Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 24. Ночь вещих снов

— Здравствуй, половинка, — приветствую я второго себя.

— Здравствуй, четвертинка, — откликается «я».

Мы встречаемся в огромном аэропорту со стеклянными стенами, а вокруг здания – гигантские самолёты, вертолёты, между которыми снуют самолёты поменьше.

— Как сам? — спрашивает половинка. — Расскажешь, что натворил, или подождать объединения? Ладно, после удочки всё узнаю, а сейчас глазей и не переживай. Память восстановится. Пусть как хотят исправляют, а только наша голова по-особому устроена. Головастая она у нас. Искристая, — смеётся второй «я».

Мы проходим в зал, в котором полно пассажиров, одетых не по сезону, и я замечаю прозрачные трёхгранные пирамиды, стоящие в конце помещения.

После регистрации пассажиры поочередно входят в хрустальные башенки высотой в два человеческих роста. Причём, в одну грань входят, словно в жидкое зеркало, а из двух других выходят уже по двое. Даже сумки и чемоданы у новых близнецов совершенно одинаковые.

— Улучшенные разделители поставили? — спрашиваю я у половинки.

— Эти сразу всё в головах исправляют. Теперь процесс заселения молодых миров гораздо быстрее. Но, сам понимаешь, мне и тебе такое не грозит. Идём к нашей удочке?

— Сейчас, — тяну я время и продолжаю разглядывать давно знакомый аэропорт «Домодедово-Мирное».

Мы проходим к столику регистрации и одновременно прикладываем правые ладони к широкому экрану прибора, похожего на телевизор. Сверху вниз по экрану пробегает светящаяся полоска, после чего раздаётся сигнал похожий на писк.

— У вас всё в порядке. Проходите к «УДОЧ-КА», — приглашает нас регистратор, взглянув на включившуюся зелёную лампочку.

Мы проходим и становимся лицами к двум граням пирамиды, на фундаменте которой я читаю название: «УСТРОЙСТВО ДВОЙНОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА – КОМПЕНСИРОВАННОЕ АВТОМАТИЧЕСКОЕ». «Так вот ты какая, удочка Скефия», — думаю я и усмехаюсь.

— Мы, как всегда, налегке. Без багажа. Идём? — предлагает второй «я».

— Марш, — командую я и делаю шаг в зеркальную грань.

* * *

— Санька! — зовёт кто-то издалека. — Санька, не спи!

— Что он там? Никак не сообразит, что мы его вызываем? — спрашивает второй голос у первого.

— Сейчас ещё раз попробую. Уже должно получиться, — говорит первый и начинает звать снова. — Санька!

— Может, головастиком его обозвать, — советует второй голос.

— Ты представляешь, сколько головастиков Санек отзовётся? — отвергает совет первый голос.

* * *

— Бери, дорогой, барашка. Без денег бери, — уговаривает меня Бикмеюшка с незабываемым акцентом.

— Лучше скажи, почему, куда бы я ни забрёл, всегда на тебя натыкаюсь? На твою юрту, на твоих помощников? — спрашиваю я раздражённо.

— И на моих баранов? — хохочет в ответ старый знакомый.

— На них тоже. Главное, что каждый раз своё «дала-кай» мне говоришь. А всего страннее то, что ты всегда и везде меня узнаешь. Ты же не таджик, не узбек, не туркмен и не…

— Я же русский. Ха-ха-ха! — издевается он. — Как тебе не стыдно в этом сомневаться?

— Если бы не смуглая кожа, за русского сошёл бы, — соглашаюсь я.

* * *

— Скефийский! Головастый! Санька! Приём! — снова слышу я далёкий вызов.

— Как он? — спрашивает второй голос. — Может, не получил ещё свою искру?

— Получил. Уверен на все сто, — отвечает первый и продолжает: — Во-во-во! Клюёт, как говорит дед Паша. Не думай. Ни о чём не думай! Сто раз ни о чём не думай, и получится.

Я начинаю повторять команду и считать: «Ни о чём не думаю. Раз. Ни о чём не думаю. Два…»

* * *

— Как теперь с душами? Первое поколение у раздвоенных, всё также наполовину бездушное? Один с фибрами, а другой только с разумом и телом? — спрашиваю у себя после прохождения стеклянного «УДОЧ-КА», и сам себе отвечаю: — Теперь и её раздваивают. Ущербные получаются, зато живые. А у нас временное раздвоение. Только для работы в дальних мирах. Потому наша не раздваивается, и мы себе кажемся прозрачными. Понял? Ну спасибо, что просветил. А откуда ты… — замолкаю я, заметив на себе подозрительные взгляды других пассажиров.

«Когда после удочки сам с собой разговариваю, точно выгляжу ненормальным», — думаю я и становлюсь на площадку для экспресс-перемещений по мирам первого круга.

* * *

— Слушай меня, неуч. Это не колдовство и не магия. Это правильное и доброе дело на благо миров, — втолковываю я колдуну Ясеню.

— Знаю я. Крещёный уже. Видал, Крест, что у меня на груди твой подарочек выжег? — оправдывается он и расстёгивает рубаху.

Я вижу у него ожог во всю грудь в форме восьмиконечного православного креста, хотя на нитке у него висит обыкновенный деревянный крестик.

— Извини, что опоздал родиться и тебе пригодиться. Смотри ещё раз, — командую я и начинаю показывать фокусы.

Беру бланк «требования» и заполняю его, записывая в колонки названия изделий.

— Бочка деревянная заливная на пятьдесят литров – сто штук. Есть, — озвучиваю свои записи.

— С датой… С датой я так и не понял. Ещё бы разок, а? — просит о чём-то Ясень.

Я заканчиваю переписывать заказ из тетрадного листка в требование и поворачиваюсь к колдуну с вопросом.

— Какое сегодня число?

— Двадцать девятое с утра было, — пожимает он плечами.

— Минус неделю на почту. Двадцать второе. Минус неделю на подготовку заказа. Пятнадцатое. Записываем: «Пятнадцатое сентября», — вношу дату в требование, отняв от сегодняшней пару недель. — Ты на складе был и всё это видел?

— Видел. Как ты учил, так всё и сделал, — отвечает Ясень.

— Теперь берём серрублики и кладём их на требование. И р-раз!..

Серрублики мгновенно исчезают. Но не только это происходит, ещё накладная покрывается подписями и печатями, и кое-где на углах сминается.

— Теперь идём встречать твой заказ, — говорю колдуну и не удивляюсь его испугу, потом выхожу из хаты во двор.

— Магия. Как есть, магия, — причитает Ясень и неумело крестится.

Я вглядываюсь в осеннее небо над Старой станицей и вижу, как новёхонький дирижабль летит к нам с заказом для Закубанья Ливадии.

* * *

— Начинаем десятое путешествие Синдбада, — командую я повзрослевшим близнецам из миров первого круга.

— Глобус сюда, — требует Александр-одиннадцатый.

Третий приносит большой школьный глобус, утыканный булавками с треугольными цветными флажками.

— Выбираем место, запоминаем его и прикалываем булавку.

Все сослуживцы вскакивают, обступают колючую модель земного шара и начинают втыкать новые булавки в острова и материки по всему миру.

— Чур, я в Испанию, — выкрикивает Александр-первый, спровоцировав остальных на подобные возгласы.

Я вонзаю булавку в берег Южной Америки и продолжаю речь командира:

— Прилетаем. Выбираем место. Приземляемся, а только потом просим о перемещениях по кругу. Ясно? И каждый сегодня на НЛО да на гипер-скорости. Уразумели? Не ракетой, не самолётом, не на лошадке, как третий Сашка в прошлый раз. Не на дирижабле. Не голым, не босым. Потом мир попросите, чтобы фигурки на полях нарисовал. Авось, с рук сойдёт, — инструктирую я подчинённых. — Дальше стоим на месте, перепрыгиваем из мира в мир и ищем разницу. Сначала работа, а радости путешествия, купание, танцульки… Всё на потом. Слышали? Удовольствия на свой мир оставляем. Затем до дома уже, как захотите, но в пределах дозволенного. Договор? Договор. Иттить иху! — прикрикиваю напоследок.

— Иттить иху! — ревёт в ответ хор из одиннадцати голосов, и мы расходимся по домам, по мирам.

* * *

— Берёшь веточку, и в шкаф, — объясняет мне Стихия. — А Димка в Ливадии делает то же самое. Залезаешь в левую торцовую дверь, встаёшь лицом к следующей и сверлишь её веточками. Два круга, крест, номер двадцать три. Дымок пошёл, и всё. Если одновременно просверлите, тогда всё получится. Только запомни: он с правой стороны сверлит, а ты с левой. Будет наподобие вашего подвала.

— Всё так ему объясню. Он давно просил, чтобы мамки Насти друг к дружке в гости ходили, — бодро выговариваю я и разглядываю давно знакомые веточки Босвеллии.

— Выскочишь из шкафа, от дыма проветришь, и добро пожаловать в двадцать третий мир. К Ливадии, значит. Не забудь перед началом центральные секции закрепить, а то всё дело испортишь. Новые «Трио» покупать придётся. Ха-ха-ха! — смеётся Стихия, закончив мой инструктаж.

— Дырок никаких не будет, как я понял. Просто, дверь между крайней секцией и центральной начнёт работать, как дверь в другой мир? — уточняю у зеленоглазой подружки.

— Дверь как портал будет. Только не сразу в мир, а в шлюз или, как в первом круге подвал. А уже следующая в мир. Сколько раз можно втолковывать? — поддельно сердится тётка-красотка и щёлкает меня пальчиком по носу. — Не зря же я всё в Екатеринограде сожгла, когда революционеркой прикидывалась.

* * *

— Ни о чём не думай! — командует мне уже знакомый голос.

— Не думаю, — бурчу я в ответ.

— А кто про себя считает? Так не получится. Не думай. Ни о чём не думай. Ты в пустоте. Вокруг ничего нет. Света нет. Тьмы нет. Ничего нет. Даже мыслей твоих нет. Ни о чём не думай, — всё командует и командует неугомонный голос.

— Легко тебе говорить. А мне всякое в голову лезет. Видения, сны, — оправдываюсь я перед неведомым собеседником.

— Учись, — требует напоследок голос и пропадает.

* * *

— Здесь теперь попробовать? — спрашиваю сам себя и чувствую, что на много лет постарел.

Спина болит, локти и колени ломит, очки на носу, сморщенные и дрожащие руки. Всё тело говорит, что мне лет триста, не меньше.

Бросаю пшеничное зёрнышко на землю, а оно мигом прорастает и на глазах формируется во взрослое растение.

— Снова в будущее, — сокрушаюсь я и смахиваю, то ли видение спелого колоса, то ли само растение, и иду дальше.

— Вот тут точно окно в прошлое, — продолжаю разговаривать сам с собой и подхожу к следующей поляне с прозрачной лужицей.

Здесь земля отличается и цветом травы, и её видом. Даже ил на дне лужи не такой, как в других, точно таких же лужицах на полянках, видимых вокруг, куда хватает глаз.

Снова бросаю зёрнышко, а оно, неожиданно, подпрыгивает на метр вверх и начинает обрастать братьями-зёрнышками, такими же, как само, формируясь в спелый колос. Потом колос молодеет, зеленеет, потом уменьшается, потом становится тонкой травинкой, которая, в конце концов, тоже уменьшается и пропадает, а на земле остается только моё зернышко. Зёрнышко снова подпрыгивает на метр, я ловлю его и кладу обратно в карман.

— Оно, — вздыхаю с облегчением. — Теперь жду пострела. Чуть не опоздал.

Усаживаюсь на берегу лужицы и начинаю ждать, глядя на своё отражение.

Через некоторое время вижу, как на бережок подбегает мелкий сорванец, которым я был много-много лет назад. Глазеет, о чём-то соображает. Думает. Рожицы корчит.

— Мужчина, вы кто? — спрашивает малец и продолжает морщиться.

Я сдерживаю себя, чтобы ничего не сказать и не испортить огольцу его дальнейшую жизнь и работу посредника.

— Дяденька, вы по-русски понимаете? — продолжает спрашивать «я» девяти лет отроду.

Улыбаюсь, не в силах сдержаться, и киваю, мол, совсем не немой и хорошо его понимаю.

— Где тут чудеса, на которые меня поглазеть прислали?

«Вон там, у бережка», — машу я рукой в сторону от лужицы, а потом двумя пальцами показываю ножки идущего человечка, давая понять, куда нужно топать.

— Понятно всё. Спасибо. Я пошёл, а вы тут не утоните. Здесь по щиколотку, — откликается моё далёкое детство.

Мальчишка исчезает, а я остаюсь ждать его возвращения.

— Где ты, жучок-паучок? Твоя очередь помогать, — говорю вновь постаревшему отражению и вспоминаю давнего помощника жучка-жужелицу.

* * *

— Вот-вот. Уже на пляже мой пострел, — шепчу себе. — Только бы сдержаться. Только бы без эмоций.

Слышу лёгкие шаги, вижу отражение пролетевшего жука, слышу давно позабытое «ц-с», и уже точно знаю, что я вернулся к глади пляжа в своем далёком мороке после суда Кармалии, Кристалии, Ливадии и Стихии.

— Сдержись. Только краем глаза. Краешком, — шепчу себе и жду. — Вот он, родимый.

Вижу мальчишку, осторожно заглядывающего в воду, и понимаю, что час пробил. Резко встряхиваю головой, и из правого виска выскакивает искра, горящая белым светом, которую тут же ловко ловлю рукой, как до этого зёрнышко.

— Служи мне верой и правдой с самого начала, — говорю своей искорке, прослезившись от стариковских чувств. — Что не ясно будет – объяснишь. От ошибок лишних убережёшь. Прощай, родная моя.

А мальчишка уже опустился на колени и начал умываться. «Я» маленький ни о чём не догадывается, что сейчас получит в лоб моей искрой, моими знаниями и опытом. Моим светом, который взрастил, пройдя все тяготы, все приключения, все несчастья. И только маленькая искра-помощница сейчас поселится в его садовой головке. У меня, такого крошечного, такого счастливого, такого… Безгрешного.

Размахиваюсь и нежно стукаю создание по ту сторону зеркала времён по голове, вбивая в неё свой подарок, и поднимая с двух сторон глади брызги волшебной воды. Воды-мостика, воды-почтальона между мной и моим детством, которую я еле нашёл в одном очень далёком молодом мире.

— Что же ты делаешь! — обижается на меня отражение детства.

«Всё получилось, — думаю я умиротворенно. — Всё, как было, так и будет. Круг замкнулся. Радуйся мама Кармалия или печалься, но я всё сделал так, как надоумил ухарь-отец, папка-творец. Прощай… всё!»

Заканчиваю со своими стариковскими чувствами, вытираю слёзы и возвращаюсь домой.

* * *

— Получилось! Здоров, чертяка! — набрасывается на меня, как на старого знакомого неведомый парнишка.

— Здравствуй, — приветствую я в ответ. — Куда я попал?

— Туда, куда надо. Теперь можешь думать и говорить. Это, брат, наше убежище. Здесь головастикам и самим можно думать, и младшим помогать. Мы у старого Бога за пазухой. С его, разумеется, разрешения, — несёт несусветную чушь мой новый знакомый.

— По мне так простая пещера. Побольше нашей, конечно, но не похожа она на пазуху Бога, — объясняю я своё мнение о месте, в которое незнамо как угодил.

— Осматривайся. Пока тут никого «бесчеловечного» не шастает. Ха-ха-ха! — смеётся новый знакомый над своей шуткой.

— Как тебя звать? Может, познакомимся сначала? — предлагаю я пареньку на пару лет меня постарше.

— Как и тебя, Головастиком. Только я из грозди Августинии. Сестры твоей Кармалии. И я из мира Вериллия, — продолжает он свои басни. — Вообще-то я Свет-Пересвет. Или просто Пересвет, или Перец, или Перчик, или Светик. Как хочешь, так и зови. Здесь друг на друга за такое не обижаются.

А про пазуху ты зря. Это, действительно, место у самого настоящего Бога. Он уже скоро умрёт. Через пару тысяч циклов. Поэтому разрешает, как самый старший из них, из Богов, нам здесь скрываться и от миров, и от Богов. Заодно, веселить старика, как можем. Чтобы кровь по его жилам журчала, молодость вспоминая.

— Понял. А меня Александром зовут, — представился я.

— Да тебя, почитай, все знают, кроме тебя самого, — снова залился смехом Пересвет. — В курсе, сколько легенд о тебе и твоих приключения ходит? Тебя же в академиях посредников изучают. Как ты лихо всё улаживал да за месяц-другой между целыми гроздями миров разницу сглаживал.

— Враки всё это, — отмахиваюсь я.

— Пока, может, враки, но живём и надеемся, — смеётся новый знакомый, не уставая.

— Зачем звали? У меня там… Утюг не выключенный, — пытаюсь пошутить, но у меня не получается.

— У тебя там Ясень не выключенный. Вернее, связанный. А звали для ознакомления. Искру получил, значит, пора к нам. Обвыкнешься, и твоя очередь следующего головастика звать. Вон, в той книге о нём и прочитаешь.

Я смотрю в сторону, указанную Пересветом и вижу Димкину довольную рожицу.