Сага о Головастике. Кристальный матриархат

Глава 17. Юго-западные слёзы

— Васильевич, вставай — надрывается над моим ухом Димка.

Я просыпаюсь, лёжа на куче мешков с капустой, морковкой, и прочими вчерашними покупками, зато под стёганым одеялом.

— Шутники, — укоряю Кристалию, притащившую меня из Закубанья.

Димка мирно спит в детской кроватке.

«Кто тогда верещал его голосом?» — задумываюсь я и неохотно иду в ванную, где умываюсь водой из ковшика, после чего кошусь в настенное зеркальце.

«Помолодел, — удивляюсь, увидев детское отражение, ни капли не похожее на меня. — Один в один с Димкой стал».

— Васильевич, спаси! — просит меня мальчишка-отражение.

Я пугаюсь и отскакиваю от зеркала, но быстро собираюсь с мужеством и снова заглядываю в него.

— А что нужно-то?

— Спаси нас, ради Бога, — взмолилось отражение.

— Где вы?

— Далеко. Мир попроси, она отправит тебя к нам, — не унимается неправильный Димка из зазеркалья.

— Помогу конечно. Только куда проситься? Адрес есть? — решаю выяснить, куда мне предлагают лететь среди ночи.

— Он тебе не понравится, — говорит зеркало.

— Мне и так уже всё не нравится. Это ты вчера мальчишку испугало?

— Я. Но не со зла. Помоги, будь милосердным. Великое зло проснётся, если мы все умрём.

— Без подробностей, пожалуйста. Я же ещё тот трус. Залезу под одеяло и буду дрожать до утра. Говори уже, куда лететь.

— На юго-запад, а дальше подскажем, — объясняет отражение и становится моей испуганной взрослой физиономией.

* * *

— Кыш, — отмахнулся я от отражения, взял флягу, несколько раз глубоко вдохнул и вышел на лоджию.

— Если это не морок, тогда в полёт? Надеюсь, всё будет хорошо.

Кристалия, голубушка. Не разбудил? Мне тут юго-запад спасать надо, — полушутя, полусерьёзно поговорил я с миром.

Кристалия не отдыхала, и я пулей вылетел с лоджии и отправился по назначению. По правде, я не знал, где этот юго-запад находится, но верил, что лечу в нужном направлении.

Внизу было темно, сверху только звёзды, и определить, куда и с какой скоростью направляюсь, было невозможно. Понадеялся на Кристалию, и продолжил наблюдать за темнотой в полглаза.

Когда услышал внизу плеск волн, встрепенулся и напрягся.

«Над морями меня ещё не носило, — только успел подумать, а плеск сразу пропал, оставив после себя лишь солёный запах моря. — Летим дальше? Молчат, которые “мы”, которые “спаси”? Значит, летим».

Через некоторое время внизу снова заплескались волны, и снова повеяло щекочущей свежестью с запахом йода.

«Второе море? Ну, и занесло же меня. Хорошо, что ничего не вижу, а то бы страху натерпелся», — успел подумать, а море снова закончилось. «Для полного счёта третьего не хватает», — пошутил я. И нате вам! Снова заплескалось, уже в третий раз.

«Лечу за три моря? Точно, как в сказке», — решил я.

— Теперь на юг, — скомандовал Димкин голос.

— Кто тут? — струхнул я снова. — Кто со мной разговаривает?

— На юг, — жалобно попросил голос ребёнка, дрыхнувшего в своей комнате.

— Кристалия. Тут голос на юг просится. Поможем? — передал я просьбу по назначению.

Сменила курс Кристалия, или нет, я не почувствовал, а только совсем скоро голос попросил остановиться и спуститься на землю.

— Здесь наш сад. Внизу. Тут все умрем, если не поможешь, — уже хором призывали или громко говорили мне, невесть откуда взявшиеся страдальцы с Димкиными голосами.

— Разберёмся, — пообещал я и приземлился в невысокий сад из напрочь засохших деревьев с кривыми и безлистными веточками.

— Где вы? — спросил я.

— Мы перед тобой. Поторопись. Не ровен час, до смерти засохнем.

— Вы деревья, что ли? Не люди? — удивился я, но вовремя вспомнил Босвеллию, которая была свидетелем защиты. — А мне без разницы. Я и пирожкам готов помочь. Что нужно? Съесть? Шучу. Полить? А где здесь вода?

Но никто на мои вопросы не ответил. Начал бродить по умиравшему саду в надежде найти хоть что-нибудь походящее. Почва под ногами была непонятного цвета и неизвестного содержания. То ли мелкий песок, то ли глина, но одно было ясно точно: о поливе этого сада беспокоиться было некому.

— Мы плодовые? Или полезные? Или и плодовые, и полезные? Молчим?.. Что же это делается? — начал я возмущаться. — За три моря прилетел, а где здесь колодец, никто не говорит.

Я ещё походил, пощупал тёплые шершавые стволы деревьев, которые были не выше трёх метров, но ни к какому выводу или решению так и не пришёл. Наконец, уже нужно было что-то придумать и действовать, а кроме, как к Кристалии, больше ни к кому обратиться не мог, и я начал речь, тщательно подбирая каждое слово.

— Кристалия, голубушка. Будь любезна, ответь, где могу взять воду, чтобы полить этот сад, которого конца и края в темноте не разгляжу, но который очень хочу от погибели спасти. Дай намёк, и я догадаюсь, что делать, — попросил я мир, но ответа не получил.

«Что же делать, если даже Кристалия не знает? Во фляжке воды даже на одно дерево не хватит. Остаётся поплакать над умирающими деревьями и домой проситься».

— Кристалия, давай вместе над деревцами поплачем. Горе-то какое. Только не солёными слезинками, а дождиком. Давай со мною. Давай… — просил я мир и плакал от бессилия помочь, такому чужому и такому родному саду, без единого листочка на веточках.

Не удивился и не испугался, когда на небе появились два огромных голубых глаза, которые несколько раз моргнули и, сузившись, исчезли, а на меня сразу закапали крупные тёплые капли, прямо из сверкавшего мириадами звёзд прозрачного ночного неба.

Облокотившись на ствол дерева, которое спасал вместе со всеми остальными, я зажмурился и подставил лицо участившимся каплям Кристалийского дождика, который, наверняка, до утра напоит влагой все деревья и спасёт их от засухи.

Потом задремал и представил, как по весне зазеленеет сад, как потом все деревья принесут волшебные и очень нужные людям плоды. Забывшись, снова очутился в огромном судебном зале, а знакомая Босвеллия в зелёном платье и причёской с торчавшими косичками, благодарила меня за спасение и подарила на прощание толстую сухую ветку.

«Возьми, — молвила она, но улыбавшегося рта не открывала. — Возьми руку моего уснувшего друга. Сделай из неё обереги для дорогих тебе людей. И прости за беспокойство. Но только ты мог нам помочь. Только ты».

Босвеллия исчезла вместе с залом, а я вернулся в сад, где продолжил дремать под дождём, капавшим из звёздного неба.

Перед самым рассветом проснулся от того что насквозь промок и замёрз. Взял двухметровую ветку-подарок, положил её на плечо, как винтовку, и приготовился к борьбе со злом, которое собиралось погубить сад. Сделал пару шагов навстречу поднимавшемуся солнцу, споткнулся обо что-то и кубарем свалился… на пол Настиной квартиры. Чуть не огрел деревянным оружием спавшего в кроватке Димку.

— До свидания, морок, — сдерживаясь, чтобы не заругаться, выговорил вполголоса, но когда взглянул на толстенную ветку и перепачканную грязью одежду, сразу в своих словах усомнился. — Не морок. Тогда, спасибо за скоростную доставку домой, Кристалия. Спасибо за слёзы. За спасение деревьев. За юго-западные садовые нужды. А теперь, можно, я чуток вздремну? Совсем-совсем чуточку.

Я опустил на пол ветку, снял с себя всё, что было мокрым и грязным, и, захватив стёганое одеяло, ушёл в комнату с диваном.

* * *

— Васильевич, вставай! — заорал над ухом чем-то расстроенный Димка.

— Снова-здорово, — прокряхтел я и открыл глаза.

— Мебель привезли, а я одёжу не успел постирать, — пожаловался Димка, чуть не всхлипывая.

— Крикни с балкона, что за доставку уплачено. Пусть затаскивают и собирают. Сам им укажешь, что и куда ставить. Командуй, а я пока с одёжей разберусь, — ободрил я ребёнка и порадовался, что снова не повторился морок или явь, которая была или не была, со мной совсем недавно.

Димка громко что-то кричал детским голосом, а я стоял в ванной и чесал затылок, потому как поразился затеянной им стиркой.

«Впору самому верещать: “Спасите-помогите”», — думал, разглядывая в тазу грязную детскую и взрослую одежду, смешанную со стиральным порошком и водой.

Всё это покрылось серой пеной, булькало и растекалось по полу, норовя вот-вот просочиться через кафель, и дальше к соседям снизу.

— Не рассчитал ты, Настевич, с объёмами. Не рассчитал. Прав был одиннадцатый, когда на взрослую жизнь жаловался. Ой, прав, — попричитал я недолго и начал бороться с потопом. Собирал с кафеля мыльную муть половой тряпкой и выжимал её в унитаз.

Когда убрал воду с пола, выжал все вещи и сложил их горкой обратно в таз. Потом пошёл в комнату искать себе что-нибудь из одежды, желательно взрослой и мужской.

В сваленных в углу наволочках и узлах, набитых тряпьём, впопыхах еле нашёл рубашку с длинным рукавом и стёганые ватные штаны, которые, скорее всего, были частью фуфаечного комплекта.

— Сойдёт, — сказал себе, когда нарядился в нелепый гарнитур.

— Васильевич, запчасти от мебели несут, — доложил Димка.

— Хорошо, — откликнулся я и пошагал обратно в ванную.

— Хозяин, куда кровать? — спросил меня грузчик, заносивший кроватную сетку в коридор.

— Туда, — указал я на комнату с диваном. — Стол и буфет на кухню. Стулья, куда поместятся. Мальчишка за вами присмотрит, а я… А у меня понос, — соврал я и убежал.

— Тут отсижусь. Постираю заодно, — уговорил себя и попытался вспомнить что-то очень важное, но так и не вспомнил.

Пару раз ополоснул пожитки, сначала выжимая всё вместе, а потом мочил каждую вещь в тазу и теребил руками, как умел, и как видел, когда таким трудом занималась мама.

Одежда чище не становилась, а я и не старался с первого раза освоить стирку, тем более, вода из бочки заметно убывала.

Ополаскивая и выжимая брюки, о чём-то задумался и прислушался к голосам грузчиков, шумевших в комнатах. Когда что-то упало на кафель и звякнуло, не сразу обратил внимание, а когда взглянул, обмер от ужаса.

«Серрублик, — выругал себя на чём свет стоит за легкомыслие к деньгам. — А если бы потерял?»

Засунул монету в нагрудный карман рубашки, собрал выжатую одежду в таз и вышел в коридор, нацелившись на комнату с Димкиной кроваткой и следующей дверью на лоджию. Там от стены до стены были натянуты несколько верёвок для сушки белья.

— Хозяин, а на водку? Вон ты какой, зажиточный, — напали на меня грузчики в коридоре.

— После, — отмахнулся я. — Когда шкаф с диваном привезёте. Пару кресел ещё. Тогда и на водку получите.

— Сегодня? — оживились грузчики.

— Сегодня стирка. Если будет время, сегодня закажу и оплачу, а завтра с утра привезёте. Уговор? Слово рубероидного инспектора, — пообещал я мужичкам.

После того, как представился инспектором, грузчиков-сборщиков будто ветром сдуло. «Магическое это слово, инспектор», — подумал я и зашёл в Димкину комнату.

— Стулья что, у меня стоять будут? — встретил недовольным вопросом Настевич.

— На кухню их отнеси. Может, не все, но там им самое место. Стол с буфетом уже там?

— И стол там, и буфет. Кровать, матрас и подушки в маминой комнате. И комод там. Вот радости будет, когда её отпустят, — доложил Димка и начал кататься верхом на новом стуле, будто на деревянной лошадке.

— А у тебя игрушки есть? — озарило меня, наконец. — Одежды нет. Мебели нет. Книжек детских нет.

— Книжка есть. Девчачья, правда, но имеется. Мне её папка по секрету подарил. Просил от всех прятать. Я и прячу у мамки в диване, — рассказал Димка.

— Ну, всё. Терпение моё кончилось. Барахло развешу и мигом в ванную. Готовь фляжку, — распорядился я и собрался запереться в санузле и раздваивать последний рублик до тех пор, пока не упаду от изнеможения.

— Игрушек для мальчиков не бывает. Для девочек бывают, а для нас и камушки с палочками сойдут за игрушки, — загрустил Димка.

— А чего ещё у мальчиков не бывает? — спросил я и засунул фляжку за пояс.

— Могилок, — еле выговорил ребёнок и всхлипнул.

— Как это? — не поверил я в такую чушь. — Куда же их девают, когда… Когда их время выходит?

— В топку. В крем… Тори… — начал вспоминать Димка заумное слово.

— В крематорий? Не шутишь? — обомлел я от очередной пугающей новости. — Это же не по-христиански, когда к предкам на могилу не пускают.

— Мужчин всех сжигают, пока пустого места не останется. У мамки за керосин… Или уголь? За бензин денег кучу забрали.

— Не верю. Стреляйте в меня из арбалетов, не верю в такое. А тёток в могилах хоронят? — уточнил, на всякий случай.

— Конечно. Попадьи говорят, что могила только у Богоматери была. Потому что Иисус воскрес, и могилы у него не стало. У мужчин другая дорога на небо. Только воскреснуть остаётся, если не хочешь в крематорий, — рассказал Димка страшные вещи детским голосом и недетскими словами.

Я сел на пол, ошалев от услышанного и позабыл всё, что только что собирался делать. Димка присел рядом, и я, наконец, осознал, что и он тоже, не пойми во что одет, в точности, как и я.

Так мы сидели, прижавшись друг к дружке, пока я справлялся с новыми известиями и лихорадочно рассовывал их на полки давно увеличившегося склада в голове.

— Обещаю, что обязательно поставлю где-нибудь подальше от твоих тёток, домкомов, попадей и продавщиц, если не настоящий памятник, то уж большой-пребольшой крест точно. Как у православных предков в моём мире. Такой большой, что его будет видно из окна твоей квартиры. Будешь глядеть на него и вспоминать папку. И все мальчишки будут смотреть на него и молиться Богу за души своих отцов, дедов, дядек, братьев. Слово даю. Верь мне, — обещал я Димке.

Обещал, а у самого ручьями текли слёзы, норовя напоить собой валявшуюся под ногами двухметровую палку, которую принёс из далёкой юго-западной страны. Принёс, как новое оружие, не только против зла, а ещё и против несправедливости, царившей в женских мирах по отношению к моему мужскому полу.

— Поставь его на Фортштадте, — предложил Димка.

Он вскочил на ноги и выбежал на лоджию, где начал искать глазами место для установки обещанного мною креста.

— Не слишком далеко будет? — засомневался я.

— И пусть. Там они до него не доберутся. А я, если что, подойду к Кубани и рассмотрю его, как следует. Потом буду отсюда смотреть в ту сторону и, даже если не видеть, то уж точно знать, что он там стоит и про папку напоминает, — дрожа от прохладного воздуха, а может от волненья, скороговоркой объяснил Настевич, как всё будет, когда моё обещание исполнится.

— Ладно. Для этого мне сначала в туалет надо, — испортил я тожественность момента, а потом уточнил: — Умыться и кое-что отчеканить. А ты выбери что-нибудь для готовки завтрака.

— Иди уже. Понос твой конопляными семенами лечить надо, — прописал мне терапевт Димка. — А с веточкой, что делать будем? Она же не простая, а, как и твой крестик, волшебная.

Я замер на выходе из комнаты, как столбик, вбитый в сырую землю здоровенной кувалдой.

— Палка как палка. Мне её библейское деревце подарило. Сказало обереги из него для тебя и мамки твоей сделать. Веришь?

— Теперь тебе столяра искать нужно. Ты же про крест не шутил? Он и с оберегами поможет, — серьёзно рассудил пятилетний ребёнок, а я и уши развесил от удивления.

— Ты тоже, получается, головастик, — пришла мне в голову неожиданная мысль, и я вернулся на лоджию.

— Кристалия, можно мне твоего мальца к посредничеству приобщить? Он потолковей меня будет. Видишь, как рассуждает. Тебе на благо вырастет. Он всё понимает, всё видит. Подготовить мне его в посредники, или рано ещё? — закончил я монолог, но от мира ни ответа, ни привета не получил.

Собрался идти в ванную и уже там звать Кристалию с просьбой о раздваивании серебрянного рублика, но увидел плывущую навстречу Стихию миниатюрного роста, которая смеялась и махала Димке ручкой, зазывая его в другую комнату.

— Иди уже, — прикрикнул я на разинувшего рот мальца, который увидев невероятное зрелище, замер в испуге. — Она хорошая, хоть и девчонка.

Я прошёл мимо него в туалет, а он так и остался стоять и моргать, не решаясь даже дышать, не то что слово молвить или идти на зов привидения Стихии.

— Спасибо за Димку, Кристалия. Надеюсь, не подведёт тебя и маму Кармалию. А если что, пусть думает, что всё приснилось, — сказал я миру и попросил помощи в раздваивании монет: — Помоги с серрубликами. Мне их столько надо, что никакой лечебной воды не хватит.

— Сюда подойди, — вместо Кристалии потребовал Димка из зеркала.

— Опять на юго-запад? — хохотнул я нервно, перепугавшись неожиданного поворота дел.

Но в зеркале никакого отражения, даже моего собственного, не было, а имелась обыкновеннейшая картинка, точно, как в телевизоре «Рекорд», только показывавшая улицу Черноморскую, а не программу «Время».

— Смотреть или звук слушать? — задал я глупый вопрос.

— Смотри, — приказал детский голос.

Я потёр уши, затем глаза, и всмотрелся в картинку, которая тут же ожила. Вид улицы приблизился и показал тот самый двор, в который я так легкомысленно забрёл в Маринии.

Из калитки вышла старуха, оказавшаяся впоследствии ведьмой. Она была зрячей и довольно шустрой. Старуха осмотрелась по сторонам, прижала к груди какой-то свёрток и заторопилась в сторону железной дороги.

Изображение плыло за бабусей и показывало её сверху и сзади. Она дошла до железнодорожных путей, ещё раз огляделась, и в одном прыжке перескочила сразу через четыре железнодорожные колеи. Потом старуха два раза кувыркнулась, как заправская акробатка, и припустила бегом в сторону высоченных акаций-гледичий, росших вокруг пустыря, на котором в моём мире построили папин Завод Испытательных Машин.

Завода в этом мире пока не было, и бабка прямиком пошла к акациям. Потом она выбрала место под деревом и, топнув ногой, пробила в земле глубокую ямку, в которую опустила свёрток. Затем ведьма взмахнула рукой, и ямка сама засыпалась землёй. Бабка ещё раз осмотрелась и вышла из поля картинки на зеркале, а вид с акациями остался.

— Смотри, куда она клад зарыла, — велел мне Димкин голос.

Изображение придвинулось ближе и подробно показало место и ствол акации, который был усыпан бордовыми колючками со множеством иголок, торчавших в разные стороны.

— За убийство Димкиного отца я её ослепила и памяти лишила. Дорогу к своим сокровищам она забыла. И тебе на всё про всё хватит, и денег лишних во мне не появится. Всё понял? — грозно спросил напоследок Димка, и изображение акации пропало.

— Всё ясно, товарищ Кристалия. Спасибо за подарок. Обещаю потратить на доброе дело, — закончил я с чеканкой, так и не начав её, и вылетел из ванной ошпаренный горячей телепередачей.

— Димка, мне лопата нужна, — судорожно выдохнул я, забегая на кухню, но ни мальчишки, ни Стихии не увидел.

— Сначала две девочки будет, а потом два мальчика? Во дела! — услышал Настевича из его комнаты.

* * *

— Товарищ Яблокова, дайте лопату напрокат. Ну пожалуйста, — попросил я у домкома, стоя в нелепых стёганых штанах перед распахнутой дверью квартиры номер один.

— Щас, — прошипела она в ответ. — Долги сначала отдают, а уже потом мебель дорогущую покупают.

— Так-то оно, конечно, так. Но почём мне знать, сколько Настя задолжала? Я её о том ещё не спросил, — соврал я и не поморщился. — Лопата позарез нужна. А я вам что-нибудь полезное для дома сделаю.

— Иди за мной. На первом этаже у нас пока пусто. «Граждан-Проект» ещё не решил, что в нашем доме будет, так я пока храню там весь домовой инструмент и агитационные транспаранты, — согласилась на очередную взятку домком. — Так что, должок за вами. А то мебель враз конфискую.

— Верну всё до копеечки, — пообещал я, перепугавшись неведомой конфискации.

Мы обошли пятиэтажку вокруг и вошли в центральные двери пустовавшего заведения, занимавшего весь первый этаж здания. Высоченные окна от потолка до пола были забелены известью, а вот мебели или какого-нибудь оборудования нигде не было. Домком втолкнула меня внутрь и показала, в какую сторону шагать.

— Слева в углу лопаты, грабли, тяпки. Выбирай, какая нужна, совок или штык, — потребовала она властным голосом раздражённой житейскими мелочами женщины.

— Штык. Штык мне нужен. Землю копать, — признался я.

— Что выкапывать собрался? Или, что закапывать? — тут же спросила гром-баба.

— Закопаю шмотки покойника. Настиного мужа. А если клад какой откопаю, сразу рассчитаемся, — соврал я и сказал правду одновременно и, улыбнувшись напоследок, выскользнул из помещения на улицу.

* * *

— Достал лопату, — доложил я с воодушевлением.

— А у нас все вещи высохли, — похвастался Настевич.

— Как это, высохли? Так быстро не бывает.

— Бывает, — хитро прищурился Димка. — Бывает, если мир попросить. А потом поблагодарить, конечно.

Я присел от неожиданности на новый мягкий стул, но лопату из рук не выпустил.

— Что же ты не прыгаешь и не кричишь «заработало»?

— А что, так надо? — удивился малец, а потом запрыгал на одной ножке и загорланил: — Заработало! Заработало!

— Теперь всё, как у людей.

Мы сготовили яичницу с луком, быстро сжевали её, как хищники свежее мясо, и, переодевшись в сухую и ставшую пятнистой одежду, вышли на лоджию со штык-лопатой в обнимку.

— Крест ставить полетим? — с надеждой спросил Димка.

— Его сделать сначала надо. Мы за деньгами на него полетим, — сказал я и поправил фляжку на ремне.

Кристалия и без моей просьбы подхватила и понесла нас над пустырём, над железной дорогой, в ту сторону, куда кувыркалась ведьма с неправедно нажитыми сокровищами.

Мы приземлились у самых акаций, и я без труда отыскал нужное дерево, которое оказалось засохшим. Семена с него осыпались и покрыли тёмно-бордовым ковром всю землю.

— Бедное дерево высохло из-за этой старухи. Пока я копаю, ты вокруг смотри, чтобы нас никто не увидел, — велел я напарнику.

— Никого не видно, — доложил Настевич, и я принялся ковырять чернозём лопатой.

Неглубоко под землёй что-то сломалось и хрустнуло, после чего я извлёк на свет Кристалии черепки от глиняного горшка и гору серебряных монет, которых оказалось не меньше пяти пригоршней.

— Ого, — удивился Димка.

— Ого, — согласился я. — закапывай яму, а я рассую их куда-нибудь. И землю утрамбуй хорошенько.

— Я потом стручками всё засыплю, чтоб не увидели, — пообещал Настевич.

— Это дело, — согласился я, всё ещё не придумав, как же собрать все монеты и донести их до квартиры.

— Перепрячем? — предложил Димка.

— Надо сначала на дело взять, а остальное перепрятать можно, — сказал я и скинул с себя пиджак.

Мы высыпали свалившееся богатство на пиджак, потом отделили серрублики от черепков, которые Димка тут же прикопал в сторонке, и засыпал всё семенами акации. Потом мы свернули пиджак в подобие вещевого узелка и отбыли Кристалийским экспрессом обратно.

— Начинаем борьбу за права мужчин и женщин! — орал я на лету во всё горло. — Борьбу за лучшее будущее для мира номер двадцать два!

— Как это, за права женщин? — возмутился юный помощник.

— А вот так. Чтобы твоя мамка имела право самой тебя родить, а не найти в капусте. Имела право на открытую любовь к сыночку. На его садик, на его учёбу в школе, на его острый не оскоплённый ум. На надежду на сына. На его доброту и ответную любовь к мамке. На простую мужскую любовь, наконец! — прокричал я и запрыгнул в лоджию пятого этажа со штыковой лопатой на плече и узлом полным серебряных рублей.