелепый веник из прутиков, а в другой фляжку с животворной водой, я вытянул их навстречу цифре одиннадцать и пошагал сквозь ракушечную стену.

Волосы расчёсывали сами себя, мурашки играли в коллективную чехарду, а я шёл и радовался жизни, пока…

* * *

Пока не открыл глаза и не увидел небывалую фантастическую картину.

Прямо за выходом из пещеры на тропинке стоял огромный чёрный мотоцикл. Не просто мотоцикл, а гигантский механический циклоп. Весь до последней детали отполированный и сверкавший. Ещё и подножкой небрежно в землю упёрся, отвернув свой стеклянный глаз чуть в сторону.

«Во дела, — ошалел я и в одно мгновение забыл, кто я и где нахожусь. — Чудо-юдо расчудесное из научно-фантастических фильмов. Да, каких ещё фильмов! Инопланетный корабль! Хотя и не тарелка. Откуда он взялся?»

— Нравится? — послышался за спиной незнакомый мужской голос.

— Ещё как. Вот это механизм! — согласился я, зачарованный неземным зрелищем. — Как называется?

— «Харлей» это. Который «Дэвидсон».

— Ни фига себе, тачка! — согласился со мной брат номер три, когда тоже выбрался из пещеры.

— Колосс. Зверь машина, — снова заговорил незнакомый голос. — Потрогайте. Я разрешаю.

— Прокатиться бы на таком, — размечтался напарник. — Получше «Ковровца» будет.

— Даже получше «Москвича», — согласился я с другом.

— А я Николай Григорьевич. Очень приятно, — представился нам незнакомец.

— А мы с ним близнецы. Э-э… — о чём-то задумался третий.

— Сокрытые мы, — подсказал я Укропычу и продолжил изумляться фантастической картине перед глазами. — Стихия от нас глаза отвела, и мужик этот нас не видит. Думает, что видит, а сам…

— Правильно мне подсказали, как вас отвлечь, чтобы не успели трагедий придумать, — рассмеялся неведомый Григорьевич.

И тут до меня наконец-то дошло всё происходившее с нами.

«Это же Угодник собственной персоной. Дядька Николай Григорьевич. Точно. Живой, — скумекал я, наконец, и сразу задрожал всем нутром. — Оглянуться? Какой он? Голос странный. Как будто знакомый. Может слышал его где-то».

— Поворачивайся уже, — ещё громче рассмеялся Угодник. — Дело у нас, помнишь? В больницу ехать пора. И букет подбери. Ого! Сколько она тебе надавала. Что ты сделал, отчего она так расщедрилась? Ох, Варька. Ох, Стихия.

Я хотел ещё постоять, чтобы тщательней приготовиться к первому в жизни взгляду на самого Угодника, но неведомая сила взяла и развернула меня.

Перед выздоровевшими глазами предстал невысокий молодой парень лет двадцати с хвостиком, с короткой стрижкой светлых волос, в фантастическом чёрном костюме космонавта с многочисленными металлическими бляшками и заклёпками, с высоченными шнурованными ботинками на ногах. Глаза его светились сине-серыми огоньками, а улыбка всякий раз обнажала ровные белые зубы. Чем-то он мне кого-то напоминал, конечно, но только не фотографию в траурной рамочке у бабули в комнате. Какой-то фантастический родственник, это точно, но на папку похож только своим носом. Гладко выбрит чуть ли не до блеска, весь холёный и ухоженный, как диктор в телевизоре, но, всё равно, притягивавший каким-то бесшабашным очарованием.

«Дядька, он и есть дядька», — завертелась в голове единственная мысль, а мои пещерные ощущения возвели себя пару раз в квадрат и, приумножившись ещё в десяток раз, начали опадать с меня спелыми грушами.

— Пора-а, — сказала белозубая улыбка Угодника.

— Ага-а, — согласились мы с Александром и подошли к мотоциклу ближе.

— Люльки нет, — первым пришёл в себя братец.

— Вы что, люльку хотели? Может вам ещё памперсы надеть?

— Ага, давай сюда шлема-памперсы. А то никуда без касок не поедем, — категорически заявил третий.

— А ну, юмористы, за мной! — скомандовал Николай, и мы, потеряв всякую волю, гуськом поплелись за Харлеем Давидовичем, которого крепкими руками повёл по тропке мой дядька.

* * *

Когда тропинка выровнялась и стала не такой узкой и вилявшей, а раздвинулась вширь и упёрлась боками в высокий бурьян, Николай легко вскочил на чёрного дракона и, не заводя мотор, покатился под уменьшившийся уклон вниз к дороге. Мы с третьим припустили бегом за фантастической машиной из будущего, везущей на горбу самого Угодника.

Когда добежали к ожидавшему нас дядьке с его «Харлеем», он жестами показал, что нам нужно сделать, когда тот заведёт колосса. Мы усиленно закивали, как китайские болванчики, и, открыв рты и глаза нараспашку, зачарованно наблюдали за каждым движением Угодника.

Он снова закинул кожаную ногу в шнурованном ботинке на круп металлического монстра, привычно уселся в седло, убрал подножку, кивнул нам и завёл свой чудо-мотоцикл.

— Бум-бум-бум-м-м… — заурчал грозный монстр и вдруг громко запел, заглушая хриплым голосом звук работавшего мотора: — Мне рано в тупик. Мне рано! Я ведь злой. Я не то стерплю-у. Я ещё залижу свои раны. В это небо ещё подымлю-у!

Угодник чем-то щёлкнул, монстр перестал распевать песню, но продолжил отбивать методичное и грозное «бум-бум-бум». Недолго думая, я первым запрыгнул на краешек сиденья и схватился руками за чёрный скафандр Угодника. Ощущения фантастическими не были и, кроме грозного «бум-бум-бум» где-то подо мной, в котором чувствовалась огромная сила, ничего особо страшного не было.

Третий вскочил на заднее крыло невиданного зверя и схватился уже за мои, только что выздоровевшие, бока. А вот о шлема-памперсах он то ли напрочь забыл, то ли монстр своей песней, а потом и грозным «бум-бум-бум», твёрдо дал понять, что он здесь главный, и он решает, когда и что на нас нужно надевать.

Угодник поднял правую руку вверх, а потом резко махнул ею вперёд и после двойной перегазовки мы благополучно тронулись в путь верхом… Нет, не на мотоцикле, а на ревущем драконе, который, к тому же, песенки всякие знает.

«Кому он махал? — думал я и глядел на проплывавшую мимо Старую станицу. — Кто-то сзади едет? Чушь. Мы же невидимые».

На всякий случай я оглянулся на Александра, которого после всех злоключений окрестил Укропычем, а заодно покосился на дорогу, сиротливо остававшуюся позади и всем своим существом радовавшуюся короткой встрече с моим дядькой. А третий, с незащищённой памперсами головой, будто завороженный вытаращился куда-то мимо меня, мимо станицы, мимо всего Татисия в синюю-синюю даль предстоявшего нам будущего.

* * *

Мы проехали мост через Кубань и углубились в город. Знакомые картины родного Армавира проплывали мимо, озарённые новым для меня светом, а я всё также глазел по сторонам и крепко держался за дядин наряд инопланетянина. Старался ни о чём фантастическом не думать, так как это всегда мешало из-за моего чересчур мрачного воображения.

«Дядька в гости приехал. Простой дядька, — твердил себе без остановки. — Бывают же у людей дядьки? И у меня теперь есть. Немного младше отца, лет на… Или старше, но…»

Я совсем потерялся в дебрях размышлений, но всё равно нервная дрожь в груди унялась, оставив после себя чувство спокойствия и небольшой вибрации от многосильного мотора «Давидовича», как я назвал, умевший петь, чудо-мотоцикл.

Мы заранее свернули с дороги на тротуар и остановились, так и не доехав до главного больничного входа с ещё более увеличившимся столпотворением.

— Как ты их дразнишь? — спросил Угодник, когда я после Александра-третьего спешился и уже косился на старых знакомых.

— Хоккеистами, — процедил я сквозь зубы, а сам пониже опустил голову, чтобы нас, не дай Бог, снова не угадали и не схватили.

Дядька лёгкими и отточенными движениями «усадил» своего монстра прямо на тротуаре, выстрелив вбок подножкой, и несколько раз щёлкнул где-то рядом с рулём.

«На цепь Давидовича посадил», — решил я, а Угодник, тряхнув головой, сразу шагнул навстречу другому монстру, который недавно чуть не съел меня вместе с напарником, желая разобраться с бесами.

— Минуточку внимания! — громко сказал Николай толпе одержимых сверхъестественным.

Когда большинство народа повернулось лицом к кожаному мотоциклисту, Угодник начал незамысловатую речь.

— Уважаемые хоккеистки и хоккеисты. С вами работают профессиональные аферисты. Бегите домой без оглядки полоть заросшие грядки. У кого из вас ребёнок манной кашей некормленый? А ему скоро сорок исполнится. А кого запотевший пузырь в холодильнике дожидается? Или утюг включенным дома остался, а из-за этого молоко сбежало жить к соседке-малолетке…

Неизвестно почему из-за околесицы, которую городил Угодник, у всех собравшихся потухли взгляды, и народ начал мало-помалу расходиться, каждый вспомнив что-то срочное и важное. А дядька шёл дальше, то дотрагиваясь до особо крепких и сопротивлявшихся его гипнотическому представлению, то запросто говорил кому-нибудь нечто такое, от чего тот сразу возвращался к своим реальным проблемам и убегал прочь не оглядываясь.

Вход в Третью больницу освобождался, а мы с Александром стояли и во все глаза смотрели на настоящего гипнотизёра.

— Пошли, — позвал нас Угодник, когда убедился, что все вокруг него пришли в движение. — А байк пусть стоит. Ничего с ним не случится. Букет на нём оставь, а воду с собой.

Я погладил тёплые бока Давидовича, потом положил на его кожаное сиденье нелепый букет из веток неизвестного деревца. После этого побежал догонять Угодника с Александром-третьим, норовя покоситься на каждого проходившего мимо хоккеиста.

«Не угадывают. Но что сработало? Отвод глаз Стихии или гипноз Угодника? Додумался же. Молоко убежало из каши сорокалетнего сыночка. Юморист. Вот это дядька, так дядька», — думал я и прижимал к выздоровевшей груди военную фляжку.

Со второй толпой у больничных боксов, которая была ещё больше, чем у центрального входа, Николай, всё так же с шутками и прибаутками управился минут за пять. Народ повалил к выходам, дружно возмущаясь чему-то разочаровавшему их, или не оправдавшему надежд.

Я пытался прислушаться к разговорам, но тот нечленораздельный лепет, который услышал, ни к какому умозаключению меня не привёл. Понятным было лишь то, что волнения остудились и улеглись, а горячка, охватившая всех поголовно, сошла на нет.

Дядька знал своё дело, и мы с третьим продвигались всё ближе и ближе ко входу в больничное отделение, в котором нас поджидала беда.